№2, 1960/Обзоры и рецензии

Лиризм в поэме

Виктор Иванисенко, Современная лиро-эпическая поэма, Киев, 1959, 223 стр., на украинском языке.

В последнее время стало заметным желание литературоведов и критиков разобраться в современном опыте того или иного популярного в литературе и у читателей жанра – исследуется роман, исследуется очерк и рассказ. Поэме повезло пока в этом отношении меньше. Может быть, потому, что и поэм наши поэты стали писать меньше? Вряд ли так. На Украине, например, их появляется много. И, видимо, не случайно именно на Украине появилась такая теоретическая работа вслед за другой недавней книгой о поэме другого критика и литературоведа И. Киселева1). Хотя основной материал, затрагиваемый в этих работах, украинский, значение их, несомненно, шире. Книга В. Иванисенко, в частности, излагает его точку зрения на вопрос одинаково важный для развития поэзии русской, грузинской, латышской, татарской и т. д. – о соотношении эпического и лирического начал в современной поэме. По этому поводу спорят не только теоретики литературы, но и практики-поэты.

Поскольку главный интерес книги и главная задача ее автора заключается в решении названной выше теоретической проблемы, постольку и мы не будем слишком погружаться в конкретный материал, а постараемся рассмотреть методологию работы В. Иванисенко, выяснить степень ее теоретической убедительности. Рецензия наша по этой причине будет неполной, но зато, может быть, выиграет в общеинтересности…

«Современной лиро-эпической поэме» предпослано авторское вступление, где довольно ясно высказан принцип подхода В. Иванисенко к проблеме. Автор не без оснований вспоминает важную мысль Горького о возрождении советской литературой героического эпоса на новой основе как отражения новой эпической, героической действительности и, исходя из этого, намечает себе двустороннюю задачу – раскрыть эпичность содержания современной поэмы и проследить, «каким образом это качество согласуется с лирическим, субъективным началом, без которого не существует современное искусство слова во всех его жанрах», то есть в каких формах выражается сейчас эпическое содержание и какую роль в этом «формообразовании» (автор несколько раз употребляет даже выражение «поэмные жанры») играет элемент лирический, субъективный. В силу такой методологии В. Иванисенко четко делит свою книгу на два раздела – «Характер в поэме» и «Композиция поэмы».

В первом разделе исследуется разнообразие героического содержания, разнообразие эпических характеров персонажей; соответственно поэмы подразделяются на героико-патетические, героико-реалистические, героико-романтические (как видим, приставка «героико» сохраняется обязательно как своего рода указатель эпичности); во втором разделе автор рассматривает произведения с точки зрения степени их сюжетности, в связи с чем поэмы классифицируются на формы типа стихотворного романа и повести, родственную ей поэму типа новеллы (с новеллистическим типом сюжета), лирико-символическую сюжетную поэму и, наконец, лирический монолог и лирический цикл (или, точнее сказать, бессюжетную лирико-эпическую поэму).

Заметим (это важно для дальнейшего), что в последнем случае автор не хочет употреблять термина, довольно прочно укоренившегося в нашей критике, а именно «лирическая поэма». Следуя своему взгляду относительно содержания поэмы, он утверждает, что «чистой» лирической поэмы в природе не существует. Всякая поэма относится к лироэпосу. Рассматривая разные способы построения современных поэм, мы видим, что дело только в том, какой элемент – лирический или эпический – преобладает. Термин «лирическая поэма» неправомерен уже потому, что всякая поэма является эпической по широте видения мира, по монументальности изображения» (стр. 160). Итак, что же можно сказать относительно изложенной методологии и самого пафоса книги – классификации поэм на разного рода формальные «типы»? (Автор не раз оговаривает приблизительный, условный характер предлагаемой классификации, тем не менее она для автора, очевидно, занятие не праздное.)

Прежде всего относительно литературоведческой классификации вообще. У нас, по-моему, установилась боязнь всякой классификации. Понять источник боязни можно: слишком еще живы в памяти всякого рода субъективно-формалистические изыски и тоже субъективно-произвольные, но подававшиеся под флером обманчивой научности «деления» вульгарных социологов; кроме того, в истории литературы оказалась слишком явственной малопродуктивность терминов позитивно-описательной филологии XIX века, не говоря уже о каноническо-декретирующей терминологии классицистических «эстетик» и «пиитик».

И тем не менее без классификации не обойтись в любой науке, в том числе и в литературной, особенно когда она интересуется проблемой жанров.

В своей методологии В. Иванисенко не нов, разумеется. Еще от Гегеля идет двустороннее рассмотрение эпоса и лирики с точки зрения их содержания и формы. Гегель, как известно, считал, что форма эпического повествования, характеризуемая, в частности, полнотой раскрытия характеров, объективным «тоном», то есть отсутствием авторского «вмешательства» в сюжет, предполагает наличие «эпической действительности». Общество, где личность еще не выделилась в своем противопоставлении миру, а выступает как индивидуальность, представляющая «состояние национальной жизни», – вот, по Гегелю, «надлежащее содержание для совершенного эпоса» (см. т. XIV, стр. 236).

Исчезновение «эпической действительности» серьезнейшим образом изменяет дело. Появляется роман как эпопея буржуазного общества, то есть мира «частной инициативы», утверждается драма в собственном смысле слова как изображение действия личностей, конфликтующих с наличествующим «миропорядком», бурно развивается и лирика как специфически-самостоятельное выражение внутренней жизни «субъекта». Существенные особенности претерпевает также поэма. Она, как и многие другие жанры, субъективируется, «лиризуется», причем, прослеживая процесс лиризации поэмы, Гегель отмечает ту «ступень», когда, например, у Мильтона происходит «разлад между содержанием и рефлексией автора» (там же, стр. 258).

О лиризации эпики много писал другой великий теоретик искусства – Белинский. Не случайно Белинский характеризовал поэмы Байрона и Пушкина как лирические, относя сюда даже пушкинского «Евгения Онегина». Существенно уточнял он и положение о двустороннем лиро-эпическом характере современных ему поэм: «Это уже эпопея нашего времени, эпопея смешанная, проникнутая насквозь и лиризмом, и драматизмом, и нередко занимающая у них и формы».

Рассматривая вопрос исторически, и Гегель и Белинский считают лиризм в поэме свойством не только формы, но и содержания. В заключительных выводах своей книги В. Иванисенко тоже стоит на такой точке зрения: из лиризма содержания вытекает лиризм формы современной поэмы. Но как именно? Как подводит В. Иванисенко читателя к своему выводу? Как он его обосновывает всем контекстом книги? Как, в частности, осуществляется связь предложенной автором классификации поэм в первом разделе (по «характерам») с классификацией второго раздела (по степени «сюжетности»)?

Вот героико-патетическая поэма (например, «Прометей» А. Малышко), вот героико-реалистическая (с большей степенью «детализации и конкретизации характеров». «Это было на рассвете» того же А. Малышко), вот героико-романтическая поэма (с необычайным «случаем», «обстоятельствами» в сюжете)… Во-первых, деление это недостаточно строго выдержано с точки зрения единства критерия: не понятно, почему, например, «Прометей» нельзя назвать героико-романтической поэмой? Но главное, какие связи тянутся от этого деления к делению поэмы «по композиции» – на сюжетно-романные, сюжетно-новеллистические и т. д.? Или никакой непосредственной связи нет (из умолчания автора на этот счет видно, что дело обстоит скорее всего именно так)? Но тогда что же получается? Подход к поэмам со стороны их характеров – сам по себе, а подход со стороны композиции – сам по себе? Анализ содержания поэм и анализ их формы разрывается? Лирика в поэме оказывается лишь средством, конструирующим форму («степень сюжетности»)? Налицо противоречие с выводами автора относительно «взаимосвязи содержания и формы» и «стремления писателя показать ярче в произведении себя…»

В. Иванисенко не раз оговаривается насчет «условности» такой очередности своих рассуждений. Более того, можно согласиться с ним и в том, что отделенные друг от друга классификации имеют какие-то разумные основания, но тогда в работе не хватает, видимо, какой-то специальной главы, связывающей воедино разговор о характерах и композиции современной поэмы (может быть, на примере одних и тех же произведений).

Между тем можно было рассмотреть вопрос «слитно», синтетически. Возьмем ту же поэму «Прометей» Андрея Малышко, Автор книги ставит это произведение в ряд многих других исторических интерпретаций образа Прометея, он определяет также место «Прометея» в творческом развитии самого Малышко; исследуя, как постепенно подходил поэт к этой теме, он рассуждает о положительном герое вообще, о трагической ситуации; все это хорошо, но вот как раз по поводу соотношения героико-эпического и лирико-патетического элементов в поэме его анализ явно недостаточен. И, может быть, как раз потому, что разбирается поэма в разделе о характерах, а в раздел о композиции она не попадает…

«Субъективность» поэта в «Прометее» критик видит по существу только в интонации возвеличивания, в героическом пафосе. Ну, а как же это связано с композицией? Обратимся к поэме. Изложение сюжета, «случая» занимает в ней не так уж много места. Зато авторские раздумья – о жизни здесь играют роль опорных пунктов. К ним относится лирическое начало поэмы, символический сон бойца о поединке Смерти и Счастья – сон не бойца, собственно сон «внесюжетный», «рефлективно-авторский», вводящий нас в главную «внутреннюю тему», которую не выразить одним только сюжетом. «Прометей» – это романтическая поэма о бессмертии жизни, о ее торжестве над смертью. И автор, как вообще водится в романтическом искусстве, берет себе слово и прямо, и воплощая какую-то важную сторону своей души в образе героя-солдата. Лиризм романтической поэмы – это не просто «лирические отступления» от последовательного изложения сюжета, это мысль и чувство автора, определенным образом трансформирующего сюжет, ломающего перегородки между речью героя и внутренним лирическим подтекстом, превращающего поэму в один сплошной лирический монолог. И здесь явно недостаточно сказать, что эпичность произведения «неочищена» от эмоционального, лирического элемента, что здесь «эпические элементы «придают лирическому чувству глубокую значимость и масштабность, а лиризм обусловливает высокое эмоциональное напряжение рассказа», что здесь, наконец, «возвеличение (образа героя, – Ю. С.) объединяется с реалистическим сюжетом, через который раскрывается живой, полнокровный характер». Внутренние монологи в «Прометее» не просто, как пишет В. Иванисенко, «поданы своеобразно, в форме лирического отступления, авторской догадки» (стр. 34), – нет, эти монологи стилистически суть автор, это его мысли, его вопросы, его смятенная душа, его лирика. Своеобразие формы данной поэмы прежде всего в том, что она лирически организована, что в данном случае «эпос» (сюжет) «подчинен» лирике. Здесь разгадка и содержания (обрисовка характеров) и формы (композиция) поэмы,

«Поэма А. Малышко «Прометей», – резюмирует В. Иванисенко, – произведение эпическое, если мы будем обозначать жанр по авторской концепций действительности, по изображаемым характерам, по степени обобщения и широте охвата действительности в ее существенных, ведущих моментах» (стр. 38). Правильно ли это? Почему лирику, то есть ту же «авторскую концепцию действительности», присутствующую здесь прямо, непосредственно выраженную, становящуюся предметом «высказывания», – почему ее надо «уводить» из содержания этой поэмы? Может быть, на это толкают «изображенные в поэме характеры», «широта охвата» и тому подобные «эпические признаки»?

…На это можно возразить словами все того же Гегеля, который вовсе не лишал лирику права изображать по-своему то, что может изображать «чистый» эпос. Гегель вовсе не боялся термина «лирическая поэма» (см. т. XIV, стр. 291), он видит в ней не «внесубъективное описание и обрисовку реальных событий, а, наоборот, манеру постижения и восприятия субъекта», где «не самое событие, но отражающийся в нем душевный строй составляет центр» (т. XIV, стр. 294). Вообще «лирическая поэзия. .. – писал он, – раскрывается в определенных ситуациях (курсив мой. – Ю. С.), в рамках которых лирическому субъекту остается доступным большее многообразие содержания, – его он может вовлечь в свои чувства и рефлексии» (т. XIV, стр. 260 – 261). Истинно так. Изображенное событие, «случай», ситуация дали Малышко достаточно простора, чтоб высказать свое кредо о жизни и смерти, о сущности человека на земле. Во имя этого и написана поэма.

А разве «Медный всадник» – это просто сюжетная «бытовая повесть» о том, как сошел с ума бедный чиновник, у которого в буйстве наводнения погибла любимая девушка, и вот его затуманенному сознанию представилось, что его преследует Медный всадник? Нет, как известно, содержание поэмы гораздо шире именно в силу того, что автор не держится только сюжета и не просто «отступает» от него в лирических излияниях, а по своему усмотрению, своей волей и мыслью организует произведение, включая сюжет, «случай» в сферу гораздо более важную и широкую – размышлений о судьбе России и русского человека, о неизбежности трагической антиномии между государством и человеком, «винтиком» государства. Как раз лирика берется здесь за задачи, истинно «эпопейного», «по эпическому» широкого размаха (у нас ведь стало общим местом понимать под эпичностью просто широту изображения!).

Или возьмем пример из украинской классики – «Катерину» Шевченко. Что же, в «Катерине» – содержание эпическое, а лирический субъект нужен только для «оригинальности» композиции? Опять-таки связь лирических и эпических элементов здесь гораздо теснее и находится в сфере и содержания и одновременно формы. «Выдернем» сюжет из контекста «Катерины» – и мы получим достаточно банальную историю о совращенной паном крестьянке, правда, историю с некоторым «национальным» оттенком: соблазнил Катерину русский офицер.

Отсюда может быть выведена прямая, но не очень глубокая «мораль»: «не любитесь с москалями». Но, как в «Медном всаднике», и здесь сюжет включен в сферу гораздо более высокую и важную, чем просто бытовые человеческие взаимоотношения.

Судьба бедной Катерины становится поводом (или, если угодно, толчком) для размышлений автора вообще о тяжкой доле бедного человека в существующем неправедном мире. «Нет доли у людей, – говорит автор, – и потому возможны и такие несчастные судьбы, как у Катерины, и такие черствые, закоренелые в предрассудках сердца, как у ее отца, да и матери».

Лирическая тема выражена в поэме двояко: в думах и словах Катерины, устами которой опять-таки говорит родственный ей, страдающий за нее автор (во всяком случае и автор). И вторая форма проявления лиризма, к которому Катерина, очевидно, не может иметь отношения, – прямой монолог автора, только автора, причем в «Катерине» он, как бы подытоживая все сказанное, является тем самым лирическим центром, о котором говорил Гегель. Я вижу этот центр в следующем монологе:

Вот что делают на свете

Людям сами ж люди!

Того вяжут, того режут.

Тот сам себя губит.

 

А за что? Господь их знает!

Глянешь, свет широкий –

Только негде приютиться

Людям одиноким.

И тут же объяснение: господь-то не знает, а вот автор догадывается и о том намекает:

Одному даны просторы

От края до края,

А другому – три аршина,

Могила сырая.

И многозначительно дальше:

Где ж те добрые, которых

День и ночь искали,

С кем хотелось жить на свете?

Пропали, пропали!

Последняя строфа не связана ничем с сюжетом, кроме смутной ассоциации: Катерина ищет себе «доброго», а он «пропал», и мы, то есть автор, ищем… Кого? Тех, кто изменил бы такое положение жизни, когда одному – земли «просторы от края до края», а другому – «могила сырая».

Вдумываясь в композицию «Катерины», в чередование «эпических» и «лирических» кусков поэмы, мы приходим к выводу, что эта поэма в самом своем глубоком обосновании построена также по лирической художественной логике.

Не случайно я остановился на некоторых классических поэмах прошлого. В. Иванисенко не очень крепко связал концы с концами, «эпический объект» с «лирическим «субъектом», может быть, потому, что не держался строго исторического рассмотрения вопроса. В своих рассуждениях о поэме, в своих классификациях он весьма редко выходит за пределы современного материала, а ведь освоение современного материала требует также обращения я к опыту классики. В конце своей книги автор лишь обмолвился о том, что в искусстве под воздействием определенных историко-социальных причин происходят процессы дифференциации и одновременно синтезирования жанров (и поэма все больше «поддается» второму процессу), но ни реальных причин изменений, ни собственно самих изменений, в частности наращивания, усиления лиризма в эпосе, он не проследил хотя бы вкратце.

В каких отношениях стоит развитие поэмы, ее эпических и лирических тенденций к способам и степени выявления «автора» в исторически разных художественных направлениях той или иной литературы? Книга В. Иванисенко не дает ответа на этот вопрос. А обдумывание этой стороны проблемы дало бы, наверно, немало для уяснения и национальных традиций современной яоэмы, в нашем случае – украинской. Чему в смысле соотношения эпоса и лирики учит опыт Котляревского, Шевченко, Леси Украинки, Франко, а также поэм 20 – 30-х годов нашего века, многие из которых справедливо признаны классическими достижениями украинской поэзии? И этот, я полагаю, законный вопрос остается даже не поставленным.

В. Иванисенко отрицает «чисто лирическую поэму». Между тем нельзя не увидеть процесса все большей лиризации поэмы. В. Иванисенко отмечает только в нашей послевоенной поэме как «частое явление» такие произведения, «где эпический рассказ и элементы лиризма сливаются в единое органическое целое, где невозможно разглядеть границы каких-то разнородных структурных единиц… Сюжетный рассказ субъективируется, развитие внешнего действия укорачивается, а вместо этого первоочередную роль в композиции начинает играть «внутренний сюжет», где все объединяет «собственное авторское настроение». Утверждение это верно и в то же время не очень точно. «Разнородных структурных единиц» в художественном произведении вообще нет; произведение всегда цельно, если оно художественно. И ведь не только в послевоенных поэмах главную роль играет «внутренний сюжет», но и в «Медном всаднике», и «Домике в Коломне», и «Катерине», и «Гайдамаках» – то же самое. Это наиболее плодотворная, на мой взгляд, традиция, которую наследуют и развивают многие современные поэты.

Мало того, лирика в поэзии забирает материал все шире и шире, разнообразнее и значительнее, что подтверждает опыт создания эпоса «о времени», организованного лирическим «я» поэта, его рассказом «о себе», – опыт произведений Маяковского, Твардовского, Чаренца, Вургуна, Луговского у нас или в крупнейших созданиях Неруды, Хикмета, Арагона за рубежом.

Во многих литературах эпические поэмы-повести, поэмы-романы уже исчезли. Весьма плодотворным мог бы оказаться анализ многих и многих неудач наших поэм-романов, поэм – стихотворных повестей и поэм-рассказов. «Дьявольская разница» между романом вообще и романом в стихах, – эти пушкинские слова В. Иванисенко вспоминает, но не вдумывается, в чем же состоит она и какова дальнейшая судьба «романа в стихах», почему, например, «не получились» совсем недавние романы в стихах – ни «Дом на Мойке» И. Авраменко, ни «Добровольцы» Е. Долматовского, ни «Твердыня» Б. Палийчука. А, на мой взгляд, причина как раз в том, что для выражения того материала и тех целей, которые ставит перед собой романист, сейчас гораздо «удобнее», «соответственнее» проза с ее «чисто» эпическими решениями. К сожалению, опыт неудач, весьма поучительный для литературоведов, автор оставляет в стороне.

И в связи с этим в заключение рецензии хочется сказать еще вот что. Да, хорошо, что все больше выходит литературоведческих книг, авторы которых стремятся обобщить современный художественный опыт. Я говорю это вовсе не для дежурного «тем не менее отмеченные недостатки не снижают…» Действительно интересная и полезная книга В. Иванисенко в этом не нуждается, Но вот вопрос: стоит ли быть нашим литературоведам людьми, внимающими равнодушно добру и злу? Нет, не просто признавать: и то, и другое, и третье возможно, допустимо и т. д., но показать, что хорошо, что плохо, что лучше, что хуже, что живо в литературе, а что уже теряет жизненность; критик должен не только опереться на современную литературную практику, но и помочь ее развитию.

Вот почему, помимо искренней поддержки выхода книги «Современная лиро-эпическая поэма», мне показалось необходимым сосредоточиться на ее слабостях или спорных положениях.

  1. И. Киселев, Эпическая поэзия, Киев, 1958, на украинском языке.[]

Цитировать

Суровцев, Ю. Лиризм в поэме / Ю. Суровцев // Вопросы литературы. - 1960 - №2. - C. 203-209
Копировать