Из записок звукоархивиста

Лев Шилов, Голоса, зазвучавшие вновь, «Просвещение», М. 1977, 128 стр.

В своей книге «Голоса, зазвучавшие вновь» Л. Шилов рассказывает, что живое, слышимое слово писателя не исчезает и чудом современной техники сохраняется навечно, доходит до потомков, а голоса, потухшие от времени на восковых валиках фонографа, затерянные в пыли архивов, вновь возвращаются к жизни.

В числе воскрешенных из небытия – голос Л. Н. Толстого, голоса Блока, Маяковского, Есенина и ряда других поэтов и писателей.

Литературовед по образованию, освоивший технику звукореставрации, Л. Шилов непосредственно участвует во всех последовательных процессах восстановления фонозаписи и снабжает зазвучавший текст комментариями об истории его записи, об особенностях авторского чтения, замечаниями текстологического, биографического характера, создавая своего рода литературный портрет читающего автора.

Таков рассказ о Л. Н. Толстом, с которого начинается история нашей литературной звукозаписи.

Еще в 1895 году Толстой впервые выступил в Москве у фонографа с чтением рассказа «Кающийся грешник». В 1908 году прославленный изобретатель первого фонографа Т. Эдисон прислал в Ясную Поляну свое изобретение в подарок к восьмидесятилетию Л. Н. Толстого. Фонограф стал сразу помощником писателя в его многообразной деятельности. Экономя время на обширную переписку, он диктовал в фонограф письма, а также мысли, изречения, читал в рупор фонографа свои художественные произведения, выступал с публицистическими статьями и речами.

Заняться пересмотром фонографических документов Толстого побудили автора отсутствие в литературе о писателе точных данных о количестве сохранившихся фонозаписей и глухие указания на то, что некоторые из них полностью еще не расшифрованы. Начинается полное печальных неожиданностей обследование фоноархивов Толстого – в Ясной Поляне и основного – в Государственном музее Л. Н. Толстого в Москве. Наконец драгоценный чемодан с валиками Толстого доставлен из музея для прослушивания и дальнейшей их обработки во Всесоюзную студию грамзаписи, где для них сконструирован был специальный аппарат.

В итоге удалось установить, что всего дошло до нас 38 фонозаписей Толстого, из них 33 на валиках яснополянского фонографа; несколько валиков оказались разбитыми, несколько – пустых.

Теперь, когда переписанные на магнитофонную пленку фонограммы Толстого безбоязненно можно было прокручивать по мере надобности и автор начал работу сличения их с печатными текстами 90-томного собрания сочинений Толстого, оказалось в фонограммах его статей и особенно писем немало не только мелких, но и существенных смысловых и стилистических разночтений, интересных и для текстолога, и для биографа и исследователя творчества Толстого.

Систематизируя сведения о «жизни» фонографа в Ясной Поляне, рассыпанные в дневниках и письмах Толстого, летописях его жизни и творчества, мемуарах о нем, автор приходит к выводу, что Толстой пользовался фонографом значительно чаще, чем можно судить об этом по сохранившимся фонограммам писателя.

Толстой ценил действенную, экспрессивную силу живой разговорной речи и уверял, по свидетельству одного из своих биографов, что «говорит лучше, чем пишет, а думает (добавлял он) лучше, чем говорит».

Фонограф служил для Толстого средством непосредственной пропаганды его идей, создавал иллюзию живого общения с людьми, опыт диктовки в фонограф в какой-то мере помогал Толстому-публицисту в поисках того жанра, о котором он писал в дневнике 12 января 1908 года: «Напрашивается то, чтобы писать вне всякой формы, не как статьи, рассуждения, и не как художественное, а высказывать, выливать, как можешь, то, что сильно чувствуешь…»

Последние два года жизни Толстой уже с фонографом не работал. В 1909 – 1912 годах появилось несколько литературных пластинок, выпущенных фирмой «Граммофон», – изречения из книги Л. Толстого «На каждый день» и выпущенная по инициативе «Общества деятелей периодической печати и литературы» пластинка с произведениями писателей, группирующихся вокруг горьковского издательства «Знание», – И. Бунина, А. Куприна, Л. Андреева, В. Вересаева, Скитальца и др. Других литературных записей за последнее предреволюционное десятилетие пока не обнаружено.

Следующий этап этой работы уже переносит нас в первые годы после Октября. Это первая советская литературная пластинка с популярным в те годы стихотворением молодого пролетарского поэта В. Кириллова «Матросам». После долгих и, казалось, уже безнадежных поисков по архивам в руках Л. Шилова оказалась сперва матрица пластинки, а затем металлический диск, с которого зазвучал голос поэта. Пластинка была выпущена весной 1919 года и тут же вручена автору, отправлявшемуся с агитбригадой на фронт.

Но для 20-х годов такие записи с целью пропаганды художественного произведения были еще редкостью.

Осенью 1918 года в Петрограде открылся Государственный институт истории искусств, и там, в кабинете художественного слова, с чисто научной целью началась работа по собиранию и изучению авторского чтения поэтов. Руководил ею известный ученый, лингвист и исследователь теории стиха и декламации С. И. Бернштейн. Ему мы и обязаны, в частности., записью Блока, Маяковского, Есенина, которым посвящены специальные главы рецензируемой книги.

За 1920 – 1930 годы С. Бернштейном записано было, по его свидетельству, около 100 поэтов приблизительно на 350 валиках. Но когда началось уже в Москве их прослушивание, оказалось, что коллекция сократилась из-за небрежного хранения едва ли не на треть.

Александр Блок был записан на фонограф в 1920 году. Валики сразу были пущены в работу в связи с подготавливаемым С. Бернштейном исследованием на тему «Голос Блока» ¹. И оттого ли, что валики очень много прокручивались, от времени ли, или от плохого хранения, но, когда через сорок с лишним лет они попали к Л. Шилову в фонетический кабинет Союза писателей, далеко не сразу он решился приступить к их прослушиванию.

В результате сложной технической обработки пока одного из четырех дошедших до нас блоковских валиков (два – погибли или пропали?!) удалось реставрировать и переписать на магнитную пленку авторское чтение стихотворений Блока «В ресторане», «О доблестях, о подвигах, о славе», «На поле Куликовом».

Свое личное впечатление от чтения зазвучавших стихов Блока автор проверяет и дополняет многими свидетельствами мемуаристов о чтении поэта, собирает мнения о звучании реставрированного голоса авторитетных современников, не раз слышавших поэта (К. Чуковский, Л. А. Дельмас, В. П. Веригина).

Нельзя, однако, не посетовать, что, создавая представление о своеобразии блоковской манеры чтения своих стихов, Л. Шилов не скрепляет сказанное конкретными подстрочными описаниями зазвучавших стихов Блока, анализом отдельных характерных особенностей стиля его чтения, подчиненных общей единой смысловой тенденции, раскрытию живой души, «нутра» поэта. Характерна в этом отношении реакция Блока на первую запись своих стихов:

«Как странно слушать свой голос, слышать извне то, что обычно звучит только внутри!»

Высокая требовательность Блока к своему чтению, ответственность за то, что и как он читает, была, видимо, и причиной, почему он отказывался читать поэму «Двенадцать», говоря, что не знает, как надо ее читать. Разгадка Л. Шилова, – знал, как читать, но не умел воспроизвести, – нуждается в некотором уточнении: выработанная Блоком манера сдержанно-эмоционального, интимного повествования, от природы глухой, не сильный голос, все, что так органично было для чтения стихов третьего тома, не. пригодно было для поэмы «Двенадцать», всей новизной содержания и стиля требующей и новых выразительных средств чтения. Их у Блока не было или еще не было.

Когда в 1959 году вышла пластинка «Говорят писатели», куда вошел монолог каторжника Хлопуши из трагедии Есенина «Пугачев», многих, не слышавших самого поэта, поразили сила голоса, неистовый темперамент поэта, дерзостно и убежденно отчеканивающего каждое слово монолога.

Постепенно были переписаны с фоноваликов из коллекции Бернштейна другие стихотворения Есенина – «Исповедь хулигана», «Разбуди меня завтра рано…», «Я покинул родимый дом», «Видели ли вы, как бежит по степям…». Открылась возможность слышать подлинный голос Есенина – автора лирических стихов, читающего предельно искренне, страстно, самоупоенно, смело и драматично, захватывая слушателя не отдельными строками, а всей лирической сутью своего стихотворения, чувства, настроения, мысли.

Как и в главе о Блоке, личное восприятие автором чтения Есенина пополняется рассказами современников поэта; из них наиболее интересна беседа автора с А. Л. Миклашевской (ей адресован ряд лучших стихотворений Есенина 1923 и 1925 годов) обогащающая облик Есенина-лирика.

Свое отношение к проблеме авторского чтения Маяковский так определил в 1927 году в статье «Расширение словесной базы»: «…В каждом стихе есть сотни тончайших ритмических, размеренных и др. действующих особенностей, – никем, кроме самого мастера, и ничем, кроме голоса, не передаваемых».

В той или иной мере это справедливо по отношению ко многим поэтам, но у Маяковского были еще и другие причины тяготения к живому слову, была потребность в аудитории. Они заложены в самой новаторской природе его поэзии – ее «установке» на устную речь, слышимое слово, в новом типе самого поэта – оратора, агитатора, трибуна, непосредственно обращающегося к людям, чтобы воздействовать на них живым поэтическим словом, говорить с ними «во весь голос».

Потребность Маяковского в разговоре с аудиторией органически вытекала из содержания его поэзии и всего своеобразия ее выразительных средств; авторское чтение вслух было завершением всего творческого процесса. И голос поэта, и дикция, и бас, и артистическое умение говорить с аудиторией – все это неотъемлемые черты его поэтического облика.

Сознательно ограничив обширную тему авторского чтения Маяковского историей его записей на фонограф в 1922 и 1926 годах, кратким анализом чтения «Необычайного приключения…», «Гимна судье», «Атлантического океана» и сосредоточив внимание на требовании Маяковского открыть путь поэту на радио, автор тем самым несколько обеднил свою главу о Маяковском.

Одновременно с работой над старыми фонозаписями 20-х годов, автор вел розыски в основных фоноархивах Москвы и Ленинграда. Здесь среди фонограмм делегатов Первого съезда писателей были им обнаружены некоторые затерявшиеся, ранее не опознанные записи выступлений Л. Сейфуллиной, М. Кольцова – о советской сатире. В архиве Радиокомитета найдена запись телефонного разговора М. Кольцова с Москвой из Мадрида – привет Родине, привет всем знакомым и незнакомым людям из осажденного фашистами города.

В главе «Слушаю войну» с помощью документов, зафиксированных в архиве Ленинградского радио, автор рассказывает, как звучало слово наших поэтов и писателей – Н. Тихонова, О. Берггольц, А. Ахматовой, В. Саянова, В. Вишневского и многих других – в дни блокады города. Беседой с М. Светловым, вылившейся в интересный литературный портрет поэта, и встречей с К. Паустовским, читающим отрывок из «Повести о жизни» и рассказ «Телеграмма», начинает он свое краткое сообщение о записи советских писателей, проведенной за последние годы.

Таким образом, книга охватывает всю историю литературной звукозаписи, начиная от Л. Н. Толстого до поэтов и писателей наших дней, когда она приобретает все большее и большее культурно-историческое значение.

Автобиографический элемент в книге Л. Шилова придает ей большую увлекательность. На глазах у читателя автор из любителя, одержимого мечтой улучшить запись голоса Маяковского, превращается в специалиста по звукозаписи, попадающего в добровольный плен своей новой профессии. Он увлекает нас с собой в свои архивные поиски, мы вместе со страхом прокручиваем восковые валики Толстого, Блока, ожидая, зазвучит ли голос, радуемся каждой его находке, огорчаемся факту каждой безвозвратно погибшей записи.

Книга Л. Шилова адресована, как значится на ее титульном листе, школьникам, но она интересна и нужна значительно более широкому кругу читателей – от литературоведов до многочисленных любителей поэзии.

1. Опубликовано посмертно в «Блоковском сборнике II», Тартуский государственный университет, 1972, стр. 454 – 525.[↩]