№8, 1976/Обзоры и рецензии

Издаются мемуары

Общеизвестно, что мы являемся свидетелями мощного «мемуарного взрыва».

Мемуарные книги, как правило, всегда на виду, их тотчас замечают и читатели и критики, о них много пишут; что же касается воспоминаний о писателях и писателей, как классиков, так и современных, то почти каждое издание рецензируется, подчас и многократно. Советской мемуаристике были посвящены также статьи обзорного характера (В. Ковский, «Будь заодно с гением…», – «Новый мир», 1974, N 1; Ф. Чапчахов,…Этим и интересен, – «Литературная газета», 17 января 1973 года). Но и в этих обзорах и особенно рецензиях все замечания, как негативные, так и позитивные, относились только к одной или нескольким книгам, поэтому общие проблемы мемуарной литературы и ее издания оказались невыявленными.

Нельзя, прежде всего не обратить внимания на то, что мемуары из периферии литературы выдвинулись на авансцену. Воспоминания, которые преимущественно служили вспомогательным документом, источником историко-литературных и биографических сведений, теперь стали самостоятельным жанром словесного искусства, оказывающим влияние и на развитие самой литературы, воздействующим на формирование самосознания личности.

В XIX столетии и даже еще в первой половине нашего века литературные воспоминания (разумеется, речь идет не о классических мемуарно-художественных произведениях, таких, как «Житие протопопа Аввакума», «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» Аксакова, «Былое и думы» Герцена, «История моего современника» Короленко, «На рубеже двух столетий» Белого и др.) публиковались главным образом в специальных журналах «Русский архив», «Русская старина», «Исторический вестник», «Голос минувшего», и обращались к ним преимущественно историки, исследователи русской литературы; художественные достоинства не имели решающего значения, ценность «памятных записок» определялась степенью достоверности, новизной, обилием и точностью сообщаемых фактов, событий, эпизодов.

Постепенно судьба мемуара стала претерпевать изменения, а в последние десятилетия мемуаристика в целом, не только в своих вершинных классических произведениях, вошла в орбиту духовной и художественной жизни, активно издается, обрела весьма обширную читательскую аудиторию.

Поэтому назрел разговор о тематике выпускаемых мемуаров, их типологии, уровне и качестве вышедших изданий, то есть о тех общих и актуальных проблемах, которые мало или почти не затрагивались в дискуссиях, статьях, рецензиях, журнальных и газетных.

Практически значительная часть издательств’ страны в той или иной мере осуществляет выпуск мемуарных книг. Издательства, «бывалые люди», составители сборников проявляют немалые организационные и творческие усилия, инициативу и энтузиазм, дабы создать «банк» памяти, запечатлеть во всем неповторимом своеобразии облик выдающихся мастеров искусства, атмосферу времени, в котором они жили и творили, разные перипетии их судеб, их отношений с современниками,

Издательства «Искусство», «Музыка», «Советский художник», Академии художеств, ВТО выпускают мемуары, посвященные художникам, актерам, режиссерам, музыкантам Воспоминания эти позволили сохранить живой облик многих выдающихся деятелей искусства, а некоторые этапы в жизни художественной интеллигенции получили новое, более подробное освещение.

Книги этих издательств, среди которых – серия «Мастера кино в воспоминаниях современников», сборники о Чайковском, Рахманинове, Мясковском, Михоэлсе, Мейерхольде, Эйзенштейне, мемуары Бенуа, Коровина, Розенель-Луначарской, С. Бирман, Бакшеева, Кнебель и ряд других, внесли заметный вклад в культуру, раздвинули ее горизонты. Некоторые из этих авторов были знакомы и встречались с известными писателями, о чем поведали в своих воспоминаниях (Л. О. Пастернак «Записи разных лет», М. В. Нестеров «Давние дни», И. Я. Гинцбург «Воспоминания, статьи, письма», М. Ф. Андреева «Переписка. Воспоминания…» и др.).

Как ни странно, о собственно литературных мемуарах, особенно классическом разделе, сложилось не совсем верное представление, будто выпуск их является исключительно прерогативой издательства «Художественная литература». Участники дискуссии о мемуаристике («Вопросы литературы», 1974, N 4) в своих суждениях опирались главным образом на итоги работы этого издательства, все перспективы связывали, прежде всего, с многолетней, широкоизвестной и признанной серией «Литературные мемуары». Объяснить это можно тем, что за четверть века ее существования увидели свет свыше пятидесяти изданий мемуарных сочинений и собраний воспоминаний о самых выдающихся мастерах слова XIX и XX столетия.

Вне поля зрения участников дискуссии оказались не только «Литературные памятники», под маркой которых вышло более десяти замечательных мемуарных «памятников», но также и другие книги, которые для полноты картины следовало бы иметь в виду. Кроме двух названных серий, выпускаемых центральными издательствами, довольно много мемуарных, книг подготовлено и издано в самых разных географических точках нашей страны без серийного грифа. Вот о них-то и пойдет речь в этом обзоре.

1

В тематических планах многих наших издательств значились или значатся мемуарные книги, причем издаются они и на русском, и на других языках народов СССР.

Так, за последние годы были подготовлены и вышли в свет сборники воспоминаний о Тарасе Шевченко, Лесе Украинке, Ольге Кобылянской, Иване Франко на украинском языке, о Михаиле Эминеску на молдавском, о Газаросе Агаяне на армянском, в Ереване осуществляется серия «Библиотека литературных мемуаров», книги мемуарного характера активно выпускаются в прибалтийских и других республиках.

Местные издательства, как правило, при выборе темы исходят из «географического» принципа: в план включаются либо издания, посвященные прославленным землякам, чье имя им особенно дорого и близко, либо воспоминания уроженцев этих мест. В Саратове было осуществлено издание сборника воспоминаний о Чернышевском, в Пензе о Лермонтове, в Воронеже о Кольцове, в Свердловске о Мамине-Сибиряке, в Новосибирске о Гарине-Михайловском, построившем там железнодорожный мост, в Тамбове о Сергееве-Ценском, в Куйбышеве об Александре Неверове, в Алма-Ате о Мухтаре Ауэзове, в Казани о Мусе Джалиле, в Ленинграде том воспоминаний А. Кони, в Туле мемуарные книги о Тургеневе и Толстом, в Москве («Московский рабочий», «Советская Россия») о Чехове, Маяковском, Есенине, Куприне.

«Географический» принцип оказался весьма результативным: появилась не одна книга, о которой в издательской аннотации справедливо указывается, что она представляет собой «первый опыт» подобного собрания и издания. Таким образом были восполнены некоторые пробелы «гослитовской» серии: двухтомник о Чернышевском органически вписался в тот ряд, который составился из воспоминаний о Белинском, Добролюбове, Герцене, а книги о Мамине-Сибиряке, Гарине-Михайловском явились естественным дополнением к горьковскому и короленковскому томам.

Однако если рассматривать всю эту «несерийную» мемуаристику в целом, то нельзя не заметить известную узость ее тематического кругозора, полное отсутствие в ее составе шедевров русской мемуарной классики из того большого списка «дефицита», который был назван в упоминавшейся дискуссии 1974 года, приверженность к одним и тем же именам и весьма частые переиздания, явно свидетельствующие о тяге к легкой издательской жизни на «дивиденды» со старого капитала. «Репертуару», а это особенно становится очевидным, если его свести воедино, не хватает разнообразия, многоголосия.

В 1963 году Гослитиздат подготовил и издал серийный сборник «В. Маяковский в воспоминаниях современников», спустя некоторое время «Московский рабочий» выпускает сборник «Маяковский в воспоминаниях родных и друзей». Особо притягательной оказалась фигура Есенина. Двумя изданиями вышел сборник воспоминаний современников о нем («Московский рабочий», 1965, 1975), тремя изданиями книга И. Шнейдера «Встречи с Есениным» («Советская Россия», 1965, 1974). Помимо этого, изданы воспоминания А. А. Есениной «Родное и близкое», М. Ройзмана «Все, что помню о Есенине» («Советская Россия», 1965, 1973) и в Тбилиси появилась книжечка Н. Вержбицкого о его встречах с поэтом (1961).

Обо всем этом, вероятно, не стоило бы и говорить, если бы не раздавались жалобы на «скудный издательский паек» для мемуарной классики и справедливость торжествовала бы и в отношении других «забытых имен». В начале XIX столетия П. А. Вяземский, рецензируя книгу воспоминаний графини Жанлис, заметил: «Наш век есть, между прочим, век записок, воспоминаний, биографий и исповедей…» 1 Сколько из них и по сей день лежит еще в архивах и ждет своего издания. Мы до сих пор не располагаем сборниками воспоминаний о Радищеве, Карамзине, Крылове, Грибоедове, Лескове, Блоке, Брюсове, не осуществлены издания А. Белого «На рубеже двух столетий», «Записок» А. Болотова. Сборники о Гоголе и Горьком вышли более двадцати лет тому назад, ни разу не были переизданы сборники воспоминаний о Фурманове и Фадееве. И в то же время сталкиваешься с удивительной щедростью. Никто не станет отрицать достоинств «Записок писателя» Н. Телешова, в которых автор детально, со всем ее колоритом, обрисовал литературную жизнь начала века, много интересного поведал о своих Современниках – Горьком, Андрееве, Чехове, Белоусове. И, тем не менее, непонятно, почему надо было их издавать восемь раз: трижды в Гослитиздате (1943, 1948, 1953), дважды в «Советском писателе» (1950, 1952), дважды в «Московском рабочем» (1958, 1966) и один раз в Орджоникидзе (1957).

Бесспорно, «Очерки былого» С. Л. Толстого и по содержанию, и по художественной силе изображения «былого» – детства, отрочества, юности, молодости, проведенных вблизи Толстого, – емкости и точности памяти, благородству и такту считаются одной из лучших книг о Толстом. Но можно ли считать оправданным ее шестикратное переиздание (Гослитиздат, 1949, 1956; Приокское книжное изд-во, 1965,1966, 1968, 1975), если знать, что в архивах еще немало никогда не публиковавшихся ценнейших свидетельств современников, друзей и родных писателя, что ни разу в советские годы не были изданы «Мои воспоминания» Фета, не выпущен отдельной книгой «Дневник» С. М. Сухотина (опубликован в т. 69 «Литературного наследства», издания, как известно, малотиражного), которому удалось многогранно и очень достоверно передать мир толстовских исканий, «дум», переживаний последних лет жизни. А ведь «орловец» Сухотин и «географически» принадлежит к ведомству Приокского книжного издательства.

Перечень пропусков и пробелов на мемуарной карте, оставшихся там «белых пятен» можно было бы продолжить. Однако эти «печальные наблюдения» не должны скрыть от нас того, что периферийными издательствами введены в обиход новые пласты мемуаристики, всеобщим достоянием стали десятки ранее неизвестных записок, новых текстов.

В итоге, бо´льшую конкретность, обстоятельность и точность обрели наши знания некоторых моментов литературной жизни прошедшего и настоящего века, а представления о многих ее участниках, великих и тех, кто оставался на втором плане, стали более непосредственными и личными.

Публикации этих документов предшествовала серьезная исследовательская и творчески-организационная работа: обследование старых газет и журналов, многочисленных архивохранилищ, а в иных случаях и розыски современников писателя, которые могли бы стать авторами новых воспоминаний, специально написанных для подготавливаемых сборников.

В 1884 году в «Вестнике Европы» впервые были напечатаны «Воспоминания о семье И. С. Тургенева» В. Н. Житовой, и об их существовании знал очень небольшой круг исследователей творчества Тургенева. Между тем эти мемуары, написанные сводной сестрой писателя, родной дочерью его матери и доктора А. Е. Берса, весьма примечательны: в них живо и точно описывается быт, нравы помещичьей усадьбы Лутовиновых, рисуется с беспристрастной трезвостью страшный облик деспотической, своенравной и жестокой Варвары Петровны Лутовиновой-Тургеневой. Эти записки очень важны и для понимания облика автора «Записок охотника» и истоков его антикрепостнических настроений. И если бы они не были изданы в 1961 году в Туле, то были бы обречены на забвение.

Почти во всех мемуарных выпусках в разных «дозах» присутствуют новые, никогда не публиковавшиеся тексты.

В томе, посвященном Гарину-Михайловскому (1967), наряду с уже появлявшимися в периодической печати материалами, содержатся первые публикации хранившихся в архиве записок Н. В. Михайловской, Е. Н. Боратынской, А. В. Воскресенского, Б. К. Терлецкого, обогатившие нас неизвестными доселе фактами, событиями, эпизодами из этой столь необычной, яркой и общественно активной жизни.

Почти четыре десятилетия тому назад в Воронеже вышла небольшая книжечка А. Г. Русанова «Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом. 1885 — 1901». Ее автор – сын юриста Г. А. Русанова, большого друга писателя. В 1883 году Г. Русанов провел в Ясной Поляне несколько дней, дважды, сначала в Харькове, а затем в Воронеже, его посещал Толстой. Свидания с Толстым подробно описаны в двух очерках, в которых Русанов довольно точно передал разговоры с ним на литературные темы, зафиксировал его суждения о многих писателях того времени. В свою очередь сын Русанова Андрей, будучи студентом-медиком Московского университета, а затем врачом в одном из госпиталей, был частым гостем в Хамовниках, общался с Толстым, вел записи, на основании которых, уже став известным ученым, профессором медицины, написал воспоминания. В той давней книжечке центральное место было отведено запискам сына, а о мемуарах отца во вступлении «От автора» было сказано: «…У меня сохранилось несколько отрывков из воспоминаний отца моего Гавриила Андреевича Русанова о его свиданиях с Толстым. Их я помещаю в виде приложения». Мало того, что они попали в «Приложения», но и даны они были не полностью, без очерка «Поездка в Ясную Поляну 24 – 25 августа 1883 г.», опубликованного в «Толстовском ежегоднике» 1912 года. Ошибка эта исправлена в последнем издании сборника (Воронеж, 1972): в него включены оба очерка Русанова-отца, занявшие положенное им главенствующее место (что необходимо было и в интересах хронологии), а также никогда не появлявшиеся в печати обстоятельные письма Г. Русанова к Толстому Письма эти содержат ценнейшую информацию о том, как распространялись и воспринимались произведения Толстого, художественные и публицистические, особенно «Крейцерова соната» и «Смерть Ивана Ильича», какие споры они вызывали. Эти письма – документы эпохи, запечатленной в русановских мемуарах, они их и дополняют, и даже поясняют.

Книга Л. Пастернака «Записи разных лет» («Советский художник», 1975), в которой художник талантливо рассказал о себе, о своих выдающихся современниках Серове, Врубеле и других, об исканиях, стремлениях художественной интеллигенции на рубеже двух веков, условиях, в которых она жила и творила, – увидела свет впервые. Особенно интересной ее делает глава «Встречи с Л. Н. Толстым», известная до сего времени только в отрывках и теперь напечатанная полностью; тут писатель увиден наблюдательным, острым художническим глазом и запечатлен в разных ракурсах, открывающих новые грани его необыкновенной личности.

Имя В. Булгакова, секретаря Толстого, автора дневника «Л. Н. Толстой в последний год его жизни», широко известно. И после опубликования дневника отдельной книгой (1911) В. Булгаков до последних дней не прекращал записывать все «вспомнившееся». А вспомнить ему было что, так как его связь с миром Толстого не оборвалась и после 1910 года. В. Булгаков продолжал жить в Ясной Поляне, где занимался описанием яснополянской библиотеки, общался с членами семьи писателя, людьми, принадлежащими к его окружению. Все, что удержала его память, приняло форму очерков, составивших сборники «О Толстом» (1964) и «Лев Толстой, его друзья и близкие» (1970), впервые изданные в Туле. В толстовскую мемуаристику вошли новые темы, «сюжеты», факты, касающиеся как самого Толстого, так и его жены, детей и друзей. Во второй книге целая портретная галерея так называемых «толстовцев», людей немало значивших для Толстого, игравших в его жизни определенную роль, с которыми он часто общался и делился своими помыслами, планами, идеями: П. Бирюкова, И. Горбунова-Посадова, Д. Маковицкого, В. Черткова, А. Шкарвана, С. Николаева и др. Достоинство этих книг в том, что они сообщают новое, неизвестное.

Тенденция к расширению и обогащению мемуарного фонда активизировала организаторскую работу – в ряде случаев удалось еще «захватить» живых свидетелей и побудить их стать мемуаристами.

Так, в сборник о Мамине-Сибиряке (1962) вошли не только записи, десятилетиями пролежавшие в архивах, но и написанные по просьбе редакции очерки Е. П. Пешковой, журналиста П. П. Славнина и Б. Д. Удинцева, племянника писателя.

В томе «Горький и художники» («Искусство», 1964) большая часть очерков публикуется впервые, ибо и В. Ходасевич, и П. Васильев, и Н. Бенуа, и Д. Бурлюк, и П. Нерадовский, и И. Фрих-Хара, и многие другие известные художники писали свои воспоминания именно для этого сборника. И не будь такого повода, просто не существовало бы большей части этих мемуарных очерков, в которых с привлечением множества фактов и конкретных примеров рассказывается, как страстно любил Горький искусство, как внимателен и бережен был к его творцам, какой удивительной памятью обладал, как оригинален и глубок был в своих оценках.

То же самое можно сказать и о сборнике «Наш Серафимович» (Ростов-на-Дону, 1959), в который вошли воспоминания 29 современников писателя, и «почти все они были написаны специально для данного издания», и о сборнике «Воспоминания о Сергее Есенине» («Московский рабочий», 1965). Серьезное пополнение получила и мемуаристика о Горьком с появлением книги М. Андреевой «Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы» («Искусство», 1961, 1963, 1968), в которой личность писателя предстает масштабной, по-новому значительной, очень разносторонней, где много подробностей о его жизни на Капри и его общественно-политической деятельности.

2

Проблема текста для мемуарных изданий столь же актуальна, как и для изданий классических художественных произведений, ибо большая часть сборных и монологических томов составлялась из материалов, имевших свою печатную традицию, свой рукописный фонд.

И, как правило, это следует отметить особо, текстологической подготовке издатели почти всегда уделяют серьезное внимание. «Текст всех печатаемых воспоминаний проверен по первоисточникам как печатным, так, по возможности, и рукописным», – сообщается во вступлении к первому тому «Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников» (Саратов, 1958). При подготовке книги М. П. Чехова «Вокруг Чехова. Встречи и впечатления» («Московский рабочий», 1959), уже выходившей в 1933 году в издательстве «Academia», текст был «заново сверен с рукописью и дополнен некоторыми выпущенными в предыдущей публикации местами». По сохранившейся машинописи внесены коррективы в воспоминания И. Гинцбурга («Художник РСФСР», Л. 1964), исправлена, в частности, очень существенная ошибка: в главе «Стасов у Толстого» речь идет о чтении Толстым не романа «Воскресение», а повести «Божеское и человеческое».

«Моя жизнь дома и в Ясной Поляне» Т. А. Кузминской появилась в печати впервые в 1925 году в серии «Записи прошлого», выпускавшейся М» и С. Сабашниковыми с предисловием и примечаниями М. Цявловского (вторично в 1927 году). Эти воспоминания, когда они спустя тридцать лет были включены в тематический план Приокского книжного издательства, были сверены с сохранившимися частями рукописи! что позволило ввести в текст несколько новых эпизодов, в том числе связанных с Тютчевым и Фетом. Весьма эффективной оказалась предпринятая текстологом сверка с подлинниками цитируемых мемуаристкой писем, выдержек из неопубликованной рукописи С. А. Толстой «Моя жизнь» и других документов, благодаря чему сделаны важные уточнения.

М. Цявловский, снабжавший автора этой яснополянской хроники материалами, предупреждал: «В качестве ближайшего свидетеля писания этих воспоминаний, должен заявить, что хронология в них – самое слабое место». В последнем издании эти хронологические смещения выявлены и оговорены в примечаниях.

(Попутно одно замечание, вернее, сожаление по поводу того, что в издательстве не воспользовались этим «плацдармом» и не заполнили его и другими мемуарными очерками Т. Кузминской о позднем периоде жизни Толстого: «В Ясной Поляне осенью 1907 года», «Мой последний приезд в Ясную Поляну», «Мои воспоминания о графине Марии Николаевне Толстой», «Отношение графа Льва Николаевича Толстого к войне вообще».)

Тщательная проверка по рукописям была проведена и при подготовке «Очерков былого» С. Толстого для тульского издательства, после чего они дополнились 340 вставками, общим объемом около двух печатных листов. Среди них есть и такие, которые расширяют привычные представления о круге толстовских литературных симпатий и интересов.

Критическая проверка текста по всем источникам произведена для тома воспоминаний А. Кони, сборников о Мамине-Сибиряке и Гарине-Михайловском.

Забота о качестве текста, его идентичности авторской воле проявляется при выпуске томов с мемуарами о писателях советской эпохи. В сборнике, посвященном Есенину («Московский рабочий», 1465, 1975), «тексты воспоминаний вновь сверены с имеющимися первоисточниками, прижизненными публикациями и рукописями», а «целый ряд воспоминаний, уже бывших в печати, просмотрен, исправлен и дополнен авторами (воспоминания С. М. Городецкого, И. И. Старцева, А. Б. Гатова и других)».

В разнородном по материалу томе об Александре Неверове наряду с разделами «Из архива писателя», «Исследования» имеется также раздел «Воспоминания» (Куйбышев, 1972). И здесь текст всех мемуаров подвергся научной апробации, а некоторые из них были просмотрены и исправлены самими авторами.

Вместе с тем встречаются и случаи грубого нарушения этих повсеместно принятых норм подготовки текста к изданию.

Один из участников уже упоминавшейся дискуссии о мемуарной литературе заметил, что «написание мемуарных книг требует непременной проверки фактов по всем доступным источникам». Эту формулу следует дополнить еще одним обязательным правилом: вслед за автором аналогичная работа абсолютно необходима над рукописью перед подписанием ее в набор. К. Чуковский, подготовивший первое книжное издание воспоминаний А. Я. Панаевой, рассказывал: «Книга Панаевой буквально кишела ошибками… Я девять лет проверял по ряду источников каждый факт… Я установил, что ошибки Панаевой чудовищны, да и сознательные отклонения от истины занимают в ее тексте немалое место». Такой метод работы, при современном состоянии науки уже не требующий столь длительных сроков, как мы видели, общепринят.

Но иногда им пренебрегают, а к чему это приводит, свидетельствует книга К. Куприной «Куприн – мой отец» («Советская Россия», 1971), в которой множество ошибок и серьезных дефектов.

Особенность этих воспоминаний в том, что документ составляет большую часть текста. «Я часто буду в этой книге прибегать к еще не опубликованным письмам, документам, высказываниям моего отца и его современников», – говорится в авторском вступлении.

Один из рецензентов, положительно оценивая книгу, содержащую рассказы о заграничном периоде жизни Куприна, о драматических судьбах писателей-эмигрантов, мимоходом заметил: «Не обошлось… и без различных мелких промахов – опечаток, небрежного цитирования». Сказано слишком мягко; «мелких промахов» и «небрежного цитирования» очень уж много, да и не только «мелких».

Более всего их в эпистолярных документах: небрежно, с произвольными сокращениями приводятся письма М. Горького к В. И. Ленину, много смысловых ошибок в публикуемых впервые семейных письмах. Старшая дочь Куприна Лидия сообщала 14 сентября 1922 года своему отцу, что ее мать гордится «Политической карьерой» своего мужа Н. Иорданского, а напечатано «патетической карьерой»; Куприн, находясь на лечении, писал 17 июня 1928 года жене, что «воды здесь изумительной силы», а напечатано «изнурительной силы».

Корпус главы о Куприне и Репине составляет их переписка, ранее опубликованная автором воспоминаний в «Новом мире» (1969, N 9). Между журнальным и книжным текстами писем – загадочные расхождения, и поскольку не сделано предупреждения о заново проведенной проверке идентичности документов, то вопрос остается открытым, какой из публикаций верить. Так до конца неизвестно, что соответствует подлиннику: «львиная доля» или «львиная лапа», «А комната ваша готова» или «комната вам готова» (письмо И. Е. Репина, датированное в «Новом мире» 31 марта, а в книге – 3 марта 1920 года); «протягиваю длани», «пять-шесть экземпляров берез», «уготовлено», или «протягивая длани», «пять-шесть берез», «уготовано», (письмо Куприна, 6 августа 1924 года); «проиграл больше всех Богу», «две старых длинных девы» – или «проиграл дальше все Богуславскому», «Старые длинные девы» (Куприн дочери, 1924 год); «аристократизма в выражении его лица» или «аристократизма независимости в выражении его лица» (Репин, конец марта 1925 года). Этими примерами список расхождений отнюдь не исчерпан.

Ошибки есть не только в документах, но и в собственных записях автора. На одной из страниц читаем: «А. А. Давыдова была вдовой Карла Юрьевича Давыдова, избранного после смерти Антона Рубинштейна директором Петербургской консерватории». Здесь неверно все. Давыдова звали Карлом Юльевичем, умер он в феврале 1889 года, то есть на пять лет ранее Антона Рубинштейна, следовательно, никак не мог его заменить, директором же консерватории он был в 1876 – 1887 годах. Кроме того, директора консерватории не избирались, а назначались. Нет у Бунина рассказа «Жериковскйе розы», а есть «Роза Иерихона». Инициалы Лескова – Н. С, а не Н. А., Михайловского – Н. К., а не И К.

Автор воспоминаний обильно цитирует газеты, журналы, русские и зарубежные; вероятно, сплошная проверка всей документальной основы книги выявила бы и иные промахи, неточности, но и установленного вполне достаточно для вывода, что в свет выпущена сырая, с очень серьезными дефектами книга.

К сожалению, ошибки и пропуски имеются также и в письмах Л. Н. Толстого, которые приводит в своих воспоминаниях Г. Русанов (см. письма от 15 марта 1886 года, 12 марта 1889 года, 27 апреля 1890 года).

В целом же с точки зрения издательской культуры большая часть книг, даже та, где текстология отвечает основным требованиям, производит не очень выгодное впечатление, особенно при сопоставлении с серийными выпусками.

Главная причина, на мой взгляд, в дилетантизме, неоправданной самодеятельности, в небрежении опытом, приобретенным рядом издательств на протяжении многих лет, принципами и положениями, на которых зиждется практика современных изданий мемуаристики.

Принципы эти сложились не сразу и, отражая перемены в судьбе мемуара как жанра, видоизменялись. Их зарождение можно датировать 1925 – 1934 годами, когда возникла серия «Записи прошлого» и стала интенсивно издаваться мемуарная классика. 28 томов выпустило Издательство М. и С. Сабашниковых, среди них дневник В. Брюсова, дневники С. Толстой, воспоминания Б. Чичерина, «Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей» П. Бартенева и др. Затем эстафета перешла к издательству «Academia», осуществившему серию «Памятники литературного быта» (вышли воспоминания А. Панаевой, П. Анненкова, М. Мейзенбуг, Сборник «Шестидесятые годы» в воспоминаниях Г. Елисеева и М. Антоновича и др.). Типология книг обеих серий определялась трактовкой мемуара в первую очередь как исторического документа, как «памятника», как источника познания прошлого, что накладывало свой отпечаток на все издание, призванное прежде всего решать задачи исследовательские, источниковедческие, всячески расширять знание истории русского общественного движения, истории литературы, воссоздавать фон, на котором протекала жизнь известных писателей, и их окружение. Комментарий, весьма пространный и по объему иногда равный самому мемуару, по своему содержанию скорее напоминал расширенный именной указатель, так как не ставил перед собой задачу раскрытия подтекста, объяснения темных мест, авторской мысли, а был насыщен биографическими, библиографическими, генеалогическими разысканиями об упоминаемых мемуаристами лицах. И хотя от такого толкования назначения комментария давно уже отказались, следует признать, что в процессе его подготовки образовался солидный биографический и библиографический фонд, который используется и по сей день.

Не оспаривая утверждения Д. Лихачева, полагающего, что «многие из изданий с маркой «М. и С. Сабашниковы» предвосхитили… предопределили современные серии и сборники, например, знакомые советским читателям серии «Литературные мемуары», «Литературные памятники», сборники «Литературного наследства», – нельзя все же не отметить, что возник новый вид мемуарного издания, отражающий как общий процесс трансформации структуры, элементов оформления, полиграфического исполнения книги, так и то, что мемуаристика стала литературой, обращенной к большой читательской аудитории. Это подтверждается практикой серии «Литературных мемуаров», в книгах которой, независимо от качества того или иного выпуска, реализуется определенная издательская концепция, а именно: сочетание научно-исследовательских целей с просветительскими, популяризаторскими. Книги эти вбирают в себя и достижения современной литературной науки, ее итоги и почти всегда содержат какие-то новые открытия, искания, даже идеи, приносящие известную пользу специалистам, но одновременно они обращены к массовому читателю, не преследующему никаких научных целей. Характер самого жанра и закон больших тиражных чисел определили специфику содержания и сопроводительного аппарата, всех компонентов тома литературных воспоминаний.

Бесспорно, не все выпуски серии в равной мере удачны, к ним могут быть предъявлены разного рода претензии, но несомненно, она дает ориентиры тем, кто берет на себя труд готовить и выпускать в свет отечественные мемуары, классические и современные, не академического типа. Эти ориентиры, выработанные коллективом специалистов, апробированные практикой, если их придерживаться не механически, а творчески, могут способствовать созданию книг высокой и строгой культуры.

3

Решающее значение, определяющее качество книги, имеет ее содержание, выбор памятника, а для сборников воспоминаний – состав.

Как известно, границы мемуарного жанра более зыбки, чем, скажем, границы жанра рассказа или повести, что создает для составителей известные трудности; однако для подавляющего большинства современных аналогичных изданий характерно соблюдение «чистоты» жанра. Исчезли или почти исчезли тома, в которых рядом с живым мемуарным повествованием соседствует публицистическая статья, эпистолярные документы, торжественные юбилейные речи или некрологические заметки.

Соблюдение «чистоты» жанра не формальный момент, а весьма существенный.

В одном из писем Толстой назвал мемуариста «писателем личностей», как бы указав на специфику жанра. В этой предельно краткой формуле все существенно – и то, что мемуарист «писатель», то есть человек, обладающий литературным даром, и то, что проявляется этот дар в способности «описать» личность не выдуманную, а реальную. Придерживаясь этого критерия, можно из массы разрозненных документов отобрать такие, которые позволили бы составить том цельный, с внутренним движущимся сюжетом, том, живописующий «героя» в самых разных ракурсах, во всем его своеобразии.

Факты говорят о другом: ради ненужной полноты некоторые составители загромоздили сборники разного рода не мемуарными свидетельствами только на том основании, что в них упоминается главный герой книги.

В томе о Мамине-Сибиряке, вероятно, для того, чтобы биография писателя была представлена во всех подробностях, мы находим очерки С. Елпатьевского, Б. Глинского, статьи М. П. Чеховой, и И. Потапенко, интервью И. Бунина; несколько некрологических заметок, которые к тому же еще и «размещены» с нарушением хронологии. Похороненный, оплаканный писатель вновь оживает на следующих страницах, где его друзья и знакомые вспоминают о свиданиях и беседах с ним.

Явление, ставшее типичным и распространенным. Некрологи, памятные речи, публицистические статьи включены в тома воспоминаний не только о Мамине-Сибиряке, но и о Гарине-Михайловском, Сергееве-Ценском, Серафимовиче. Правда, один раз с оговоркой: «Статья К. И. Чуковского, под названием «Гарин», представлена в книге полностью и включена в нее, не являясь мемуарным очерком, в качестве предисловия». Объяснение не очень состоятельное, так как в сборнике имеется вступительная статья И. Юдиной с оценкой и характеристикой материалов, составивших содержание тома, а статья Чуковского, как всегда отмеченная его талантом критика и мастера литературного портрета, написана по другому поводу и никак не сопряжена с этим специфическим изданием.

Обилие речей, праздничных и надгробных, придает книгам ненужную торжественность и высокопарность, отчего облик писателя покрывается «хрестоматийным глянцем», что подчас резко диссонирует с другими очерками, где он живой и будничный. Парадные документы врут, как люди, говорил Ю. Тынянов.

Традиции источниковедческого и биографического направления дают о себе знать, несмотря на то, что при этом писатель из субъекта мемуарного повествования становится объектом его изучения. В редакционном вступлении к двухтомнику «Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников» сказано, что цель этого издания «возможно полнее, точнее и непосредтвеннее приблизить читателя к мемуарным первоисточникам политической и литературной биографии одного из величайших деятелей русской национально – демократической культуры». Из-за широкого толкования термина «первоисточник» и стремления ничего не упустить из жизненной истории писателя и революционера в том попали обширные публицистические статьи, как, например, М. Антоновича «Поездка Н. Г. Чернышевского в Лондон к А. И. Герцену», лишь потому, что этот эпизод никак не отражен в мемуаристике, статья Н. Шелгунова «Из прошлого и настоящего» – из-за данной в ней характеристики эпохи 60-х годов и ее общественных настроений, оба варианта автобиографии Н. Костомарова и т. д. В итоге – два тома, десятки свидетельств современников, большей частью интересных, ценных и необходимых, но при этом у одного из рецензентов был резон высказать сожаление, что обойдена тема любви Чернышевского к жене, в тени осталась его частная жизнь.

Аналогичная картина наблюдается и в мемуарном томе о Лермонтове (Пенза, 1960). В воспоминаниях И. Анненкова, как отмечено составителями, «нет непосредственных упоминаний о Лермонтове», но поскольку «своим описанием порядков юнкерской школы автор помогает нам уяснить подробности быта Лермонтова за годы его ученья в этой школе», они вошли в состав сборника. Хотя Н. Смирнов в своих памятных заметках лишь «вкратце пересказывает биографию Лермонтова за 1837 – 1841 годы», не сообщая «никаких новых фактов», в сборнике они присутствуют. Помещены здесь также выдержки из статей и писем Белинского и полемическое выступление М. Назимова.

Все это говорится не столько в упрек составителям и издателям, чьи книги вышли почти пятнадцать лет тому назад, сколько для указания на те недостатки, от которых и сегодня еще мы не освободились. Высказанные здесь претензии не относятся к книгам, выпускаемым издательством «Искусство», являющимся подчас единственной площадкой для публикации наследия того или иного актера или художника. Они намеренно составляются из разделов воспоминаний, статей, писем, чтобы наиболее полно представить то, что осталось в его архиве. Не имеется в виду также и такой сборник, как «Юрий Тынянов. Писатель и ученый» (ЖЗЛ, 1966), на титульном листе которого значится: «Воспоминания. Размышления. Встречи». Не будем придираться к тому, что встречи – это те же воспоминания, пусть только эпизодические, мимолетные, но структура книги точно обозначена и ни у кого не вызовет недоумения.

К 150-летию со дня рождения поэта в Воронеже был издан небольшой сборник «Современники о Кольцове» (1959), построенный монтажным способом. «В сборник, – говорится в издательской аннотации, – включены воспоминания, отрывки из критических статей и писем и другие свидетельства современников о Кольцове, которые позволяют более полно представить жизнь и творческую деятельность поэта, его взаимоотношения с другими людьми, его богатый духовный облик». Благородный замысел остался в полной мере не реализованным из-за неоднородности перемежаемых друг с другом документов, клочковатости, рыхлости, хрестоматийности и малой их «мемуарности».

Составители мемуарных томов, безусловно, обязаны целесообразно использовать предоставленную им бумажную территорию. Но вот в «Очерках былого» С. Толстого мы находим два «Приложения»: в одном Отрывки из первой редакции главы «1910 год. О последних месяцах и днях жизни Л. Н. Толстого», которая резко отличается от окончательного текста и содержит драгоценные подробности об этой трагической поре в жизни писателя. Другое «Приложение» не столь бесспорно: оно представляет собой первую публикацию обнаруженных в архиве сатирических заметок Л. Толстого, членов его семьи, Т. Кузминской, предназначенных для известного яснополянского «Почтового ящика», которые по каким-то причинам не попали в тот том Юбилейного собрания сочинений, где собраны все материалы, относящиеся к этой своеобразной «игре». Что говорить, находки эти, безусловно, интересны и должны быть обнародованы, но не здесь, в этой книге, а в любом журнале, где, кстати, они скорее были бы и замечены и вошли бы в научный обиход. Предложенная же мотивировка не очень убедительна: «Тексты Л. Н. Толстого в Приложении I также публикуются впервые. Их немного, потому что все основное, написанное Толстым для «Почтового ящика», уже опубликовано в 25-м томе Полного собрания сочинений. Однако мы не сочли себя вправе лишить читателя даже тех небольших заметок Толстого, которые не вошли ни в 25-й том, ни в воспоминания Ильи Львовича Толстого». Правда, оба сына писателя в своих воспоминаниях рассказывают об этой увлекательной и остроумной сатирической игре, которой предавались все обитатели яснополянского дома, начиная с самого Толстого и кончая малолетними детьми, даже цитируют некоторые стихи, пародии. И все-таки это не резон дополнять книгу С. Толстого материалами не мемуарными, ему не принадлежащими. Не говоря о том, что, будь у него желание, он мог бы их сам процитировать, вероятно, они были ему столь же доступны, как и то, что он включил в свои «Очерки».

Весьма произвольно составлен том «Воспоминаний об Александре Грине» (Лениздат, 1972), что уже подверглось справедливой критике в статье В. Ковского «Будь заодно с гением…», В данном случае название книги может только дезориентировать, так как воспоминаниям отведена лишь часть ее, другая же, большая часть занята «Автобиографической повестью» самого Грина и объемным повествованием ее составителя В. Сандлера «Вокруг Александра Грина. Жизнь Грина в письмах и документах». Трудно понять, какими мотивами руководствовался составитель, так монтируя сборник: с одной стороны, по его словам, он включил повесть Грина, потому что она «убедительно показывает отправные точки, изломанные пути и изломанные обстоятельства, создавшие индивидуальность по имени Грин», а с другой – «реальное» в ней «деформировано» и к ней не следует относиться как к безусловному документальному повествованию, поскольку она «художественное произведение». Не подвёрстывается к воспоминаниям и предложенный монтаж документов о Грине, скрепленный авторским текстом, так как опять же у него свое содержание, не сопряженное с тем, о чем сообщается мемуаристами. По существу это пространная и самостоятельная летопись жизни, где зафиксированы даже самые незначительные события, как, например, то, что мальчик «6 октября. Принес в класс игрушку»; «14 октября. Смеется и шалит за уроками». Заменой комментария, который был бы в этом издании вполне уместен, она не может служить.

Даже приведенных случаев достаточно, чтобы убедиться, как порой расточительно расходуется отпускаемая мемуарной литературе дефицитная бумага.

Проблема состава имеет еще одну чрезвычайно важную сторону – этическую, тесно смыкающуюся с идейной. Духовный потенциал книги во многом зависит от того, как трактуется изображаемая личность, что в ней и окружающем ее мире фиксирует память мемуариста. В последнем издании сборника воспоминаний о Мамине-Сибиряке опущены некоторые из первого (Свердловск, 1936) именно потому, что образ писателя рисовался там предвзято, с акцентом на его «слабости». Решение, бесспорно, правильное. В печати уже отмечалось, что составители есенинского тома отсекли все те мемуары, которые содержали сенсации и всякого рода россказни о бесшабашном гуляке и бездомном «пиите».

Чужая жизнь требует к себе бережного и уважительного отношения. Такт и нравственная требовательность мемуариста позволяют избегнуть излишнего внимания к интимным подробностям, подсматривания в замочную скважину, копания в мелочах, облыжных свидетельств. К счастью, ни в одной из обозреваемых книг ничего подобного нет. Но все же… Среди нескольких десятков воспоминаний о Чернышевском имеется и рассказ чиновника министерства юстиции Д. И. Меликова о трех днях, проведенных весной 1883 года в Вилюйске в общении с ссыльным революционером. Запись их бесед сделана через сорок лет, и, быть может, поэтому не все вызывает доверие. Автору запомнилось, что в разговоре о Добролюбове он услышал следующее: «Николай Гаврилович считал его глубоко несчастным человеком. Его погубила любовная связь с горничной, женщиной ничтожной, несоответствующей Добролюбову и не любившей его. Добролюбов, несмотря на все свои обеты своим друзьям, не мог найти в себе настолько воли, чтобы отделаться от нее, расходился с нею и снова сходился. В этих нравственных мучениях Добролюбов предавался неумеренному пьянству, которое и свело его в могилу». Комментатор ограничился тем, что назвал имя этой женщины, но не опроверг неправды, не указал на неточности.

Совсем не обязательно было В. Булгакову раскрывать «тайну»»замолчанного» им когда-то и сообщать, что «Лев Николаевич не любил своих сыновей Андрея и Льва. Мало сказать: не любил, по всему чувствовалось, что он должен был подавлять к ним в себе своего рода прямое отвращение».

Такое утверждение вне контекста всей духовной драмы великого писателя, особенно его последних лет, теряет всякий смысл, омрачает его облик, не говоря уж о том, что, судя по дневникам, переписке, многим свидетельствам современников, все было сложнее, сложнее и мучительнее.

В очерке о Шкарване мимоходом затрагивается сюжет об одном его романе, о тайне двух людей, к тому же не имеющей никакого отношения к рассказу о взаимоотношениях Толстого с его словацким другом, знать которую тысячам читателей не обязательно и не интересно. Я уж не говорю о том, что это догадка мемуариста и трудно решить, достаточно ли она обоснованна.

Книга К. Куприной подкупает теплотой и любовью, с какой автор пишет о своей матери, о ее каждодневном подвиге любви ради дорогих ей людей. Но очень неприятное впечатление оставляют те страницы, где она касается некоторых сторон семейной жизни своего отца и его первой жены, публикует его ожесточенно-раздраженные письма, написанные вскоре после развода. Это выглядит как намерение показать в неприглядном виде облик М. Куприной-Иорданской.

Как известно, публикация записок Е. Лавинской в сборнике «Маяковский в воспоминаниях родных и друзей» подверглась в нашей печати резкому и справедливому осуждению.

Крайне субъективные, бестактные по отношению к памяти поэта, эти записки справедливо были охарактеризованы А. Дымщицем как копание в чужом белье.

Недостаток издательской и редакторской культуры проявляется не только в отборе «памятников», но и в организации книги, в качестве ее сопроводительного аппарата. Мемуар – жанр особого рода, в нем запечатлено то, что действительно было, жизнь реально существовавшей личности, с ее судьбой, разными коллизиями, переживаниями. Но даже в очень честных и талантливых свидетельствах зачастую «правда и поэзия» переплетаются, возможны ошибки памяти, смещения событий во времени, пристрастные и субъективные суждения и оценки, даже миражи и апокрифы.

Вот почему мемуар требует обязательной проверки на достоверность, серьезного анализа текста, разъяснения реалий, примет времени, – без этого он может остаться глухим, неоткрытым.

Мемуары, особенно если отраженная в них эпоха отдалена от нынешней, раскрываются во всем своем содержании, когда их сопровождает другой, расшифровывающий и корригирующий их текст. Таковы исходные принципы, которых придерживаются как при публикации записок, дневников в «Ученых записках», «Литературном наследстве», так и в сборниках, отдельных томах, адресованных уже не специалистам, а широкому кругу читателей.

На протяжении многих лет выработались ставшие почти каноническими принципы мемуарных книг, их структура: вступительная статья, иногда дополняемая краткими преамбулами, реальный комментарий и именной указатель. Целесообразность и разумность такого сопровождения «памятника» апробированы практикой и утверждены теорией.

С этой точки зрения литературные мемуары, выпускаемые республиканскими и местными издательствами, отличаются большой пестротой, отсутствием последовательности и всякого единообразия и опять же малооправданной «самодеятельностью». Одни издания сделаны тщательно, продуманно, в соответствии с научными требованиями. Возьмем, например; книжечку В. Житовой – здесь читатель найдет вступительную статью об авторе, истории написания и значении публикуемых мемуаров, дополняющую ее справку краеведа, земляка В. Житовой, о ее жизни в Егорьевске, краткие пояснения и именной указатель. Или назову сборник воспоминаний о Лермонтове, подготовленный серьезно и по полной «программе». Другие аналогичного типа издания, как, скажем, сборники о Мамине-Сибиряке и Гарине-Михайловском, вышли без именных указателей, а они были бы весьма кстати.

Некоторые издательства почему-то игнорируют и свой собственный опыт, и опыт других издательств. Вот один том воспоминаний о Есенине, другой – о Маяковском. Оба вышли в «Московском рабочем» с разницей в три года. Оба писателя принадлежат к одному поколению, одной эпохе. Об одном из них книга выходит с вступлением и пусть несколько излишне лаконичными примечаниями, но в которых все же есть сведения об авторах мемуаров, источнике текста, цитируемых стихах, пояснения реалий; о другом – Маяковском, – если не считать кратчайших данных об авторе и первой публикации, почти без всякого справочного аппарата.

Книга М. П. Чехова оснащена всеми видами научно-справочного сопровождения, а насыщенные фактами, реалиями воспоминания К. Куприной вышли без всякого «аппарата», лишь с несколькими подстрочными примечаниями.

Еще одна иллюстрация для завершения разговора о непоследовательности и разностильности. В одном и том же году были изданы два сборника об А. Серафимовиче. В ростовском мы находим критико-биографический очерк, справки об авторах мемуаров, сведения об источнике текста и месте его публикации, а в волгоградском ничего похожего нет, даже имя составителя не названо.

Различие наблюдается не только в структуре книг, но и в общем уровне сопроводительного аппарата: некоторые статьи и комментарии выполнены квалифицированно, с привлечением новых материалов, с точными и привязанными к тексту оценками и разъяснениями. Однако выявляется одна общая для большей части изданий тенденция, мешающая им достичь современного уровня и заметно снижающая меру их информативности. Статьи нередко носят узкосправочный характер, на первом плане – часто общеизвестные и легко доступные сведения об авторе либо близкий к пересказу краткий разбор самого «памятника» или группы «памятников». Нет постановки проблем, обобщающих умозаключений о судьбе художника и его творчестве, подсказанных публикуемым источником, ибо нет выхода за пределы данных мемуаров, равно как и их анализа на широком мемуарном фоне.

Увы, и комментарий далеко не всегда отвечает своему назначению расшифровки текста, пояснения реалий, дополнения и уточнения. Подлинный комментарий – тот, который прочно прикреплен к тексту, соотнесен с ним, раскрывает его содержание, авторскую мысль. Однако все еще не изжиты те давние традиции, когда предметом пояснения являлись упомянутая личность, произведение, даже местность, взятые вне контекста. В свое время из-за недостатка справочников, энциклопедий, академических собраний сочинений русских писателей, разного рода исследований это требовало труда и разысканий. Сейчас работать в таком направлении – значит идти по наиболее легкому пути, и, тем не менее, справки, без труда выписанные из энциклопедий, кочуют из издания в издание, имитируют комментарий и в конечном счете обедняют книгу.

Вот перед нами том с воспоминаниями Русановых, где почти на каждой странице излагаются беседы с Толстым на литературные темы, обсуждаются статьи, рецензии, полемические выступления в газетах и журналах. Без конкретного знания предмета разговора ориентироваться в этих записках подчас невозможно. Русановым сделана запись: «Я стал нападать на фельетон Скабичевского по поводу статьи Громеки о последних произведениях Льва Николаевича («Анна Каренина» и др.)». Из комментария мы ничего не узнаем о фельетоне Скабичевского, статье Громеки, о сути полемики – вместо этого предлагается краткая справка о Скабичевском. В одном из писем Русанов-старший пишет Толстому: «Уже на что ясней маленького рассказца об «Ильясе», а ведь не поняли же его не только Михайловский, при всей развязности обхождения его с 12-м томом, но и Оболенский». Опять необходимое в данном случае разъяснение сути дела подменено справкой об Оболенском, где в общей форме сказано: «опубликовал ряд статей, посвященных учению Л. Н. Толстого, нападал на Н. К. Михайловского, осуждавшего религиозные увлечения великого писателя»

Книга Л. Пастернака «Записи разных лет» подготовлена тщательно, продуманно, с большим вкусом и сопровождается в целом весьма квалифицированным комментарием, но и здесь порой дает себя знать тот же недостаток, о котором только что шла речь «..Я изобразил Н. Н. Ге читающим свои записки Л. Гуревич, – вспоминает художник, – она тогда была редактором толстовского журнала «Современник». Исправлена ошибка мемуариста, неверно указавшего название журнала, даны вехи жизни Гуревич, но о том, когда, какие «записки» читал Ге и почему именно ей – ничего не сказано.

Трудные, требующие исследования факты зачастую игнорируются, не объясняются, не уточняются, поэтому «памятник» как источник новых сведений о том или ином писателе полностью не используется и, наоборот, вследствие этого может стать поводом для дезинформации.

История отношений Чернышевского с Герценом и по сей день не вполне ясна, тем более необходим уточняющий комментарий к приводимым Н. В. Рейнтардтом в его очерке «Встречи в Астрахани» словам Чернышевского: «Когда по какому-то поводу я заговорил о Герцене, то Николай Гаврилович с некоторым раздражением заметил: – С этим человеком в последнее время я совершенно разошелся во взглядах. Посудите сами, сидит себе барином в Лондоне и составляет заговоры, в которые увлекает нашу молодежь». Г. Русанов передает свой разговор с Толстым об отзывах о романе «Война и мир» автора работы «Москва в 1812 году» историка А. Н. Попова. Писатель обронил реплику: «Да, он говорил мне как-то об этом». Но ведь мы не располагаем сведениями о знакомстве Толстого с ним, их встречах. Были ли они? В комментарии об этом ничего не говорится. Л. Пастернаку запомнилось, как во время одной из бесед Толстой воскликнул: «Я только что читал «Воспоминания» С-вой в «Современных записках»… Неподражаемый Пушкин, удивительный, прелесть!.. С-ва пишет: «Сегодня приходит ко мне Александр Сергеевич и говорит: «А знаете, моя Татьяна сейчас прогнала Онегина». «Современные записки» Толстой не мог читать, поскольку такой журнал в те годы не издавался. А все-таки чьи мемуары увлекли писателя?

Остался непроясненным и рассказ А. Кони о том, как И. Лажечников, пославший в «Отечественные записки» роман «Внучка панцырного боярина», «получил свою рукопись назад не с обычной краткой «резолюцией» редакции, а с целым критическим рассуждением, в котором бедному старику… доказывалось.., что и его талант сгорел». А быть может, здесь скрывается небезынтересный сюжет.

Пробелов такого и другого рода, порой весьма досадных, немало почти во всех рассматриваемых мемуарных изданиях. Что же говорить о тех выпусках, которые вышли вовсе без надлежащих «провожатых». Что без «кода» можно уразуметь из трагического письма Е. Чирикова к Куприну, процитированного в книге «Куприн – мой отец»: «Беда; негде печататься!.. С Монаховым в съезд, с Керенским, с Черновым идти невозможно, с «Волей России» – подавно, «Русская мысль» села на мель, «Современные Записки» все-таки в своих обозрениях журнал партийный… Некуда!»

Читатель тома о Маяковском должен сам решить, кто же прав: Н. Хлестов, полагающий, что Маяковский не футурист, или В. Каменский, считающий, что поэт – «проповедник футуризма», да кроме того, попытаться свести воедино все те разноречивые впечатления, которые естественно возникают при чтении более десятка очерков, принадлежащих разным авторам.

Новые черты личности писателя выявились бы, если раскрыть суть слов С. Сергеева-Ценского, сказанных им Г. Степанову: «И, если вы боитесь их (то есть материальных лишений. – С, Р.), то прежде всего должны будете бросить писать о писателях. Хотя бы потому, что мои книги о писателях никто не переиздает, и критики, литературоведы всего больше нападали на моих Пушкина, Лермонтова, Гоголя…»

По-разному проявляется комментаторский дилетантизм. Иногда это необоснованный домысел. Среди воспоминаний о Мамине-Сибиряке находится очерк М. Горького «Чужие люди». Один из персонажей, «босяк», утверждал, что «русская литература… впитывает всю сырость жизни, грязь, мерзость и неизбежно заражает гниением здоровое тело». И вот на основании одного слова «заражает» устанавливается связь этого пассажа с эстетической концепцией Л. Толстого в трактате «Что такое искусство?».

В. Бонч-Бруевич вспоминает, как Мамин-Сибиряк приходил в негодование, читая «Морскую болезнь» Куприна и «Санина» Арцыбашева. Вместо проверки достоверности этого суждения, выяснения, какие мотивы были или могли быть у писателя для такого негативного отношения, сообщается: «М. П. Арцыбашев (1878 – 1927) – реакционный писатель, белоэмигрант. В романе «Санин» (1907) проповедывал отрицание общественных идеалов, прославляя эгоизм и половую распущенность».

Другой вид «дилетантизма» – расширительное толкование функций комментария. Добротный, насыщенный новым архивным материалом и фактами комментарий к «Очеркам былого» вдруг прерывается для полемики, причем не с «показаниями» мемуариста, а против В. Булгакова (в связи с его книгой «О Толстом», которая вышла в том же издательстве), в защиту Черткова, с цитатами из статьи М. Щеглова (предисловие к 88 – 89 томам Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого).

Воспоминания К. Куприной, в которых освещаются важнейшие общественно-политические события предреволюционного и революционного времени, гражданской войны, судьба творческой интеллигенции в эту пору, снабжены только подстрочными примечаниями, видимо авторскими, очень «домашними». Поэт Саша Черный извещает Куприна о том, что он «продал свой «Дет. остров», и вам объясняют: «Детский остров», большая книжка для детей в стихах». Цитируется письмо Куприна к Ф. Батюшкову, а под строкой примечание: «Сборник «Знание», – без указания года, номера и страниц. К воспоминаниям А. Чикина о художнике П. Щербове, выдержки которых приводятся мемуаристом, дана справка: «А. А. Чикин, журналист, его заметки находятся в рукописных воспоминаниях литературоведа В. Ф. Боцяновского в ИРЛИ». Почему эти «заметки» попали в чужие воспоминания, понять невозможно, а так как список условных сокращений отсутствует, то неискушенный читатель может и не догадаться, что означает не раз встречающееся слово ИРЛИ.

Кстати, в современных изданиях широко применяется система условных сокращений для архивохранилищ названий журналов, газет, книг, многотомных собраний сочинений и др.

Такого рода код не только дает заметную экономию места, но и облегчает восприятие, ускоряет процесс чтения. Но в тех книгах, о которых идет здесь речь, он почти не встречается, а там, где он есть, дается в доморощенном виде. А ведь это тоже важный элемент современной книжной культуры, равно как и именные указатели, которые очень часто отсутствуют либо не отвечают современным требованиям.

В начале века, а иногда и позднее комментарий заменили «Словарями имен», содержавшими краткие сведения об упоминаемых в книге лицах, но без отсылок на страницы. Из-за очевидной бесполезности и архаичности их давно предали забвению, казалось, навсегда. Но вот перед нами том воспоминаний А. Кони и в нем «Словарь имен», в который «не включены сведения об известных писателях, музыкантах, художниках и общественных деятелях, а также о лицах, которые не требуют дополнительных пояснений к тексту» Видимо, И. Аксаков, А. Майков, А. Бестужев-Марлинский, Н. Огарев – «писатели неизвестные», поскольку здесь же имеются биографические данные о них, которые, кстати, легко отыскать в любом справочнике.

Вряд ли нужно было, вопреки нынешним принципам составления научного аппарата книги, вводить в указатели к воспоминаниям В. Житовой и С. Толстого и сказочных героев, и названия учреждений, улиц (Остоженка, Александровский сад, Донское кладбище), уездов и т. д., а в сборнике об А. Грине – имена всех филеров, ведших наблюдение за писателем.

Не свободны обозреваемые книги и от фактических ошибок: ректор Московского университета С. Н. Трубецкой не был «убит черносотенцами», как утверждается на стр. 27 сборника о Маяковском, а умер скоропостижно в Петербурге; Толстой в беседе с Русановым вспоминает не драматурга И. Л. Щеглова-Леонтьева, а публициста К. Н. Леонтьева, автора статьи «Наши новые христиане», о которой идет там речь; критик М. Щеглов, вопреки тому, что говорится в примечаниях к «Очеркам былого», не был участником Отечественной войны; книга И. Л. Толстого называется «Мои воспоминания», а не «Моя жизнь»; стихотворение Фета «Сияла ночь…» написано в 1877 году, а не в 1864 (В. Булгаков, «Лев Толстой, его друзья и близкие»).

С точки зрения культуры книги вызывает возражение оформление многих из них Далеко не все они столь хорошо и современно выглядят, как сборник «Воспоминания о Сергее Есенине» (1975), книга В. Булгакова «Лев Толстой, его друзья и близкие». Большая же часть издается на плохой газетной бумаге, как, например, первые выпуски «Очерков былого», мемуары Русановых, воспоминания о Серафимовиче (Сталинград, 1959), в картонных переплетах с невыразительными портретами и «картинками», с плохо отпечатанными иллюстрациями в тексте. Нет шмуцтитулов, тексты даются без спуска, нет шрифтового выделения вступлений, не на месте условные сокращения и т. д.

Знакомство с целым материком отечественной мемуаристики, не оформленной в серии, показывает, что издается она, за некоторыми исключениями, с существенными изъянами.

Мемуарная литература дефицитна, спрос на нее намного превышает предложение. Все это справедливо. Тем более не столь уж богатый «издательский паек» необходимо более рационально использовать. В каждой области – науке, искусстве, промышленности – свои вершины, свой современный уровень. Есть он и в издании мемуаристики, и в интересах нашей культуры надо добиваться, чтобы стал он всеобщим. Том мемуаров – выпущен ли он в Воронеже или Пензе, Туле или Свердловске, Москве или Ленинграде, в составе серии или независимо от нее – по всем своим параметрам должен соответствовать самым высоким критериям.

  1. «Полн. собр. соч. князя П. А. Вяземского», т. 1, СПб. 1878, стр. 206. []

Цитировать

Розанова, С. Издаются мемуары / С. Розанова // Вопросы литературы. - 1976 - №8. - C. 249-274
Копировать