Конфликт культур
В. В. Молчанов, Новый Франкенштейн, Л., «Искусство», 1986, 127 с.
О художественном конфликте – столкновении характеров, идей и тенденций написано немало искусствоведческих и литературоведческих исследований. В книге В. Молчанова речь идет о другом конфликте, столь сильно ощутимом на современном Западе, – о конфликте между наукой и искусством, ученым и художником, на фоне интереснейших социальных общекультурных процессов. Все они рассматриваются в соответствии с политической обстановкой трех последних десятилетий, периода сложного и динамичного для всего мира.
Стремясь передать картину культурной жизни этого времени, автор не ограничивается бесстрастной оценкой. Стиль его повествования острый, критический, передающий идеологическую суть проблемы. Такая манера тем более оправданна, что книга рассказывает о проблемах и явлениях «живых», актуальных, волнующих сообщества людей на всех континентах. Научно-техническая революция – явление универсальное, происходящее во всем мире: на Западе и на Востоке. Но это феномен глубоко социальный, и недаром в новой редакции Программы КПСС подчеркивается: «Вопрос о том, в каких целях будут использованы плоды научно-технической революции, стал одним из главных в современной социально-политической борьбе. Наука и техника нашего времени дают возможность обеспечить на Земле изобилие благ, создать материальные условия для процветания общества, для развития личности. И они же, эти творения ума и рук человека, – силою классового эгоизма, ради обогащения властвующей в капиталистическом мире элиты – обращаются против него самого. Таково кричащее противоречие, с которым пришло человечество к порогу XXI века». Это противоречие, чреватое конфликтом, проявляется в самых разных областях буржуазного социума, но особенно драматично оно в художественной культуре, где сталкиваются тенденции как мировоззренческого, так и сугубо эстетического толка. В книге В. Молчанова это прежде всего сциентизм и антисциентизм.
Характер и сила их столкновений зависит от времени. В шестидесятые годы – это спор «двух культур», научной и гуманитарной, как определил их Чарлз Сноу. В семидесятые – это противоборство между наукой, пошедшей на службу военно-промышленному комплексу, и антинаукой. В восьмидесятые – конфронтация между наукой и мистикой, научным знанием и суеверием, между искусством и «массовой культурой».
Как известно, сциентизм, в качестве абсолютного эталона всей культуры, выдвигает науку, в частности результаты и методы естественнонаучных познаний. Именно они, по мнению сциентистов, являются необходимым и достаточным условием для полной, гармоничной ориентации человека в мире. Противоположная этому мировоззренческая позиция – антисциентизм пытается пренебрегать точными знаниями, относится к ним свысока, возлагая на них ответственность за всевозможные экологические и социальные катастрофы и антагонизмы. При этом, если осознанная ориентация на сциентизм утвердилась в буржуазной культуре лишь в конце XIX века (одновременно или почти одновременно возник и антисциентизм), то истоки неосознанной борьбы обоих направлений уходят в глубину истории цивилизации. К сожалению, об этом автор упоминает мельком, оговаривая «временной срез» своего исследования – последние двадцать пять – тридцать лет.
Лично мне думается, что именно историю проблемы следовало бы разобрать поподробнее. Это не просто придало бы фундаментальность работе, но позволило бы показать исторические корни вопроса, проследить причинно-следственные связи. История всегда поучительна, а в таком аспекте – она поучительна вдвойне. Можно, конечно, понять сложность исторической репродукции конфликта между сциентизмом и антисциентизмом для исследования. Тем более что в отечественной литературе таких работ немного. Писать на заявленную тему сложно, тем более что трудно удержаться от параллелей в нашей культуре, каковые пока проводить не принято… Можно отметить также и чисто технические причины, с которыми вынужден был считаться В. Молчанов, – я имею в виду небольшой объем книги. Он потребовал от автора значительной концентрации материала, выделения узловых направлений исследования. Но в результате за его пределами остались не только «наукофобы» Аристофан и Платон, «отец сциентизма» Ламетри, писатели-романтики первой четверти XIX века, пугавшиеся прогресса, европейские футуристы, проповедовавшие техницизм…
Впрочем, увлекательнейшая история конфликта между обеими мировоззренческими позициями – предмет отдельного исследования. Хотелось бы надеяться, что, всерьез увлеченный темой взаимоотношений науки и искусства, В. Молчанов еще напишет книгу, специально посвященную истории этого противоборства.
Пока же повествование начинается с известного спора о том, кто является истинным героем XX столетия: художник или ученый? Мы знаем, что начало этому спору положила речь Ч. Сноу в конце 50-х годов. Озадаченные и даже напуганные ожесточенным характером спора, западные обществоведы срочно занялись поисками его разрешения. Варианты возникали и возникают самые разные. В их числе и такие анекдотические формы поэтизации современной науки, как пение под гитару серьезного научного доклада на вполне респектабельной конференции или исследования на произвольно выбранных стыках точных и гуманитарных наук, в результате чего появляются «монстры» типа «социобиологии», а то и так называемая «кибернетизация» художественного творчества…
Пока сциентизм расширяет плацдарм наступления на человеческое сознание. Его ведут сегодня на Западе не только средства массовой информации, но и такие, появившиеся на гребне этой волны, научные дисциплины, как социальная психотерапия, психотоксикология и тому подобные отрасли психологии, занятые вопросами манипулирования сознания масс.
Еще не так давно идеи вторжения в человеческую душу, колонизации мозга развивались в основном фантастикой. Сегодня эти идеи вполне серьезно обсуждаются на солидных академических форумах, на страницах научной печати, имеют прекрасное финансовое обеспечение. Именно в описываемый автором период писатель, психолог и философ Артур Кестлер сформулировал антигуманистическое кредо: человек есть «ошибка… биологической эволюции», что было тут же взято на вооружение социал-биологами, а вслед за ними и различными неофашистскими группировками на Западе, типа английского «Национального фронта». А ведь социобиология, как пишет о том В. Молчанов, началась, казалось бы, с самого малого – с исследований на стыке биологии и поэзии, естествознания и эстетики… Но политические амбиции сциентистов растут не по дням, а по часам… Здесь, может быть, имело бы смысл автору развить очень интересный параллелизм между сциентизмом и «массовой культурой», который лишь слегка оказался намеченным во введении к книге.
Сегодня, спекулируя на достижениях в области биологии и генной инженерии, сциентисты на Западе начинают поговаривать о некоей правящей структуре – «биократии», которая якобы уже пришла на смену «технократии».
О технократии в «Новом Франкенштейне» рассказывается подробно. Может даже показаться, что излишне подробно. Но тема «правления экспертов» относительно слабо освещена в литературоведении и в искусствоведении, несмотря на то, что она является доминирующей в «литературе предупреждения». Правда, во многих фантастических романах технократия представлена в ее, так сказать, рафинированном виде, не встречающемся в реальной действительности. А ведь технократия отнюдь не метафора. Политика реально вторглась в академическую среду. Все большее число западных ученых прибирает к рукам министерские портфели. Многие работают в качестве правительственных экспертов, консультантов, помощников. Их усилиями делается Большая Политика, особенно авторитетная, поскольку за нею стоит точная и безошибочная наука. Вторжение политики в мир науки привело к резкому падению нравственности «человека науки». Фауст XX века, не испытывая особых угрызений совести, занимается антигуманными исследованиями, подчас сотрудничает с охранкой и ради собственной выгоды не чужд подтасовке научных результатов и плагиату. Многие из этих интереснейших сюжетов, на мой взгляд, к сожалению, только заявлены автором «Нового Франкенштейна». А ведь он наверняка не испытывал особого недостатка в материале. За последнее время на Западе вышло немало книг о моральном распаде личности ученого, о жульничестве в науке, о снобизме маститых деятелей различных отраслей знаний. Об одном только известном английском психологе Сириле Барте, фальсифицировавшем итоги своих исследований, написано несколько книг, снят видеофильм… Сирил Барт не испытал позора разоблачения. Он успел умереть. Но живы его коллеги, те, кто знал о темных махинациях шефа. Знали и молчали, а потом пытались оправдаться – слишком-де высок был научный авторитет Барта… Какой прекрасный повод для сведения счетов с наукой антисциентистам. Что же они, неужели пропустили?.. Чтобы ответить на это, нужно повнимательнее присмотреться к западному антисциентизму. И автор делает это.
«Антинаука» – ударный отряд антисциентизма, мощное социальное движение в странах Запада, объединяющее критиков научно-технического прогресса и официальной науки. Но лики буржуазного антисциентизма, представленные в «Новом Франкенштейне», разнообразны и противоречивы. Здесь и грубая, примитивная технофобия, луддизм XX века, проявляющийся в ломке компьютеров и битье лабораторной посуды, а подчас в избиениях и даже убийствах ученых. Но здесь и утонченный умозрительный луддизм в духе Герберта Маркузе, покойного идеолога «новой левой». Здесь мистические заповеди Георгия Ивановича Гурджиева в их осовремененной интерпретации и просто голословная критика «военно-академического комплекса». Состав современных антисциентистов довольно пестрый. И все-таки общее в их позициях – не только ненависть к научно-техническому прогрессу. Главное в том, что большинство из них видит корень зла не в капиталистическом способе производства, а в самих машинах, в науке, наконец, в ученых… Критикуя сциентизм, «антинаучники» часто на деле оказывают ему помощь, утверждая его принципы, укрепляют его позиции. Антисциентисты в чем-то очень похожи на «сатанистов» – «детей дьявола». Те, отрицая бога и ангелов, вопреки своему желанию работают на официальную церковь, отстаивая те же, в общем, принципы суеверия. И прав В. Молчанов, утверждая, что если сциентистские догмы пронизаны неким духом мистического модерна, то антисциентистские – прагматического. И если внимательно вглядеться в обе тенденции, то конфликт окажется не столь уж и бескомпромиссным, как это представляется на первый взгляд.
В аннотации к книге В. Молчанова «Новый Франкенштейн» подчеркивается, что автор рассматривает «новые явления в сфере современной западной культуры…». Западной! А как же быть с универсальностью научно-технической революции? Здесь, мне кажется, автором упущена возможность весьма актуального выхода в окружающую его жизнь, в борение страстей не только капиталистического мира.
Мы долгие годы считали – такой по крайней мере была официальная версия, – что «конфликт культур» в чистом виде есть прерогатива Запада, западного мира и только империалистического общества. Сегодня, вытащив головы из песка, мы вынуждены признать, что ни одно общее поветрие нас не миновало в той или иной степени. Но пока ни литературо-, ни искусствоведы, ни социологи не обратили достаточного внимания на то, что из одноуровневой области культур научно-технической и художественной конфликт у нас перешел в сферу разноплоскостных социальных, общественных параметров культур. Появилась официальная культура со своей системой оценок «сверху» и противоборствующая неофициальная, или, как бы это поточнее выразиться, «гражданская», что ли, культура, и тоже со своей системой оценок, но уже «снизу», со стороны масс.
Нагляднее всего, наверное, сегодня этот раскол выражается в музыке, вызывая бурные споры и предельный накал страстей. Так, если официальные круги поддерживают классику, фольклор, пытаются широко пропагандировать «песни-ретро» 40 – 50-х годов, то массовый потребитель слушает зарубежный и доморощенный джаз, увлекается рок-музыкой и, пользуясь технической простотой магнитной переписи, тиражирует в астрономических количествах хриплые голоса «бардов».
Похожая картина наблюдается и в других отраслях искусства. Гигантские очереди на случайные выставки самодеятельных «левых» художников и пустые залы официальных вернисажей. Несовпадение официальных оценок критики с популярностью у широкого зрителя спектаклей и кинофильмов. И не я один убежден в том, что объявленные тиражи и издания полных собраний и избранных сочинений весьма далеки от гармонического соответствия со вкусами, нет, не со вкусами, потому что это понятие слишком близко к моде, – а просто с читательскими интересами.
Конечно, пока у изобразительного искусства, театра, кино и литературы нет столь же простого средства тиражирования, как у музыки. Но это «пока» скоро пройдет…
За последнее время мы все чаще сталкиваемся с недоверием, высказываемым у нас в адрес официальной науки. Тут и отставание современной медицины, и экологические ошибки, и неудачи экономики… А с другой стороны, повышенный интерес к знахарству и тому подобным спекуляциям, к научно-техническим мифам, к антинауке.
В чем корни такой конфронтации? Вопрос не так прост, чтобы с ходу ответить на него. Однако симптом этот для единого социалистического общества тревожный и исследования достоин.
Автор «Нового Франкенштейна» уверен, что здравый смысл в конце концов образумит человечество. Поможет ему остаться хозяином машины даже в роботизированном мире грядущего, а не ее рабом, научит использовать блага научно-технической революции для всего общества, а не для отдельных его представителей, научит сосуществованию с природой, уже сегодня низведенной до уровня «окружающей среды». Человек, опираясь на многовековую историю цивилизации, не допустит забвения культурных традиций. В этом главный пафос интересной и очень своевременной книги «Новый Франкенштейн».
г. Ленинград