Как я начинал работу с бурят-монгольской рифмой. Опыт перевода

Ш. Нодье, не только писатель, но и лингвист, как-то высказал парадоксальную мысль, которая понятна любому переводчику, если он реально «прополз на брюхе» хотя бы сантиметр билингвального перевода, а не перевода с подстрочника:

Из десяти переводчиков девять не знают языка, с которого переводят, а из десяти знающих язык, с которого переводят, девять не знают языка, на который они переводят [Нодье 1989: 214].

Помимо «сциллы и харибды», указанных Нодье, в своей работе над текстом стихотворения монгольского поэта Бэг­зийна Явуухулана мне пришлось осознать, что в переводе прорывается творческая индивидуальность переводчика, который не только проникся мироощущением переводимого автора, но и невольно выражает и собственное мировосприятие.

Подобно тому, как «художественная действительность условна по отношению к реальной действительности, перевод тоже условен по отношению к художественной действительности оригинала» [Тораб 2014: 85]. И мы «не вправе скрывать от себя, что у вдохновенных переводов всегда есть опасность при малейшем ослаблении дисциплины перейти в какой-то фейерверк отсебятин и ляпсусов» [Чуковский 2023: 123].

Мой перевод сопровождали вдохновение и страстная увлеченность материалом, но хочется надеяться, что именно в этой работе мне все же удалось соблюсти «золотой баланс» между точностью передачи смысла оригинала и необходимостью отказа от дословности с выбором адекватных смысловых соответствий. В данном случае необходимо сказать об избранной мной стихотворной форме перевода. В результате продолжительной и плотной работы с рифмой толгой холбох¹ моим опытом стало понимание того, что анафорические созвучия, свойственные бурятской и монгольской поэзии, «будучи перенесены в русскую просодию, звучат неожиданно свежо и современно» [Амелин 2013: 7]. Зеркальным (то есть следующим правилу эквилинеарности) переводом оказалась русская рифменная силлаботоника, хотя фонетические особенности монгольского языка тяготеют к тонике. Вот почему мой перевод был выполнен не с использованием начальной рифмы, что визуально и звуково было бы ближе к монгольскому оригиналу, к стилистике толгой холбох, а в силлабо-тонической метрике с традиционной русской рифмой.

Уже после моих первых публикаций в журналах «Арион» (2011, № 2) и «Новый мир» (2013, № 5) я узнал о тех, кто также работал на этом материале и начал сходно именовать свои тексты «степными анафорами». Эта перекличка переводческих решений радует. И все же сходные прошлые опыты не будет ошибкой назвать примерами презентации бурят-монгольской начальной аллитерации на русском языке, а не «анафорами».

Основной задачей этих опытов было познакомить русского читателя с экзотическим орнаментом бурят-монгольской техники стихосложения — начальными рифмоидными созвучиями — путем презентации визуального и звукового рисунка степного стиха на русском языке. Об этом свидетельствует недавно дошедшее до нас из глубин бурятских архивов стихотворение «Улегирчи» нашего знаменитого фольклориста и гэсэроведа А. Уланова, написанное им еще в 1940 году, когда в молодости он упражнялся в русском стихосложении. В этом стихотворном тексте прослеживается связь темы сказителя и его протяжных сказов, где автор для большей аутентичности начальной аллитерацией, то есть буквально воспроизводя технику толгой холболго, представляет действо национального песнопения старинных улигеров и образ улергирчина-рапсода для русских читателей.

Аналогично к буквальному воспроизведению рифменного приема прибегает бурятский фольклорист Б. Дугаров в цикле из семи коротких текстов («Сибирские огни», 1988, № 1). Самим названием цикла — «Протяжные гимны» — он недву­смысленно указывает на свою художественную цель – наглядно представить бурятские сказовые стихи, подобные протяжным гимнам степняков.

1. Толгой холбох (монг.), или толгой холболго (бурят.) — буквально «соединение голов»: внутренняя рифма, основанная на сочетании не конечных, а начальных слогов.[↩]