Конкретная методология

А. С. Бушмин, Преемственность в развитии литературы, «Наука», Л. 1975, 159 стр.

Методологический аспект оказывается сегодня заявленным и подчеркнутым в исследованиях самого разного плана: теоретических и историко-литературных, типологически-обобщающих и конкретно-аналитических. Последняя книга А. Бушмина, с ее сосредоточенностью на самой логике филологического мышления, на способах и приемах изучения литературы, с ее – скажем так – методологическим пафосом, как бы запечатлевает в себе все растущее стремление современной литературоведческой науки осмыслить подходы и пути к сложному и меняющемуся миру литературы. В этом акценте на необходимости постоянного научного самосознания и совершенствования – особая актуальность и важность книги А. Бушмина. Она «располагается» выше специальных интересов, возникая на пересечении больших и малых, общих и частных филологических проблем, так или иначе соприкасающихся с важнейшей методологической проблемой литературной преемственности.

Работа А. Бушмина выросла из раздела его книги «Методологические вопросы литературоведческих исследований» (1969) ¹. Именно выросла: появился новый раздел – «Ленин о преемственности культурного развития», существенно переработана каждая из ее глав, причем обновилась не только конкретная часть работы. Сохранив в целом концепцию литературной преемственности, развернутую ранее, автор уточнил и углубил ряд частных положений, добившись тем самым большей стройности и завершенности в решении основной проблемы книги. Так, например, во второй главе возникает тезис об определенной самостоятельности художественной формы по отношению к содержанию произведений искусства. Его раскрытие помогает исследователю не просто сформулировать, но показать неравномерность литературного развития и, соответственно, неравномерность внутри самого явления преемственности (большая или меньшая активность творческих связей, контактов; ускоренность или замедленность эстетического обновления литературы и т. д.).

В книге А. Бушмина сочетаются теоретический и историко-литературный подход, что вообще свойственно его методологическим выступлениям. Поэтому ему удается избежать как отвлеченности и догматичности, нередко возникающих в чисто методологических трудах, так и описательности, столь характерной для методических пособий. Отсюда – широкий адрес книги, решающей задачи и исследовательские и учебные.

Но дело не только в адресате книги. «Специальное рассмотрение методологических вопросов, не порывающее с конкретным предметом науки», имеет и более важный результат. Создается ощущение единства материала литературы и инструмента, способа ее изучения, а в итоге рождается представление об особой органичности научной методологии и науки: первая не просто выводится из общих принципов марксистской философии, а вырастает из самого анализа литературного процесса.

Другое достоинство книги А. Бушмина – характерная для нее, если так можно выразиться, атмосфера диалектики, выдержанная на всем ее протяжении. Литературное развитие в подаче исследователя обнаруживает свою диалектическую сущность, выявляет в нем единство противоположностей – «единство поступательного движения и элементов циклизма» (стр. 32). Такой двусторонний подход к литературному процессу в свою очередь помогает вскрыть диалектическую природу и литературной преемственности, суть которой – согласие и полемика, тождество и различие, продолжение и отрицание.

Автор показывает разные аспекты этих притяжений-отталкиваний, совершающихся в ходе литературного движения. Это и связи отдельных художников, предшественников и преемников, – контактные и конфликтные; и сложное взаимодействие национальных литератур («эффект встречи несхожих элементов»), более и менее развитых; и взаимоотношения литератур разных эпох, когда совершается акт наследования прошлого и одновременно спора с ним для движения в будущее.

Главный, последовательно и всесторонне аргументированный, вывод А. Бушмина звучит как мысль о диалектическом характере повторяемости в литературном процессе, о творческом преобразовании наследства, переводимого в новую художественную систему (будь то творчество отдельного художника или литература определенной эпохи). Так, А. Бушмин убедительно показывает механизм трансформации одного метода в другой – отпадение функции метода и приобретение функции стиля (что очень важно, в частности, в связи с незатихающей дискуссией о взаимодействии романтического и реалистического начал в методе социалистического реализма). Реализм, – пишет А. Бушмин, – «модифицирует все особенности романтизма по законам своего функционирования, придает ему свой покрой и окраску; он сохраняется только как оттенок в господствующем цвете времени, и потому о нем было бы правильнее говорить лишь как о художественно-стилевом течении в общем русле реализма» (стр. 70). В социалистическом реализме романтизм продолжает бытовать, но тоже «не в прошлом своем значении… он проявляет себя… в виде романтической художественной тональности внутри самого социалистического реализма, который, как это стало почти общепризнанным, органически включает в себя элемент романтики» (стр. 71).

В свете диалектического понимания преемственности в литературе (модификация наследия по законам новой эстетической системы) в книге демонстрируется методологическая неграмотность тех литературоведческих изысканий, в которых фиксируются текстуальные совпадения в творчестве тех или иных авторов – без их соотнесенности с целым миром их творчества, с их методом и стилем. А. Бушмин с обоснованной резкостью выступает против такой анатомизации текста, при которой отдельные части его берутся как «нейтральные по отношению к целому и не заключают в себе решительно ничего специфического для характеристики творческой индивидуальности какого-либо писателя» и которая «не приближает, а отдаляет исследователя от понимания подлинных результатов влияния» (стр. 90).

В итоге подобных, чисто формальных, соотнесений, взятых вне контекста писательского творчества, снимается подвижный, действительно диалектический характер преемственности в искусстве, на основании которой и совершается поступательное движение.

Не менее поучительны в книге А. Бушмина – и в методологическом и в методическом плане – критические разборы тех работ, в которых не учитывается сложная, неоднозначная связь между литературным направлением и творчеством отдельного художника – между общими и частными художественными закономерностями. «…Непозволительно, – говорится в книге, – оценку целых литературных направлений – будь то модернизм или реализм, или что-либо другое – механически, прямолинейно переносить на их отдельных представителей» (стр. 77).

И позитивная и критическая части книги А. Бушмина строятся на большом фактическом материале, историко-литературном и литературоведческом, – этот широкий контекст делает выводы автора содержательными и весомыми.

Правда, один момент в рецензируемой книге вызывает возражение. Речь идет о самом объеме понятия «литературная преемственность», которое представляется нам несколько суженным. А Бушмин ограничивает преемственность только сферой разновременных, так сказать «вертикальных», связей – от предшествующего к последующему. Проблемы литературной преемственности для исследователя – это – «в более употребительной ныне формулировке – проблемы традиций и новаторства» (стр. 3).

Думается, что преемственные связи в литературе – это также и связи «горизонтальные», совершающиеся в одном времени. Они тоже действуют на разных уровнях литературного бытия (произведение, творчество художника, национальные литературы, художественные методы) и участвуют в литературном развитии.

Конкретный материал, привлекаемый А. Бушминым, как раз отвечает этому более широкому и, на наш взгляд, более верному пониманию литературной преемственности. Здесь, в частности, говорится о Ч. Айтматове, произведения которого «получили всесоюзное и мировое признание и оказывают влияние на русских советских писателей и на писателей других национальностей» (стр. 52); показываются пути взаимодействия национальных литератур, обогащающих друг друга («обмен разными ценностями») Возникает далее частный вывод, «работающий» на концепцию широкой преемственности:

«Преемственными связями, тесным взаимодействием охвачена культурная деятельность всей многоязычной семьи братских народов нашей страны» (стр. 47). Видимо, живая жизнь литературы, к которой постоянно обращается исследователь, ведет его к анализу разнообразных форм преемственности, однако в самом определении рассматриваемого явления и в основной массе доказательств он остается на позиции трактовки литературной преемственности лишь в аспекте наследства и его трансформации. В заключение хочется отметить, что автору книги удалось добиться труднейшего – подняться к большим философско-эстетическим обобщениям, к методологии из глубин конкретного литературоведческого анализа. Живое и наглядное раскрытие важнейшей всеобщей закономерности литературного процесса – литературной преемственности, – схваченной в ее диалектической сложности, – главное достоинство этого исследования.

г. Свердловск

1. Формировалась и шлифовалась она и в ряде его статей, посвященных преемственности (см., например, сборники статей: «Советское литературоведение за 50 лет», «Наука», Л. 1968; «Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения», «Наука», Л. 1974).[↩]