К истокам национальной самобытности

«История литератур Латинской Америки. От древнейших времен до начала Войны за независимость», М., «Наука», 1085, 672 с.

Изучение литератур Латинской Америки сравнительно недавно вошло в круг академических дисциплин. С тех пор прошло всего каких-нибудь лет тридцать – срок совсем небольшой, кажется, едва-едва достаточный для разбега. Но традиционные, неспешные темпы оказались здесь опрокинуты.

Эта область литературоведения развивалась с необычайной интенсивностью, стремительно вводя в литературный обиход не просто новые имена или даже созвездия имен, но неведомые дотоле художественные миры. К этому побуждал огромный, с годами не только не притуплявшийся, но, напротив, все более возраставший общественный интерес, порожденный знакомством с творчеством Жоржи Амаду, Алехо Карпентьера, Хулио Кортасара, Габриэля Гарсиа Маркеса, Карлоса Фуэнтеса, Марио Варгаса Льосы, если назвать лишь крупнейших из замечательной плеяды прозаиков Латинской Америки нашего времени. На исследователей – а число их, надо сказать, не так велико – это налагало особые обязательства. Суть проделанной ими ра

боты точнее всего выражается, пожалуй, словами «первый», «впервые».

Но, быть может, достижения нашей латиноамериканистики нигде не выявились с такой убедительностью и очевидностью, как в недавно увидевшем свет подготовленном ИМЛИ томе «История литератур Латинской Америки».

Существует испытанная формула трудов подобного рода – они одновременно и свод, скрупулезно учитывающий наиболее авторитетные, устоявшиеся из многочисленных точек зрения, и итог, суммирующий в некой средней уравновешенной позиции разнонаправленные составляющие.

Авторский коллектив первой книги серии «История литератур Латинской Америки» решительно отказался от этого, избрав более сложный, но в научном отношении и более плодотворный путь. Посвященная начальному этапу формирования литератур новооткрытого континента, книга «От древнейших времен до начала Войны за независимость» в полном смысле слова носит исследовательский характер. Ни в коей мере не игнорируя достигнутого как советской, так и зарубежной наукой, напротив, широко и свободно опираясь на опыт и достижения предшественников, авторы труда предпринимают глубинный анализ огромного по своему объему материала, накопленного за первые три столетия развития литературы в Латинской Америке. Именно благодаря такому подходу, соединившему в себе синтезирующие и аналитические задачи, которым отведена главенствующая роль, книга лишена описательности, направлена на рассмотрение определяющих теоретических аспектов и проблем.

Художественные явления авторы анализируют, одновременно ставя общефилософские, политические, социально-экономические и историко-культурные вопросы, впрямую связанные с контекстом латиноамериканской действительности. Авторский коллектив исходил, как говорится во «Введении», написанном В. Земсковым, «из понимания процесса формирования латиноамериканской культурной, духовной, литературной традиций как одного из важнейших в истории мировой цивилизации культурных синтезов, который происходит на протяжении уже почти 500 лет, миновавших со времени открытия Америки» (стр. 10).

Однако идея синтеза культур как определяющего фактора в становлении литератур Латинской Америки не остается достоянием одного лишь «Введения» и вводных глав (к 1-й части автор – Р. Кинжалов, ко 2-й, 3-й и 4-й частям – В. Земсков), носящих концептуальный характер. Она представляет собой основной стержень исследования, связующий воедино все разделы и главы книги.

Литературный процесс в книге не только не изолирован от многоступенчатого и многосоставного процесса формирования новых расово-этнических и социокультурных сообществ, но есть неотъемлемая его часть, и определить его содержание, характер, направление можно, лишь исходя из восприятия этого процесса во всей целостности и нераздельности.

Эта исходная позиция не просто декларируется, но подтверждается анализом эстетических феноменов разных уровней и масштабов. Идет ли речь о литературе того или иного региона в целом, творчестве писателя или же отдельном произведении, какими бы внутренними противоречиями они ни были отмечены, рассматриваются все эти явления как средоточие тенденций, интегрирующих разнородные импульсы в единый комплекс национальной культуры. Оттого с такой свободой и легкостью сопрягаются в книге рассуждения о литературе с рассказом о произведениях живописи и архитектуры, прикладного искусства, о религиозных празднествах, вариантах письменности и приметах быта, каждое из которых было конкретным проявлением нарождавшейся новой культурной традиции, изначально отмеченной чертами самобытности. Именно это комплексное исследование предмета придает такую убедительность предлагаемой интерпретации литературного процесса, выводам относительно его содержания и направления развития.

Особым достоинством книги является последовательная диалектическая позиция исследователей, равно отказавшихся от односторонне негативного и односторонне позитивного освещения событий. Именно однозначная трактовка открытия и последовавшей за ним колонизации Америки, согласно которой конкиста представала либо исключительно как геноцид в отношении коренных народов континента, либо как воплощение благородной цивилизаторской миссии Испании, принесшей дикарям свет христианства и приобщившей их к богатствам европейской культуры, составляет одно из наиболее уязвимых мест распространенных воззрений на начальный период истории, культуры, литературы Латинской Америки.

В противовес этим истолкованиям в книге не умаляется жестокость имперской политики на колонизованном континенте, так же как не принижаются и культурно-просветительские аспекты, имевшие определенное место в столь сложном процессе, как конкиста, но в то же время в полной мере учитывается целый ряд факторов, необходимых для создания научно объективной картины.

Книга состоит из четырех частей. Первая из них посвящена культуре коренного населения Америки, которому конкистадоры дали утвердившееся общее название индейцы.

Характер столкновения американского и европейского миров предопределила, как справедливо говорится в книге, огромная разница в уровне их социально-исторического развития. Этот разрыв выразился не только в сфере общественного бытия, где дистанция между едва вступившими в стадию раннеклассового общества народами Америки и находившимися на пороге Нового времени колонизаторами составляла несколько исторических эпох. Не менее ощутим он был и в сфере сознания, мифологизированного у коренного населения Америки и, несмотря на господство христианства и сильное влияние церкви, в данном случае прежде всего католической, в значительной мере секуляризованного, освободившегося от оков средневековых традиций и даже испытавшего на себе воздействие буржуазной идеологии и морали у завоевателей.

Не довольствуясь воссозданием картины развития индейского общества и культуры времен конкисты и непосредственно предшествующего ей периода, авторы глав, посвященных мифологии, литературе и устному творчеству народов Месоамерики, науа и майя (Р. Кинжалов), Околокарибской и Промежуточной областей, Южноамериканских низменностей и нагорий (Ю. Березкин, А. Дридзо), Андской области (Ю. Зубрицкий), уводят читателя в глубь тысячелетий. При таком подходе наглядно выявляется не только эволюция древних культур, но и ее неравномерность, в силу которой одни народы (инки-кечуа, майя, науа) в своем общественном и культурном развитии значительно опередили другие, а также своеобразие культур, складывавшихся в различных регионах, самобытность которых в свою очередь определялась наследованием и усвоением восходящих к различным истокам традиций.

Уделяя внимание специфике мифологии, фольклора, литературы коренного населения континента, авторы вместе с тем не обходят и общетипологических аспектов. Культура понимается как порождение и отражение действительности, которая в свою очередь представляет собой пространственно-временное единство. Проводимые в томе сопоставления явлений коренной американской культуры с античностью, Древним Египтом, Вавилоном, Китаем открывают несомненное наличие параллелей, даже если исключалось прямое заимствование или влияние. Они возникают там, где в противовес действительности как ере» де обитания, порождающей различия в содержании и структуре автохтонных культур, вступает в действие фактор исторического развития в его стадиально-поступательном движении, служащем в конечном итоге источником родства даже самых далеких человеческих цивилизаций.

Как справедливо говорится в книге, «это сходство способствовало влиянию индейского фольклора на креольский, а с другой стороны-, облегчало в процессе аккультурации восприятие индейцами библейской мифологии и распространение занесенных из Европы сказочных сюжетов» (стр. 111). Влияние фольклора и мифологии не исчерпывало содержание процесса. Самостоятельно и, что главное, изолированно развивавшиеся культуры Старого и Нового Света благодаря исторически заложенной в них общности оказались разомкнутыми системами, что и обусловило возможность диалога культур даже в столь обостренно драматической форме, какую он принял в эпоху конкисты, их способность к восприятию и усвоению ценностей, им ранее несвойственных.

Теоретические выводы находят подтверждение и в конкретно-историческом анализе литературного развития народов науа, майя (автор – Р. Кинжалов) и Перу (авторы – В. Земсков и Ю. Зубрицкий) в XVI веке – в эпоху «встречи и столкновения двух миров, катастрофических сдвигов, ломки традиционных воззрений, той напряженной духовной и культурной ситуации, которая стала исходной точкой в длительном процессе формирования новой культуры», когда «феномен языкового эклектизма» выводил на поверхность «и мировоззренческий, и идейный эклектизм» (стр. 307). Приведенную характеристику В. Земсков и Ю. Зубрицкий дают сочинению Помы де Айалы, но она в полной мере раскрывает сущность процессов, отмечавшихся в культуре индейцев в целом и сделавших эклектизм необходимой ступенью этнокультурного синтеза.

Вторым участником диалога стало население Иберийского полуострова, представленное поначалу двумя крупными социальными группами – конкистадорами и католическим духовенством, во многом разнившимися по своим целям, задачам, а следовательно, и методам. Занесенная ими на континент европейская культура, казалось бы, в силу исключительности своего положения как культура завоевателей, предуготовленная лишь к монологическому диктату, также с первых же шагов в новой действительности обнаруживает тягу к постижению и освоению открывшегося ей неведомого мира.

С особой убедительностью проявилось это в полемике о Новом Свете, составившей идейное содержание культурного и литературного процесса на протяжении трех столетий всего колониального периода. Каждый раз, на новом витке спирали полемика эта с необходимостью возвращалась к кругу кардинальных вопросов: сущность человеческой природы, европеец – индеец, родина, Новый Свет – Старый Свет, единство мира и т. д. Авторами глубоко вскрыта связь с традициями европейского гуманизма, наивысшим выражением которого в Америке стала деятельность и творчество Бартоломе де Лас Касаса и его «партии», не просто взявших под защиту индейцев, но и выступивших с острой критикой политики конкисты, которую Лас Касас объявил преступлением против всех законов, установленных человеком, природой и богом.

В этом встречном движении культур и народов были свои парадоксы. Так, среди идейных противников «апостола» индейцев Лас Касаса вместе с теми, кто придерживался распространенной на коренное население идеи «необратимой греховности неверных» (стр. 143) и Потому воспринимал индейцев как существа низшего порядка, достойные лишь участи рабов, оказался «летописец и защитник наследия инкской цивилизации» (стр. 330) Инка Гарсиласо де ла Вега. Анализируя его творчество, В. Кутейщикова не стремится сгладить эти парадоксы, а выявляет Историческую их обусловленность, коренящуюся в промежуточном положении метиса Гарсиласо меж двух культур, осознавшего единство мира и мечтавшего о его гармонии.

В процессах, определивших развитие литературы Латинской Америки в XVII веке, главенствующая роль отводится такому фактору, как формирование креольского сознания. Именно на этой основе стал возможен осуществленный впервые в пределах латиноамериканского мира синтез культур, закопченным художественным выражением которого стало «креольское барокко».

«Литература XVII столетия, – пишет В. Земсков, – это уже литература креолов, представляющая собой в сравнении с «литературой открытий и конкисты» и миссионерской литературой иную художественно-идеологическую систему, которая во всех своих компонентах отражает иные, особые социально-духовные потребности и устремления колониально-креольского общества» (стр. 387). Наивысшего подъема этот процесс достиг в последнюю треть столетия, когда, по словам автора, «от первоначальных формул, запечатлевших пробуждение самосознания креолов типа «сыновья страны», «сыновья земли», «родина», «родина Америка», произошел качественный скачок к такой высокой его форме, как «креольская нация» (там же).

Для латиноамериканской литературы XVII век – это качественно новый этап развития, когда попытки художественного осмысления окружающего мира увенчались наконец созданием эстетически общезначимых ценностей. В первую очередь речь идет о творчестве Хуаны Инес де ла Крус,¹чья поэзия, несомненно, является одной из вершин всей европейской и латиноамериканской традиции XVII века, но с полным основанием можно отнести это и к таким поэтам, как, например, Кавьедес и Матос. Воздавая должное таланту этих и других художников, авторы книги не стремятся приукрасить их достижения, показывая, что действительность, которую они хотели запечатлеть своим словом, кистью, резцом, накладывала на них жесткие ограничения, сковывала их, безжалостно обрывая столь необходимые им связи с наследием европейской культуры, насильственно привязывая к ограниченной и по своему социально-духовному потенциалу, и по своим эстетическим устремлениям официальной культуре колониального общества.

Убедительна трактовка в книге проблемы барокко, имевшего исключительное значение для всех художественных процессов в Латинской Америке XVII Бека. Как эстетическое явление оно характеризуется противоположностью заложенных в нем начал: внутренней дисгармонией и в то же время – устремленностью к преодолению ее посредством синтеза. В такой интерпретации оно действительно предстает как метод, наиболее адекватный для воссоздания не менее противоречивой действительности. В. Земское пишет: «…это было первое эстетическое течение первой историко-культурной эпохи формирования нового человеческого сообщества, в котором определялись изначальные стереотипы нового художественного сознания. Такого сознания, которое, базируясь на интегрирующей и синтезирующей силе барокко, стремилось под воздействием самой отличавшейся исключительной неоднородностью действительности к синтезу и снятию изначального противоречия, дисгармонии исходных начал в некоем новом универсальном единстве» (стр. 396- 397). Благодаря присущей ему «способности сочетать и синтезировать в органическом единстве и единой динамике разнородные начала, – замечает В. Земсков, – креольская культура, литература нашли в барокко важнейшее средство самовыражения и развития новых традиций, возникавших в процессе слияния испано-европейских и индейских истоков» (стр. 14 – 15).

Предложенные в труде определения барокко помогают не только уяснить своеобразие литературного развития Латинской Америки, но и значительно расширяют наши представления о барокко как мировом эстетическом направлении.

Решающим фактором литературного развития Латинской Америки в XVIII веке явился, по утверждению авторов, кризис креольского сознания, приведший к усилению самосознания нации, прямой предпосылки выхода к новым историческим рубежам. Взят этот рубеж был далеко не сразу, а его результат – завоевание независимости – лежит в пределах иной эпохи, выходящей за временные рамки тома. Но духовная подготовка к нему, выразившаяся в нарастании недовольства политикой метрополий, в мятежных настроениях, ранее и сильнее всего проявившихся в Бразилии, падает именно на конец XVIII века.

Главы о литературе Бразилии XVI-XVIII веков написаны выдающимся исследователем, одним из пионеров отечественной латиноамериканистики, безвременно скончавшейся И. Тертерян. Отличающиеся неизменно свойственным ей темпераментом и ясностью мысли, эти очерки впервые охватывают все три столетия начального этапа в развитии бразильской литературы, позволяя вписать специфические явления, характерные для этой области, в контекст всего латиноамериканского региона. С другой стороны, подчеркивается в очерках И. Тертерян, лежащие в основе процессов общие закономерности развития литературы и культуры в своем конкретно-историческом воплощении неразрывно сопряжены с особой национальной окраской.

Особо следует отметить выделяющуюся глубиной анализа и тонкостью суждений, вообще характерных для работ И. Тертерян, главу, посвященную творчеству Томаса Антонио Гонзаги. Главы о бразильской литературе, в значительной мере основанные на ранее слабо освоенном материале, фактически единственные в томе, где уделяется большое внимание третьему компоненту этнокультурного синтеза – культурному наследию вывозившихся из Африки черных рабов, их участию в сложном процессе взаимодействия различных этносов и этнических культур.

В остальных разделах о роли этого компонента упоминается лишь вскользь. Это, пожалуй, единственное серьезное замечание по адресу книги. Спору нет, в общем синтезе культур, каким является процесс формирования латиноамериканской культуры, действие данного фактора проявилось много позднее. Не сомневаюсь, что при описании дальнейших стадий эволюции он получит надлежащее освещение.

Завершает труд «Приложение» (автор В. Кутейщикова), в котором подробно рассмотрены материалы истории литературных связей России и Латинской Америки. Рассказывая читателям о начальном этапе взаимодействия русской и латиноамериканской культур, приводя множество нового материала, В. Кутейщикова пишет о том, что знакомство этих культур друг с другом осуществлялось трудным, окольным путем, через посредство промежуточных ступеней, лишь со временем уступивших место непосредственным контактам. Значение тома не исчерпывается тем, что он дает живую и многогранную, исполненную внутренней динамики картину формирования и развития литератур Латинской Америки на протяжении трех первых столетии ее развития, которая сочетается с глубоким теоретическим осмыслением историко-литературного процесса. В книге ставится и удачно разрешается целый ряд теоретических вопросов становления национальных литератур Нового времени, формирование которых проходило на основе письменной традиции, а не устного творчества, как то имело место в древности.

Остается лишь пожелать, чтобы достижения авторского коллектива первой книги «Истории литератур Латинской Америки» нашли достойное продолжение в последующих томах этого труда.