Как все это было

1

Осенью 1929 года, восемнадцати лет от роду, приехал я в Ленинград и поступил в университет на факультет языкознания и материальной культуры (он назывался ямфак; впоследствии его преобразовали в Историко-лингвистический институт, который я и окончил).

Еще в моем родном городе Перми я печатал в местной газете «Звезда»короткие отзывы о сочинениях пермских литераторов и состоял в Пермской ассоциации пролетарских писателей (ПАПП). Для того чтобы состоять в этой организации, хватало желания состоять в ней и умения хоть как-то водить пером по бумаге. В сущности, это был литературный кружок при редакции газеты.

Оказавшись в Ленинграде и немного осмотревшись на факультете, я поспешил в Дом печати (Фонтанка, 7), где ютилась Ленинградская АПП. Вышел я из Дома печати членом ЛАПП: меня приняли тотчас, без всяких проволочек, в порядке перевода из Пермской АПП.

Теперь, на склоне лет, я понимаю, что совершил тогда ошибку, которая во многом исказила мою литературную молодость.

Ленинград конца 20-х и начала 30-х годов был самой настоящей писательской столицей. Здесь жили и работали замечательные деятели литературы. К старшему поколению примыкала талантливая, уже успевшая проявить себя молодежь.

На ямфаке читали лекции и вели семинары известные ученые.

То есть были, как говорится, все условия для углубленных занятий и наукой, и текущей литературой.

Но меня – в общем-то, это не столь уж удивительно в восемнадцать лет! – захватила атмосфера яростной дискуссии, скорее даже не дискуссии, а борьбы, которая происходила в РАПП.

Руководств РАПП (Л. Авербах, А. Афиногенов, В. Ермилов, В. Киршон, Ю, Либединский, А. Селивановский, В. Сутырин, А. Фадеев и др.) выступало против оппозиционной группы «Литературный фронт»(А. Безыменский, И. Беспалов, Вс. Вишневский, М. Гельфанд, Г. Горбачев, А. Горелов, А. Зонин, А. Камегулов, Н. Свирин и др.). Я примкнул к руководству. Прежде всего потому, что прозу А. Фадеева («Разгром»!) ценил выше поэзии А. Безыменского или драматургии Вс. Вишневского. Мне казались несправедливыми нападки на творческие принципы, защищаемые Л. Авербахом, Ю. Либединским, А. Фадеевым: психологический реализм, непосредственные впечатления как основа искусства, учеба у классиков (в первую очередь имелось в виду то, что, анализируя творчество Л. Толстого, В. И. Ленин назвал «срыванием всех и всяческих масок»). Именно эти принципы решительно ниспровергались «Литфронтом».

Резкой критике литфронтовцы подвергали роман Ю. Либединского «Рождение героя». В каких только грехах не обвинялся автор! Тут и недостойное большевика «психоложество», и типично интеллигентское слюнтяйство, и погружение в мир мелких страстишек, и «проблема свояченицы»как чуть ли не главная проблема романа…

В ярости, с какой «Литфронт»нападал на роман Ю. Либединского, явственно различались цели, далеко выходившие за пределы критики одного романа, – борьба с психологической прозой, стремление увести художественную литературу на путь поверхностной публицистики в духе поэзии А. Безыменского, ложная романтизация и в конечном счете лакировка действительности.

Скажу честно: я примкнул к руководству РАПП еще и потому, что на меня как-то сразу обратили внимание стоявшие во главе Ленинградской АПП Ю. Либединский, М. Чумандрин, Е. Добин, а вслед за ними – видимо, с их «подачи»– и сам Л. Авербах.

Я состоял в РАПП примерно два года. Но и за столь недолгий срок успел тиснуть в печати немало вульгарнейших статеек, в которых самым беззастенчивым образом «прорабатывал»хороших писателей. Возомнив себя специалистом в области поэзии, я бесцеремонно преследовал В. Саянова, А. Прокофьева, С. Кирсанова, И. Сельвинского, Ю. Инге. К каждому из них я применял пресловутую «рапповскую дубинку». Предметом особенно острых моих атак была романтическая поэзия. Все это привело к тому, что для ленинградских поэтов я стал своего рода символом рапповского заушательства. Впрочем, надо отдать им справедливость – они не оставались в долгу. Недобрым словом помянули меня в своих стихах А. Прокофьев и Б. Корнилов. Активнее всех воинствовал А. Гитович, которого я не раз называл «выразителем мелкобуржуазных тенденций в пролетарской поэзии».

О моей рапповской критической «деятельности»я вспоминаю с величайшим стыдом. Однако тогда я был убежден в своей правоте. Строча вульгарные «проработочные»статейки, я искренне считал, что способствую делу советской литературы. В этом смысле я был неодинок: как руководители РАПП, так и ее рядовые члены полагали, что ведут бескомпромиссную борьбу за создание первой в мире литературы рабочего класса.

В апреле 1932 года – за неделю до постановления ЦК ВКП(б) о перестройке литературно-художественных организаций – в Москве должно было состояться так называемое поэтическое совещание РАПП. Неожиданно я узнал, что мне поручается сделать на нем доклад о поэтической критике. Двадцатилетний докладчик на столь широком писательском форуме! Нечего и говорить, как я был горд оказанным мне доверием.

Тщательно подготовившись, я приехал в Москву. С вокзала я обычно ехал домой к Авербаху. Утром за ним приходила машина, он отправлялся по своим делам и захватывал меня с собой. По дороге – скажем, из одной редакции в другую – мы успевали о многом поговорить (кстати, меня всегда поражало, что стоило Авербаху появиться в какой-нибудь редакции, как его начинали спрашивать по телефону).

На этот раз мне особенно нужно было посоветоваться. Дело в том, что я, представьте себе, собирался покритиковать А. Селивановского, который в своих статьях о поэзии допускал, по моему мнению, серьезные ошибки. Я ощущал себя более роялистом, чем сам король…

Узнав о том, что я собираюсь «прорабатывать»А. Се л ивановского, Авербах усмехнулся хорошо знакомой мне иронической усмешкой. На этот раз в ней каким-то образом соединились снисходительное одобрение моих планов и легкое издевательство надо мной. Он любил – порой далеко не безобидно – подшучивать над людьми, к которым хорошо относился, и заразил этим своих друзей и соратников – они, сами того не замечая, подражали ему.

– Ну, что ж, – сказал Авербах. – Если ты считаешь нужным покритиковать Алешку, разумеется, критикуй. Ему это будет только полезно.

Совещание открылось 16 апреля в клубе Федерации объединений советских писателей (ФОСП) кратким вступительным словом А. Селивановского. Затем А. Сурков сделал доклад о творчестве поэтов-ударников. Объявленный РАПП призыв ударников в литературу был, конечно, пустой затеей. Большинство имен, которые называл А. Сурков, не сохранились для истории, но в то же время он подробно анализировал творчество молодых рабочих поэтов – Я. Смелякова и Б. Ручьева.

Многое осталось в памяти надолго: исповедальное выступление В. Луговского (он вовсе не объяснялся в любви к РАПП накануне ее ликвидации, как шутят порой его недоброжелатели, а искренне и серьезно говорил о противоречиях своего творческого пути), четырехчасовая (!) речь Л. Авербаха, доклад В. Саянова о группе поэтов «Ленинград»(В. Саянов, А. Прокофьев, Н. Браун, А. Гитович., Б. Лихарев, А. Чуркин), но особенно запомнилось выступление Э. Багрицкого.

От него, как от «юного»рапповца (известно, что Э. Багрицкий и В. Луговской вслед за В. Маяковским вступили в РАПП незадолго до ее ликвидации), ждали чего-то вроде программного выступления. А он прочитал стихотворение своих друзей Б. Лапина и З. Хацревина «Революционные похороны в Сталинабаде». Читал с необыкновенным воодушевлением, как читают только собственные стихи, задыхаясь, трудным хриплым голосом. Зал устроил ему овацию, а он стоял на трибуне растерянный, разводя руками и как бы говоря: я тут ни при чем…

На мой доклад «Литературная газета»отозвалась 23 апреля, в день, когда стало известно, что все существовавшие в стране литературно-художественные организации ликвидируются. «Совещание заслушало доклад т. Левина о состоянии поэтической критики, – писала газета. – Тов. Левин останавливается на подробном разборе ошибок марксистской критики (в частности, он подробно говорит об ошибках т. Селивановского в вопросах поэзии) как в плане общих высказываний, так и в оценке творчества отдельных поэтов («Бумеранг»Тарловского, «Враг своей тени»Панова)».

Выше я уже сказал, что с величайшим стыдом вспоминаю свое рапповское прошлое. Но я был бы не искренен, если бы сказал, что с таким же чувством вспоминаю человеческие отношения, которые сложились у меня с Леопольдом Авербахом, Юрием Либединским, Владимиром Сутыриным, Ефимом Добиным. Авербах безвременно погиб в сталинских застенках, – речь об этом впереди. Что касается Сутырина, Добина и Либединского, то судьба отпустила им еще немало лет жизни и труда, хотя все трое подвергались репрессиям, их исключали из партии, а Добина даже дважды – в 1937 и 1951 годах.

После ликвидации РАПП я продолжал время от времени видеться с Авербахом – он часто приезжал в Ленинград. Мы с Ольгой Берггольц нередко встречали его на вокзале. Запомнились веселые автомобильные поездки в Петергоф, Павловск или на острова.

Летом 1934 года – я работал тогда в редакции журнала «Литературный современник»– мне предложили прочесть несколько лекций о советской литературе в Свердловском педагогическом институте. Тогда я, недолго думая, брался за все. Кроме того, поездка в Свердловск сулила мне встречу с… Авербахом.

Уже тогда, недовольный им, Сталин отправил его с глаз долой, в Свердловск, секретарем парткома Уралмашзавода – на правах секретаря Орджоникидзевского райкома партии города Свердловска.

Дни, которые я провел с Леопольдом в Свердловске, стерлись из памяти, хотя я жил у него. Осталось только ощущение, что передо мной был прежний Авербах – веселый, необычайно деятельный, умеющий увлечь слушателей острым и темпераментным словом, нисколько не тяготящийся своим новым положением. На посту секретаря парткома Уралмашзавода он чувствовал себя столь же уверенно, как на посту генерального секретаря РАПП.

Как раз в те дни, когда я жил у Авербаха, состоялась общезаводская комсомольская конференция. Леопольд предложил мне побывать на ней вместе с ним. Он произнес на конференции большую – хотя и не четырехчасовую! – речь. Комсомольцы устроили ему овацию. Он это, конечно, предвидел и хотел, чтобы я при сем присутствовал…

После встречи в Свердловске я не видел Авербаха около трех лет. В феврале 1937 года в стране широко отмечалось 100- летие со дня гибели А. С. Пушкина. Вместе с другими ленинградцами я был командирован в Москву на какую-то акцию, – не могу вспомнить какую – организованную в связи с этой датой.

Узнав, что Авербах снят с работы на Уралмашзаводе и отозван в Москву, я сразу же позвонил ему и попросил разрешения зайти. Разрешение было дано.

По дороге я не мог не думать о том положении, в котором Авербах оказался. Но мне почему-то и в голову не приходило, что его могут арестовать. Скорее всего, думал я, его отозвали из Свердловска, чтобы перевести на другую работу. Вряд ли можно разбрасываться такими людьми. Непростительная, детская наивность!

Дверь мне открыл сам Леопольд. На нем был его обычный полувоенный костюм, но на ногах не сапоги, а домашние туфли. Кроме того, в его облике было что-то непривычное, но что именно, я не мог сообразить.

Впервые в жизни Авербах остался без работы. Телефон, который раньше не умолкал, теперь не подавал голоса. Если бы я знал тогда, что существует состояние невесомости, то, вероятно, подумал бы: в этом состоянии находится сейчас Авербах.

Конечно, я солгал бы, если сказал бы, что передо мной был прежний Авербах с его неизменной насмешливой улыбкой, с его быстрой, стремительной (как говорили враги, «пулеметной») речью, с внутренней энергией, казалось, никогда в нем не иссякавшей. Но в то же время это не был и другой Авербах – растерянный, подавленный, жалкий, нуждающийся в утешительных словах. Он держался спокойно, и мне даже показалось, что он верит в торжество справедливости.

Шел тридцать седьмой год. Кругом были арестованы десятки и сотни тысяч партийных работников, писателей, ученых, военачальников – кого только не коснулась кровавая чехарда. Пожалуй, впервые я подумал, что и Авербаха могут арестовать. Разумеется, он и сам думал, что его может постигнуть та участь, которая уже постигла многих людей, в чьей честности он не сомневался.

Обо всем этом, однако, не говорилось. Леопольд ничего не рассказал о своем отъезде из Свердловска и не стал посвящать в свои планы. Да и какие планы могли быть у него теперь?

Я не знал, чего он хочет – чтобы я скорей ушел или, наоборот, подольше оставался. В конце концов я стал собираться. Но он задержал меня и протянул какую-то бумагу.

– Письмо Сталину. Хочешь прочесть?

В письме Леопольд Авербах заверял Сталина в своей неизменной преданности Коммунистической партии и ему лично, в своей готовности выполнить любое поручение на любом посту.

– Что скажешь?

Я сказал, что письмо написано убедительно и что Сталин наверняка с ним посчитается. Что я мог сказать еще?

– Хотелось бы, – отозвался Авербах.

Больше он меня не задерживал и рассеянно пожал руку на прощание. Я ушел от него с тяжелым сердцем. Но все-таки не предполагал, что больше не увижу его.

Позже я понял, почему облик Леопольда показался мне непривычным. Его лысая голова (он облысел чуть ли не в двадцать лет) не была выбрита – обычно он выбривал ее до блеска.

Примерно через два месяца, а говоря точнее, 23 апреля, я развернул свежий номер «Ленинградской правды». В нем была напечатана статья Ан. Тарасенкова к 5-летию со дня постановления ЦК ВКП(б) о перестройке литературно- художественных организаций. В статье я прочел слова, которые меня потрясли: «ныне разоблаченный враг народа Леопольд Авербах».

Я представил себе Леопольда в тюремной камере и ужаснулся, настолько это было противоестественно.

В том же номере газеты еще печаталась моя (совместно с И. Гринбергом) статья о книге Н. Тихонова «Тень друга». Название книги неожиданно приобрело для меня символический смысл. Я понял, что теперь мне несдобровать.

И точно: меньше чем через месяц – 16 мая – О. Берггольц, Е. Добин (к тому времени уже исключенный из партии) и Л. Левин были исключены из Союза писателей за связь с «врагом народа»Леопольдом Авербахом.

 

2

Старый знакомый, преподающий советскую литературу в одном из провинциальных институтов, рассказал, что студенты-филологи, когда их спрашивали, какие решения ЦК партии по литературным вопросам им известны, до недавнего времени не задумываясь отвечали: от 1932 года о ликвидации РАПП и от 1946 года о журналах «Звезда»и «Ленинград».

Поминать теперь постановление от 1946 года, слава богу, нет надобности. Оно – пусть и с непростительным запозданием – отменено. Что же касается постановления от 1932 года, то сейчас, когда прошло столько лет, возникает потребность поразмышлять, какую роль оно сыграло в истории советской литературы.

Прежде всего, почему оно (во всяком случае, в просторечии) именуется постановлением о ликвидации РАПП? Оно называлось иначе: «О перестройке литературно- художественных организаций». Кроме РАПП, ликвидации подлежали все не только литературные, но и художественные организации. Вместо них предписывалось создать союзы писателей, художников, композиторов.

Дабы провести постановление ЦК в жизнь, был создан Оргкомитет Союза советских писателей во главе с почетным председателем М. Горьким.. «Рабочим»председателем стал И. Тройский, секретарем – В. Кирпотин.

Осенью 1932 года состоялся первый пленум Оргкомитета. Он заслушал вступительную речь И. Тройского. Кстати, в ней сообщалось, что в состав Оргкомитета включены бывшие руководители бывшей РАПП Л. Авербах, В. Ермилов и И. Макарьев, «чтобы облегчить товарищам это вхождение в ряды советской литературы» ¹

С докладами выступили В. Кирпотин («Советская литература к пятнадцатилетию Октября») и Л. Субоцкий («О ходе перестройки литературных организаций»).

Однако значительно больший интерес – по крайней мере с моей точки зрения – представляют многочисленные писательские выступления по докладам В. Кирпотина и Л. Субоцкого, В каждом их них горячо приветствовалось постановление ЦК от 23 апреля.

Одним из первых выступил М. Пришвин. Произнесенное им словечко «сорадование» ²  стало крылатым и определило содержание многих последующих выступлений.

А. Белый: «Я пожелал бы, чтобы энтузиазм чувств стал энтузиазмом воли и сознания в процессах повседневной работы, которая должна нас всех связать…» ³

А. Фадеев: «…мы создадим искусство очень большое, невиданное, которое превзойдет искусство прошлых эпох. И как же может быть иначе? Только таким и может быть искусство социалистического общества» ⁴.

С. Клычков: «…да здравствует постановление ЦК, которое развязывает в творчестве руки не только такому человеку, как Березовский, но и такому, как я» ⁵.

Ю. Олеша: «Я думаю, что постановление ЦК партии имеет колоссальное значение. О чем нужно говорить сейчас, когда открыт такой широкий простор для нашей общей работы? Необходимо сейчас говорить о подъеме качества» ⁶.

Как видим, реакция самых разных писателей на постановление ЦК от 23 апреля была единодушной. Писателям и в самом деле казалось, что для их творческой работы открывается «широкий простор».

Но постановление от 23 апреля не было первым решением партии по литературным вопросам. Известно, что 18 июня 1925 года ЦК РКП(б) принял резолюцию «О политике партии в области художественной литературы».

Эта резолюция возникла в результате глубокого и серьезного анализа процессов, происходивших в советской литературе, и была подготовлена демократическим путем. Ей предшествовало длительное совещание, в котором наряду с деятелями литературы участвовали руководители партии. На нем выступали представители всех творческих группировок, существовавших тогда в литературной среде. Резолюция от 18 июня 1925 года в самом деле открывала широкий простор для свободного развития всех литературных направлений, даже и тех, которые были далеки от коммунистических идеалов.

Ликвидация же РАПП и других литературно-художественных организаций была осуществлена характерным для Сталина административно-командным способом. Она явилась полной неожиданностью не только для рядовых членов РАПП вроде меня, но и для ее руководителей. В. Киршон, находившийся тогда в Берлине, узнал, что РАПП ликвидирована, не поверил своим ушам, прервал заграничную командировку и бросился в Москву.

Литературно-художественные организации были ликвидированы «как класс».

За последнее время все чаще раздаются голоса, призывающие уточнить ту роль, которую сыграло в нашей литературе постановление от 23 апреля 1932 года.

Вот что пишет, например, театральный деятель А. Смелянский: «Разгон РАППа встречается в литературно- театральной среде с чувством небывалого восторга. Дело было под пасху, многие (в том числе и во МХАТе) целовались и поздравляли друг друга: «Христос воскресе». Радовались напрасно. Именно тогда и подступил тот роковой «день икс», который они не разглядели и не разгадали» ⁷.

Вот что говорит драматург В. Розов: «Считаю, что создание Союза писателей было актом Сталина – очень мудрым (с точки зрения злодея) и очень хитрым: он взял и уничтожил сразу все направления, которые естественно существовали в нашей литературе, объединил их в одно и дал одну программу поведения. Сделал, так сказать, писательскую казарму, в которой команды «вольно»чуть побольше, чем в простой казарме» ⁸.

Увы, ни М. Пришвин, ни А. Белый, ни один из других старых – мудрых и молодых – зеленых писателей, которые бурно приветствовали ликвидацию до предела осточертевшей всем РАПП, не поняли, что на их глазах создается новая бюрократическая организация, куда более могущественная, чем РАПП.

В книге «Дон-Кихоты 20-х годов»Г. Белая пишет: «Вопреки распространенному мнению об изменении литературной ситуации в связи с роспуском РАППа и Постановлением от 23 апреля 1932 года «О политике партии в области художественной литературы»(оставим эту описку на совести автора и редактора. – Л. Л.), ситуация в литературе оставалась напряженной. С течением времени это напряжение росло». И далее: «На словах критиками и писателями предпринимались усилия для того, чтобы покончить с методами административного управления литературой; на деле рапповская методология была столь адекватна административно-бюрократической структуре всей системы в целом, что ни о какой смене методологии не могло быть и речи. Именно поэтому борьба с рапповскими абстракциями, их методом политической дискредитации неугодных писателей, осужденная на многочисленных пленумах Оргкомитета по проведению Первого съезда писателей, в сущности оказалась суесловием и пустопорожней болтовней. Более того: после встречи Сталина с писателями, которая состоялась 5 мая 1932 года, в критике поднялся бум, связанный с понятием «социалистический реализм» ⁹.

Раскрыть смысл этого понятия попытался на первом пленуме Оргкомитета И. Тройский. «Говорить о путях развития советской литературы, – сказал он, – это значит говорить в наших условиях о реализме. А реализм в наших условиях выступает как социалистический реализм, как реализм, устремленный в сторону бесклассового общества. Что такое реализм? В переводе на простой язык это – правда. Когда мы говорим писателю – будь представителем социалистического реализма, мы говорим – пиши правду» ¹⁰.

И. Тройского продолжал В. Кирпотин: «Когда мы говорим о социалистическом реализме, мы имеем в виду изображение в искусстве объективного мира не только в поверхностных деталях или даже в его существенных деталях, но и в его существенных обстоятельствах и в его существенных, типических характерах» ¹¹.

Руководствуясь подобными указаниями, В. Ермилов тут же обнаружил, что в советской литературе полным-полно социалистического реализма. «Лозунг социалистического реализма, – заявил он, – тем и хорош, что социалистический реализм уже реально существует в советской литературе… Я вижу проявления этого стиля в «Кочевниках»Тихонова, в «Гидроцентрали»Мариэтты Шагинян, в «Фоме Клешневе»М. Слонимского и в его «Лавровых», в «Севастополе»Малышкина, в стихах и поэмах Э. Багрицкого и В. Луговского, в «Баррикадах»Павленко, в романе «Время, вперед!»В. Катаева и т д «¹² После всего этого вряд ли кого-нибудь удивило откровенное признание М. Козакова: «Я каюсь, тов. Тройский, тов. Кирпотин, – скажу вам честно, что не понимаю до конца (! – Л. Л.), что означает понятие «социалистический реализм» ¹³.

Создание единого Союза писателей понадобилось Сталину, конечно, не потому, что он так уж заботился о процветании советской литературы. Просто-напросто его все больше раздражало многообразие творческих организаций, существовавших тогда в литературной среде: Всероссийский союз писателей, РАПП, «Кузница»,»Перевал», Объединение крестьянских писателей и др. В этом ему чудилось (да так оно и было на самом деле) нечто неуправляемое. Существовавшей тогда Федерации объединений советских писателей (ФОСП) он не придавал значения. Недаром постановление от 23 апреля было принято без каких-либо предварительных переговоров с организациями, подлежавшими «перестройке», а называя вещи своими именами – грубому командному разгону.

Разве можно сравнить атмосферу, созданную в дни, когда была ликвидирована РАПП и разогнаны все остальные литературно-художественные организации, с той, в которой принималась резолюция от 18 июня 1925 года?!

Выше уже было подчеркнуто, что РАПП осточертела всем писателям – от мала до велика. Развитие литературы шло независимо от выдвигавшихся ею лозунгов: «Создание Магнитостроя литературы»,»Одемьянивание советской поэзии»,»Призыв ударников в литературу»,»Диалектико- материалистический творческий метод»,»Союзник или враг»и др.

Особенно вреден был лозунг «Союзник или враг». Из тех писателей, которые прежде числились в попутчиках, лишь немногие признавались союзниками. Зато, как никогда раньше, разрастался лагерь врагов.

Говорю все это со знанием дела, ибо, состоя два года в Ленинградской АПП, наряду со всеми сторонниками рапповского руководства, с пеной у рта отстаивал выдвигавшиеся им лозунги.

Одним из коренных пороков рапповской системы была, как известно, широко развитая, всеохватная групповщина. Она решающим образом искажала и общее представление рапповцев о советской литературе, и конкретные оценки произведений, принадлежавших «своим»и «чужим»авторам. Произведения «чужих»подвергались воздействию рапповской дубинки (ею, увы, орудовал и автор этих строк), произведения «своих»всячески восхвалялись, вызывая справедливое возмущение писательской общественности.

Руководители РАПП – и прежде всего Л. Авербах, Ю. Либединский и А. Фадеев – пытались осмыслить процессы, происходившие в советской литературе, выработать собственную творческую платформу. Она именовалась то «генеральной линией РАПП»(Л. Авербах), то «столбовой дорогой пролетарской литературы»(А. Фадеев).

1. «Советская литература на новом этапе. Стенограмма первого пленума Оргкомитета Союза советских писателей (29 октября – 3 ноября 1932)», М., 1932, с. 8.[↩]
2. «Советская литература на новом этапе…», с. 69.[↩]
3. Там же, с. 71.[↩]
4. Там же, с. 129.[↩]
5. Там же, с. 160.[↩]
6. Там же, с. 239[↩]
7. А. Смелянский, Что такое Художественный?.. – «Советская культура», 27 октября 1988 года.[↩]
8. »Загадки и теории Виктора Розова». – «Книжное обозрение», 2 сентября 1988 года. [↩]
9. Г. Белая, Дон-Кихоты 20-х годов, М., 1989, с. 362[↩]
10. »Советская литература на новом этапе «, с. 9 – 10. [↩]
11. Там же, с. 33.[↩]
12. Там же, с. 182.[↩]
13. »Советская литература иа новом этапе…», с. 110. [↩]