Из писем Константина Симонова. Вступительная заметка, публикация и комментарий Л. Лазарева

Трудно назвать литературный жанр, в котором не пробовал бы успешно свои силы Константин Симонов. Его перу принадлежат лирические стихи и исторические поэмы, очерки и рассказы, повести и романы, пьесы и сценарии. Постоянно выступал он как публицист и литературный критик. Все это было на виду у читателей…

Но есть часть – и часть солидная – литературной работы Симонова, которая неизвестна читателям, но которой сам он придавал большое значение, относясь к ней с предельным вниманием и серьезностью. Это письма… Письма друзьям и коллегам, советы начинающим авторам, ответы на всевозможные вопросы читателей (в том числе и о его собственном творчестве, пользовавшемся на протяжении десятилетий необычайной популярностью, но не только об этом и не только о литературе), внутренние рецензии для издательств и редакций. Все это, для печати не предназначавшееся, Симонов писал со свойственной ему ответственностью, обстоятельно, взвешенно, каждый раз дотошно вникая в суть дела, обращаясь, если это требовалось, к дополнительным материалам, – он не терпел верхоглядства, приблизительности, отписок.

Симонов оставил обширнейшее эпистолярное наследие. Последний, 12-й том выходящего сейчас. Собрания его сочинений будет целиком отдан письмам¹, но и эта солидная по объему книга сможет вместить лишь часть – и не очень большую часть – писем, которые хранятся в архиве К. М. Симонова, находящемся в его семье. Какое-то представление о масштабах переписки, которую постоянно вел Симонов, могут дать два факта, две цифры. Когда-то на страницах «Вопросов литературы» Симонов рассказал историю своего рассказа «Вместо эпилога»: «…Я решил, дал себе слово, что когда перейдет за тысячу читательских писем, в которых спрашивают, что дальше было с Сабуровым и Аней, то я чтото напишу об этом. И написал этот не самый удачный рассказ» ². Тысяча писем по поводу одной только повести – «Дни и ночи». В марте 1979 года, приводя в порядок свой архив, Симонов сдал в ЦГАЛИ часть материалов, связанных с работой над документальными фильмами «Шел солдат…» и «Солдатские мемуары», в том числе и полученные им письма зрителей. Как свидетельствует его письмо в ЦГАЛИ от 12 марта 1979 года, этих писем оказалось 3014³.

Но, как уже говорилось, письма читателей и зрителей – это еще далеко не все. Непрекращающимся потоком шли к Симонову рукописи и книги – и начинающих авторов, и имеющих уже литературный опыт, желавших узнать его мнение о написанном ими, надеявшихся получить от него советы, а нередко и помощь (характерно, что этот поток нисколько не уменьшился и после того, как Симонов перестал быть редактором «Литературной газеты» и «Нового мира»). И он не обманывал их надежд: если требовалось, писал подробнейшие разборы (порой с постраничными замечаниями), рекомендовал журналам, издательствам заслуживающие публикации вещи. При этом Симонов был неизменно строг и взыскателен в своих оценках, ни дружеские отношения с автором, ни какие-либо другие обстоятельства не могли заставить его закрыть глаза на слабости того или иного произведения. Определяя свое отношение к прочитанной рукописи, он не уклонялся от ответственности, ставя себя мысленно на место редактора журнала или издательства, который должен практически решить ее судьбу (эта мысль, эта формула – если бы я был редактором журнала, то поступил бы с вашей рукописью так-то – очень часто присутствует в его письмах).

Великая Отечественная война и все с ней связанное – главная тема не только творчества, но и писем Симонова, она вообще стала содержанием его жизни. Одному из своих корреспондентов Симонов писал 3 апреля 1977 года: «Если говорить о той общественной деятельности, которой я занимаюсь и которая непосредственно связана с моей писательской работой и с моим личным жизненным опытом, то еще несколько лет назад я сделал для себя окончательный выбор и решил до конца своей жизни класть все оставшиеся у меня силы на то, чтобы, во-первых, в меру своих сил и понимания, писать и говорить правду о войне; во-вторых, на то, чтобы, опять-таки в меру своих сил и понимания, мешать тому, чтобы о ней говорили и писали неправду; в-третьих, стремиться к тому, чтобы роль рядового участника войны, вынесшего на своем горбу ее главную тяжесть, предстала перед последующими поколениями и во всем ее подлинном трагизме, и во всем ее подлинном героизме. И наконец, в-четвертых, я считаю своим личным долгом во всех тех случаях, когда я сталкиваюсь с несправедливостями, совершенными сейчас или раньше по отношению к тем или иным участникам войны, сделать все, что от меня зависит, чтобы, прибегая к помощи других людей, исправить подобные несправедливости.

И первое, и второе, и третье, и четвертое – все это для меня связано в один узел, этим я занят и это является целью моей жизни» ⁴.

При всем том, что Симонов был человеком поразительной самодисциплины, он никак не мог выдержать последовательно этот ограничивающий его деятельность принцип; он всегда занимался множеством дел, выходящих за пределы этой достаточно обширной жизненной программы, – о чем свидетельствуют и его письма.

Впрочем, все эти вопросы, не имевшие прямого касательства к войне, тоже были органической частью его «личного жизненного опыта». Здесь к месту напомнить об одной странице биографии Симонова, которой исследователи его творчества должного внимания не уделяли, так как он их занимал – и это естественно – прежде всего и главным образом как военный писатель. В 1938 году, закончив Литературный институт имени А. М. Горького, Симонов поступил в аспирантуру ИМЛИ, усердно там целый год занимался, сдал экзамены кандидатского минимума. А летом 1939 года он отправился на свою первую – еще малую – войну, на Халхин-Гол. Вернувшись оттуда с сознанием, что вот-вот начнется война большая, он продолжил учебу уже не в аспирантуре ИМЛИ, а на курсах военных корреспондентов – сначала при Академии имени Фрунзе, а затем при Военно-политической академии (последние он закончил за несколько дней до начала Отечественной войны). Но его занятия в аспирантуре историей литературы не были случайностью – до конца дней своих он сохранил живой и страстный интерес к истории русской литературы, вообще к русской истории, к некоторым литературоведческим проблемам. Понятно, что для публикации в «Вопросах литературы» письмам с такого рода проблематикой отдавалось предпочтение, они представлены шире, чем другие.

Некоторые из публикуемых писем касаются журнального дела, разных его аспектов, – ведь Симонов – в разные годы специальный корреспондент «Красной звезды» и «Правды», главный редактор журнала «Новый мир» (1946 – 1950, 1954 – 1958) и «Литературной газеты» (1950 – 1954) – был настоящим мастером этого дела.

Высказанные им в этих письмах соображения о структуре литературного журнала, об особенностях предназначенного для журнала материала, о методах ведения литературной дискуссии и т. д. весьма поучительны и сегодня.

И, коль скоро эти письма увидят свет на страницах «Вопросов литературы», нельзя не сказать об отношении Константина Михайловича к этому журналу. Он был одним из самых внимательных и взыскательных его читателей на протяжении всех лет существования журнала. Он не пропускал даже тех удач и промахов редакции, которых большинство читателей просто не замечают. Поддерживая дружеские отношения с некоторыми сотрудниками редакции, он часто после выхода очередного номера звонил, чтобы сказать, что в нем получилось, а что оставляет желать лучшего. Он высказывал свое мнение не только нам, но и публично, в печати, – к 10-летию журнала написал посвященный ему обзор⁵. При малейшей возможности Константин Михайлович откликался на просьбы редакции: принимал участие в наших «круглых столах», анкетах, давал интервью, выступал со своими статьями и заметками, не чурался и отдела «В шутку и всерьез», ездил на встречи с читателями «Вопросов литературы». Нередко он рекомендовал нам попавшие к нему интересные рукописи или оказавшихся в поле его зрения способных авторов, указывал на пропущенные нами серьезные литературоведческие работы (случалось, что даже в провинциальных «ученых записках»). Его отношения с коллективом «Вопросов литературы» уже не ограничивались сугубо деловыми рамками: когда тяжело заболела одна из сотрудниц журнала, только благодаря помощи Константина Михайловича нам удалось поместить ее в специализированную больницу.

Письма Константина Симонова публикуются по копиям, хранящимся в его архиве. Выборочная сверка с оригиналами показала, что копии эти верны.

 

Г. Ф. АЛЕКСАНДРОВУ

Многоуважаемый Георгий Федорович! ⁶

В связи с разговорами, которые у нас с Вами были, относительно моей возможной работы в качестве редактора журнала «Новый мир», я бы хотел высказать здесь несколько соображений о работе журнала вообще и о том, как бы я думал в случае своего назначения эту работу перестроить.

Я исхожу прежде всего из того, что должен представлять собой номер толстого ежемесячного журнала, полученный средним советским интеллигентом – подписчиком в каком-нибудь городе или на периферии.

Такой подписчик, естественно, обычно не может выписывать несколько журналов, и вот мне думается, что единственный получаемый им журнал должен ответить на значительно более широкий круг его культурных запросов, чем это имеет место с любым из наших журналов сейчас.

Прежде всего позаголовок «литературно-художественный и общественно-политический журнал» должен найти отражение в содержании журнала и обе эти составные части должны находиться в примерном равновесии.

Когда впервые со мной говорили о журнале, я специально на выбор прочел несколько номеров «Современника» и «Отечественных записок» их лучшего периода, и нужно сказать, что в этих журналах даже очень соблюдалось это равновесие, утерянное многими нашими журналами сейчас.

Нет смысла, чтобы журнал был по существу альманахом прозы и стихов с некоторой процентной нормой критических статей. Журнал должен быть отражением культурной жизни страны и должен давать представление о ней в целом. Поэтому я бы считал, что журнал должен состоять из следующих отделов: 1. Проза; 2. Поэзия; 3. Критика; 4. Публицистика; 5. Наука; 6. Искусство; 7. Иностранный отдел.

Некоторые пояснения относительно того, как я себе представляю работу последних четырех отделов.

Отдел публицистики, конечно, не только отдел чисто литературной публицистики, иначе его не было бы смысла отделять от критического отдела. В этом отделе должны печататься публицистические статьи и литературного характера, и философского, и статьи по вопросам морали, быта, и статьи по ряду других, обычно не затрагиваемых в наших толстых журналах вопросов. Как пример приведу хотя бы такую пришедшую мне в голову тему: статья-очерк о культурной жизни нашего среднего провинциального города, о всем круге его культурных интересов, включая сюда театр, кино, самодеятельность, работу местных литераторов, вопрос постановки высшего образования и т. д. Это, конечно, только пример, тем такого типа очень много.

Отдел науки, который, конечно, не может занимать в журнале уж слишком большого места, все-таки должен сыграть роль затравки и посодействовать расширению такого явления, как работы крупных ученых над популярными статьями об интересных и животрепещущих вопросах науки, прежде всего, конечно, советской науки. Этим у нас занимаются от времени до времени в журналах, но систематически очень мало.

Отдел искусства должен более или менее систематически давать статьи по вопросам театра, кино, изобразительных искусств. На это может быть возражение: есть ли смысл дублировать соответствующие специальные журналы, но, во-первых, эти специальные журналы обычно не доходят до среднего читателя, во-вторых, с многим из того, что там печатается, бывает интересно и необходимо полемизировать и, в-третьих, мне думается, будет очень хорошо от времени до времени рассказывать советскому читателю-интеллигенту на периферии (особенно на периферии) о важнейших достижениях во всех отраслях советского искусства.

И, наконец, иностранный отдел. Иностранные отделы формально существуют в наших журналах, но по существу они зачастую были просто переводческими конторами, где искали, что бы можно перевести на русский язык, и вдобавок слишком часто переводили без достаточного разбора. Я же думаю, что этот иностранный отдел должен по своей работе, в сущности, смыкаться с отделом публицистики. Основное место в нем должны занимать статьи, в которых бы мы вели активную наступательную полемику против буржуазных влияний и теорий в искусстве, где мы могли бы в тех случаях, когда это нужно, отвечать на враждебные нам статьи в иностранной литературе и журнальной прессе. В этом отделе, конечно, не будет надобности дублировать газетные международные обзоры, но в нем мы должны будем враждебной нам буржуазной политике, облеченной в литературную форму, противопоставить свою наступательную политику, тоже облеченную в литературную форму.

Теперь несколько соображений о редколлегии.

Редколлегия должна быть работающей, иначе ее лучше вовсе не надо. Каждый член редколлегии должен руководить одним или двумя отделами журнала, и это должно быть предварительным условием при переговорах о включении его в редколлегию. Только в этом случае, при совмещении этих двух обязанностей, члена редколлегии и заведующего отдела, не произойдет той истории, которая постепенно и неотвратимо обычно происходит с журналами: на обложке одни начальники, а в редакции – другие.

Если перейти конкретно к составу редколлегии, как я ее очень предварительно и очень условно сейчас наметил, то я бы предложил такой состав⁷; из старой редколлегии⁸, во-первых, должен был бы остаться Шолохов. Сознаю, что это будет в смысле работы исключением из правил, но имя Шолохова и двадцатилетняя традиция печатания его произведений⁹ именно в этом журнале делают необходимым это исключение. Впрочем, может быть, удастся найти какие-то формы, в которых Шолохов все-таки и сможет принимать некоторое участие в работе (например, посылка ему на отзыв основных больших прозаических произведений, печатающихся в ряде номеров журнала).

Из числа старых членов редколлегии мог бы остаться и Федин, при том условии, что он взял бы на себя руководство отделом прозы. В том же случае, если он не возьмет на себя отдел прозы, а захочет остаться членом редколлегии вообще, мне думается, от этого придется отказаться и вести тогда разговор с Василием Гроссманом, который, как мне кажется, тоже мог бы хорошо вести отдел прозы.

Отдел публицистики, по-моему, мог бы хорошо вести Александр Кривицкий, который одновременно бы был заместителем редактора или ответственным секретарем, в зависимости от того, как это будет называться. Так как это человек, с которым мне придется работать больше всего, – несколько слов о нем. В течение всей войны он руководил литературным отделом газеты «Красная звезда», в его руках была там организация всего литературного материала, который, особенно в первые годы войны, был там, на мой взгляд, на большой высоте. Кривицкий хорошо знает круг писателей, в качестве литературного редактора он ряд лет работал буквально с десятками писателей. Человек он весьма умный, историк по образованию, коммунист. Он много и хорошо работал как публицист и выпустил за войну несколько книжек, таких, как «Традиции русского офицерства», «В брянских лесах», «Гвардия», «Двадцать восемь». Он – член Союза писателей.

Что до меня, то я много лет работаю вместе с ним и просто не вижу для себя лучшего заместителя редактора или ответственного секретаря.

В качестве заведующего отделом науки я бы рекомендовал Бориса Агапова. Сначала я думал о том, что эту работу должен вести кто-нибудь из молодых ученых, но тогда она может стать однобокой, а Агапова я могу с чистым сердцем рекомендовать как человека, среди литераторов более всего интересующегося наукой И техникой, проведшего все пятилетки на новостройках и знающего чуть ли не каждую из них; он имеет огромный запас сведений и буквально неисчерпаемый круг знакомств в научном и техническом мире. Кроме того, он сам по себе давний и упорный энтузиаст популяризации науки. Мне кажется, это было бы очень подходящей кандидатурой.

Наконец, если это окажется для него возможным в смысле совмещения, я бы предложил в качестве заведующего иностранным отделом члена-корреспондента Академии наук Жукова¹⁰, того, что сейчас возвращается из Японии. Он был бы бесконечно полезен и в иностранном отделе, и в публицистическом отделе, и я очень хотел бы включения его в редколлегию.

В смысле соотношения работы отделов и принципа составления каждого номера журнала, я был бы убежденным врагом установившихся в наших журналах традиционных процентных норм — в каждом номере обязательно кусок романа, столько-то стихотворений, столько-то критических статей, столько-то рецензий и т. д. Это ведет к тому, что зачастую недоброкачественный материал помещается исходя из этой процентной нормы: нет к номеру хороших стихов, но стихи непременно должны быть в журнале – и вот печатаются плохие.

Конечно, в общем, журнал в течение года, скажем, должен соблюдать равновесие между отделами, но в каждом конкретном номере наибольшее место отводится просто наиболее интересному из имеющегося, без всяких дополнительных соображений.

Наконец, последний вопрос – вопрос материальной базы журнала. У меня есть несколько пожеланий.

Первое. Часть тиража журнала, пусть не особенно большую, выпускать на отличной бумаге и в отличной обложке.

Второе. Иметь при начале работы средства на то, чтобы как следует отремонтировать помещение редакции и соответствующе обставить его, так чтобы, во-первых, не стыдно было пригласить в редакцию кого бы то ни было, а во-вторых, для того, чтобы вообще писатели, собирающиеся в журнале, могли бы сидеть, поговорить в хорошей, удобной обстановке; в тех же сараях, обставленных несколькими канцелярскими столами и колченогими стульями, какие представляют из себя сейчас редакции наших толстых журналов, в них люди стараются не засиживаться, а, наоборот, поскорее сделать свое дело и выскочить на воздух. Между тем, в конце концов, у нас на всю страну четыре редакционных помещения толстых журналов, через которые, в общем, проходит литература. Это не так много. Это может быть и должно быть хорошо устроено.

Третье. Для редакции было бы очень важно иметь на всю редакцию хотя бы одну легковую машину.

Для ведения иностранного отдела, да и других отделов, важно иметь какой-то небольшой лимит на выписку крупных периодических зарубежных изданий журнального типа.

Для того, чтобы в редакции была атмосфера хотя бы некоторого гостеприимства и уюта, у редактора должен быть ежемесячный небольшой подотчет в таких размерах, чтобы он мог предложить собравшимся по тому или другому поводу писателям просто-напросто чай и печенье; конечно, это не проблема и редактор и члены редколлегии могут это сделать и за свой счет, но вряд ли это будет удобно.

Последнее. Члены редколлегии должны непременно получать жалованье для того, чтобы это было не только общественной работой, но и работой государственной, а следовательно, и работой с государственной ответственностью – в данном случае важен не размер жалованья, а принцип. Сейчас мне в точности не известии ни официальные штаты журнала, ни реальные штаты. Я попрошу разрешения, если возникнет необходимость, и по этому вопросу представить свои соображения и просьбы.

Вот примерно какие практические мысли пока возникли у меня в связи с нашим с Вами разговором.

Уважающий Вас

Константин Симонов.

1 сентября 1946 года.

 

В ПРИЕМНУЮ КОМИССИЮ СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Я уже дважды давал рекомендации поэту Алексею Недогонову. Один раз он уехал на фронт, не успев передать ее в Союз, другой раз рекомендация пропала в приемной комиссии.

Теперь рекомендую его в третий раз.

Передо мной лежит его книга, которую я редактирую для издательства «Советский писатель» ¹¹. Книга талантливая и человек талантливый, прошедший суровый хороший солдатский путь¹² и имеющий за душой огромный материал для того, чтобы работать И в дальнейшем.

Многие стихи его мне очень нравятся. Я еще во время войны писал о нем в «Литературной газете» ¹³ и печатал там его стихи¹⁴ в качестве иллюстрации. Если этот человек не выпустил, подобно некоторым юрким молодым людям, во время войны нескольких своих книжек стихов и не стал членом Союза писателей, то это только потому, что он честно в течение семи лет пробыл в армии и не имел возможности обивать все наши пороги.

Я рекомендую принять его сейчас же¹⁵. Отвечаю за то, что это будет абсолютно правильным. А если формально у него еще не вышла книга, так в этом не его, а наш и издательский грех, лба так оно и выходило у нас всю войну: «С глаз долой – из сердца вон».

Константин Симонов. 28 сентября 1946 года.

 

К. Л. ЗЕЛИНСКОМУ

Многоуважаемый Корнелий Люцианович!

Мне хотелось бы высказать Вам некоторые соображения в связи со статьей о Фадееве, которая заказана мною Вам для журнала «Новый мир». Эти соображения имеют отношение и вообще к принципам ведения в журнале отдела критики и публицистики – так, как я это себе представляю.

Прежде всего, как мне думается, отдел критики и публицистики должен быть читаем средним читателем журнала, то есть, скажем, учителем, инженером, врачом в провинции и т. п. Если этот отдел будет не читаем, то его вовсе не нужно в журнале.

Для того, чтобы быть читаемым, этот отдел должен быть занимательным в хорошем понимании этого слова, то есть, попросту говоря, интересным.

Критическая статья в толстом журнале не должна быть предметом интереса, скажем, двух воюющих между собой критиков, как это у нас часто бывает, или предметом интереса даже только всего круга профессиональных литераторов.

В каждой критической статье должно быть нечто такое, что бы задевало и душу и любопытство среднего интеллигентного читателя. Если обратиться, скажем, к конкретному случаю – к статье о Фадееве, – за два, три, четыре года мы, может быть, дадим одну статью. Следовательно, эта статья должна быть в некотором роде универсальна, то есть должна дать читателю представление о целом ряде вещей, сопряженных друг с другом: о последних произведениях писателя и в то же время о самом начале его творческого пути, о его первых опытах, что всегда очень интересует читателя, о всем его литературном пути, о его не только творческом, но и человеческом облике, о его биографии, о его взаимоотношениях в литературе. То есть, короче говоря, это должен быть портрет писателя, творческий и человеческий.

Но, мне кажется, это еще не все. Читателя всегда интересует в каждом портрете обрамление эпохи, то есть хотя бы какие-то детали меняющегося времени, сопровождающие писателя на его пути.

Может быть, я скажу примитивно, потому что это первое, что приходит мне в голову в данном случае, но если, скажем, молодой писатель в 1926 году или в 1927 году привозит в Москву свой первый роман, то читателям интересно будет, какой была Москва вот тогда, когда появился этот писатель, и каким был, скажем, дом Герцена в то время, и как выглядел, скажем, тогда Маяковский, как – кто-то другой, с кем он мог встретиться. Я говорю, конечно, примитивно, но по существу это то, что я хочу сказать.

Кстати, если говорить в скобках, люди Вашего поколения часто, когда пишут, недоучитывают того, что основной нынешний читатель, да, пожалуй, большая его половина, уже не знает, скажем, какой Москва была в 1927 году, и не знает, что такое Дом Герцена, не знает тысячи вещей, связанных с литературой, о которых вы часто не упоминаете, потому что вам это бесконечно известно и вам кажется, что это всем известно, а это не известно и очень интересно читателю.

И еще одно. У нас вообще не любят так называемого «ячества», не любят, чтобы пишущий упоминал о себе; некоторые критики солидно пишут даже так, как самодержец всероссийский, – «мы»: «мы считали», «мы процитировали» и т. д. и т. п.

Мне кажется, что, наоборот, нашей литературе не хватает этого «ячества» в широком смысле этого слова, не хватает «я», сказанного вовремя и к месту, и у писателя, и в особенности у критика. А между тем это «я» должно присутствовать: и личные воспоминания, и личные встречи, и личные наблюдения – все это бесконечно оживляет любой вид литературы, как мне кажется, и критическую статью в частности, и не только оживляет, но и придает ей характер достоверности и точности, что очень любит читатель.

Вот некоторые соображения, которые мне хотелось Вам высказать и по поводу критического отдела «Нового мира» вообще, и по поводу Вашей статьи-портрета Фадеева¹⁶, которым я хотел бы в первом номере открыть цикл из 12 подобных статей-портретов о виднейших советских писателях¹⁷, с тем чтобы закончить эту серию к 30-й годовщине Октябрьской революции.

Я отношусь к этой работе, о которой мы с Вами говорили, с большим интересом и – больше того – волнением, потому что, мне кажется, такой метод работы должен заставить, приучить читателя толстого журнала читать его критический отдел, читать с интересом и пользой.

Кстати сказать, не правда ли, полезно ведь в литературе только то, что запоминается? Все, что не запоминается, – бесполезно. А у нас критические отделы обычно совсем не запоминаются. Следовательно, какие бы там умные слова ни были сказаны и какие бы глубоко верные цитаты ни приведены, все это бесполезно, потому что это не запоминается.

Мне бы хотелось ввести в работе журнала и его критико-публицистическом отделе такой термин отказа от статьи, как одно простое слово – «скучно»; найти в себе, так сказать, душевные силы сказать уважаемому автору: «Все очень верно в Вашей статье, все правильно и все цитаты приведены, но – скучно, и поэтому мы ее печатать не будем».

Согласны ли Вы с этим?

Вот, в общем, все, что я хотел сказать. Если у Вас лежит душа к этой работе в том плане, в котором я говорил с Вами устно и повторяю здесь письменно, то моя цель – этим письмом еще раз, письменно, подтвердить, что критическую работу, вернее, литературно-критическую, жизненно-критическую, если можно так выразиться, написанную по этим принципам, я готов со всей максимально мне доступной храбростью защищать и отстаивать.

Глубоко уважающий Вас

Ваш – в данном случае пишущий это письмо как главный редактор журнала «Новый мир» —

Константин Симонов. 1946 г.

 

ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ИЗДАТЕЛЬСТВА «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ» А. Б. ЛИПАТОВУ

Многоуважаемый Александр Борисович!

Согласно нашей договоренности, направляю краткую справку о романе «День победы» ¹⁸, над которым я сейчас работаю.

Роман задуман мною как большая двух- или трехтомная книга, по две-три части в каждом из томов. Общий объем его мне, естественно, сейчас трудно определить, он будет, очевидно, между 60 – 80 листами.

Время действия романа – весна 1939 года – зима 1946 года: от конца гражданской войны в Испании и начала халхин-гольских событий 1939 года и до разгрома Германии и Японии и первых крупных сражений в Маньчжурии между китайскими коммунистами и войсками Чан Кайши.

Главное место в романе будет занимать Великая Отечественная война, главное место действия – фронт, главные герои романа – люди Советской Армии, кадровые военные, и люди, ставшие военными во время войны.

Действие романа будет разворачиваться на многих фронтах Отечественной войны, я при этом намерен использовать свой запас впечатлений военного корреспондента. В романе я ставлю перед собой задачу – на фоне Великой Отечественной войны, происходящей в эти годы, показать рост и формирование характеров главным образом людей моего поколения, людей, вступивших в войну 25-летними. Мне хочется показать рост этих людей, то, как они закалялись в боях, хочется показать и то, как наша армия защищала Родину, и то, какую она великую освободительную миссию сыграла в Европе и Азии. Мне хочется, чтобы роман прозвучал не только как летопись событий Отечественной войны, не только как напоминание о том, что было, но и как предупреждение тем, кто хочет развязать новую войну, предупреждение о том, что, попросту говоря, с нами лучше не связываться, что советские люди, сумевшие сначала выстоять, а потом и победить в трудных условиях борьбы с германским фашизмом, сейчас, закалившись в небывалых боях, окрепнув, представляют собой со всех точек зрения еще более неизмеримо выросшую силу.

Намеченный мною сюжет романа было бы слишком долго пересказывать, и я думаю, что целесообразнее будет просто познакомить издательство в январе – феврале 1951 года с первою частью первого тома романа, над которой я сейчас работаю и которую к этому времени предполагаю закончить.

Уважающий Вас

Константин Симонов.

21 октября 1950 г.

 

Н. М. ЧЕРНЫШЕВСКОЙ

Глубокоуважаемая Нина Михайловна! ¹⁹

Прежде всего благодарю Вас за Вашу книгу, которую прочитал с большим интересом. С удовольствием посылаю Вам книгу и для Дома-музея, и для Вас.

Разумеется, я буду очень рад оказаться в Саратове в юбилейные дни²⁰, но не могу еще сейчас твердо сказать – удастся ли это, поскольку мне приходятся работать и в «Литературной газете», и в Союзе писателей, и в таких случаях, при выездах, нам приходится распределять между собой обязанности: одни едут, другие остаются.

Словом, еще не знаю, как это сложится.

Мне думается, что все мы, советские литераторы, столь многим обязаны Чернышевскому, его творчество на всех нас оказало столь большое непосредственное влияние, что, говоря на эту тему, просто невозможно ограничиться несколькими фразами. На эту тему надо писать или статью, или, во всяком случае, широкий писательский отклик, В этом же письме я бы хотел только сказать Вам, что для меня с юных лет Чернышевский был дорог не только как писатель, меня сильно привлекал и продолжает привлекать его человеческий облик. Мне казалось и кажется, что если я когда-нибудь займусь историческими темами, то, быть может, самой интересной и привлекательной будет для меня тема Чернышевского, тема редакции «Современника» в 60-е годы.

Этой зимою я посмотрел в Москве два спектакля: «Новые люди» в Театре Ленинского комсомола и «Мастерица варить кашу» в Центральном театре Советской Армии. Первый спектакль смотрел с глубоким волнением. Второй – с величайшим удовольствием. И снова и снова с горечью думал о том, в какого титанического писателя но силе художественного таланта мог бы развернуться Чернышевский, не сложись так трагически его дальнейшая судьба.

У нас очень много написано о значении, о роли в истории русской литературы и русской общественной мысли романа «Что делать?», но, ей-богу, еще очень мало, слишком мало написано о размахе художественного дарования Чернышевского, размахе дарования, которое уже в романах «Что делать?» и в незаконченном «Прологе» проявилось с таким блеском, что Чернышевский стал в ряд лучших русских прозаиков. Но сколько же и как хорошо могло быть написано им еще! Я очень люблю «Пролог». Он принадлежит к числу тех книг, о которых бесконечно обидно думать, что они не закончены. Я люблю эту книгу за высокое художественное мастерство и за то, что за столь многими ее страницами угадываются черты неповторимого личного облика Чернышевского. Эта книга, как будто лежащая в целом в традиции современной Чернышевскому русской классической литературы, в то же время чем-то удивительно самобытна, непохожа на все остальное, и прежде всего выведенными в ней людьми, за которыми угадывается та молодая Россия, которую он знал, как никто другой, так как сам был лучшим ее представителем, и которую описал с необычайным проникновением и точностью, несмотря на тот своеобразный, окрашенный удивительным «чернышевским» юмором эзоповский язык, к которому ему приходилось прибегать.

Обо всем этом как-то чрезвычайно живо вспомнилось ныне, когда я смотрел спектакли, и снова вспоминается сейчас, когда я пишу Вам это письмо.

Крепко жму Вашу руку, глубоко уважающий Вас

Константин Симонов.

Москва, 6 апреля 1953 г.

 

БАЗАРОВУ

Дорогой товарищ Базаров!

Мне переслали из редакции «Литературной газеты» Ваше письмо-статью. К сожалению, я не смог Вам сразу написать из-за того, что была очень горячая пора подготовки к съезду²¹, потом проведение его и я всецело был занят только этим.

Благодарю Вас за то, что Вы так внимательно прочли мою книжку. Мне кажется существенным Ваше замечание по поводу Климовича²², почты и посылки денег. Я исправлю это место в романе при новом издании его. Мне кажется также весьма существенным Ваше описание ряда фактов во время Баинцаганского сражения²³. Некоторые из этих фактов я тоже постараюсь принять во внимание при новом издании романа.

Однако есть один вопрос, по которому я бы не хотел с Вами спорить, потому что дело тут не в споре, а просто я хотел бы объяснить свою авторскую позицию. Роман мой построен на историческом материале, но я не случайно не стал называть его хроникой или художественно-документальной повестью. Нет, это – роман, то есть художественное произведение, в котором в реальной обстановке действуют вымышленные герои. Я прекрасно знаю о гибели Яковлева²⁴, также хорошо знаю, что руководил переговорами не Яковлев и не Сарычев, а Потапов²⁵, знаю хотя бы потому, что и сам участвовал в этих переговорах. Знаю также, что не было такого факта в 11-й танковой бригаде, чтобы во время похода через пустыню назначался новый командир батальона.

1. Подготовку этого тома, публикацию эпистолярного наследия Константина Симонова мы начинали вместе с недавно скончавшейся его вдовой Ларисой Алексеевной Жадовой. Я многим в этой работе обязан ей и пользуюсь случаем об этом сказать.[↩]
2. К. Симонов, Книги написанные и ненаписанные… – «Вопросы литературы», 1973, N 1, с. 164.[↩]
3. См.: «Шаги», вып. VI, М., «Известия», 1980, с. 287.[↩]
4. Архив К. Симонова, хранящийся в его семье.[↩]
5. См.: К. Симонов, Живая жизнь литературы. – «Известия», 7 апреля 1967 года.[↩]
6. Г, Ф. Александров (1908 – 1961) – советский философ, академик АН СССР. В то время начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).[↩]
7. Новая редколлегия журнала была сформирована в таком составе: Б. Агапов, А. Борщаговский, В. Катаев, А. Кривицкий, К. Симонов (главный редактор), К. Федин, М. Шолохов.[↩]
8. В эту редколлегию входили М. Розенталь, А. Сурков, К. Федин, М. Шолохов, В. Щербина (ответственный секретарь).[↩]
9. В «Новом мире» М. Шолохов напечатал первую книгу «Поднятой целины» (1932, N 1 – 9) и четвертую книгу «Тихого Дона» (1937, N 11 – 12; 1938, N 1 – 3; 1940, N 2 – 3).[↩]
10. Е. М. Жуков (1907 – 1980) – советский историк, академик АН СССР, специалист по истории Японии, международным отношениям новейшего времени и колониальным проблемам.[↩]
11. Первая книга А. Недогонова «Простые люди» вышла в издательстве «Молодая гвардия» в 1948 году, после смерти поэта. Под редакцией К. Симонова в издательстве «Советский писатель»»Избранное» А. Недогонова вышло в 1949 году.[↩]
12. А. Недогонов, вступив добровольцем в армию, участвовал в качестве рядового бойца в финской кампании, был тяжело ранен во время штурма Выборга; в годы Великой Отечественной войны он служил специальным корреспондентом армейской газеты, а затем газеты фронтовой (3-го Украинского фронта) «Советский воин».[↩]
13. К. Симонов, Подумаем об отсутствующих. – «Литература и искусство», 19 августа 1944 года.[↩]
14. Были напечатаны стихи А. Недогонова «Пулеметчик», «Воробей», «Песенка»[↩]
15. А. Недогонов был принят в ССП 23 ноября 1946 года.[↩]
16. Статья К. Зелинского «Александр Фадеев» была напечатана в журнале «Новый мир» (1947, N 2).[↩]
17. Полностью этот замысел осуществлен не был. В 1947 году в журнале «Новый мир» были напечатаны следующие литературные портреты: К. Зелинского «Александр Фадеев», М. Чарного «Алексей Толстой» (N 6), Б. Брайниной «Константин Федин» (N10).[↩]
18. Публикуемое письмо К. Симонова содержит первоначальный замысел произведения, которое впоследствии превратилось в роман «Товарищи по оружию», трилогию «Живые и мертвые» и роман «Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина)».[↩]
19. Н. М. Чернышевская (1896 – 1975) – советский литературовед, внучка Н. Г. Чернышевского, в то время директор Дома-музея Н. Г. Чернышевского в Саратове.[↩]
20. 24 июля 1953 года исполнялось 125 лет со дня рождения Н. Г. Чернышевского.[↩]
21. Речь идет о проходившем 15 – 26 декабря 1954 года Втором всесоюзном съезде советских писателей; К. Симонов делал на съезде содоклад «О советской художественной прозе».[↩]
22. В первом варианте романа Климович из Монголии по почте переводил деньги в Советский Союз («Капитан Климович, как всегда пятнадцатого числа, зашел туда, чтобы перевести деньги теще в Бобруйск. Отправив деньги…». – «Новый мир», 1952, N 10, с. 9; то же на с. 11), что было невозможно. В последующих изданиях автор исправил эту ошибку.[↩]
23. В ночь на 3 июля 1939 года японские войска переправились через Халхин-Гол, потеснили 6-ю монгольскую кавалерийскую дивизию, захватив гору Баин-Цаган и прилегающие к ней участки. По приказу Г. К. Жукова была поднята по тревоге 11-я танковая бригада; совершив многокилометровый марш по раскаленной пустыне, она, чтобы не дать японцам возможности закрепиться на захваченной высоте, с ходу, не дожидаясь отставшей пехоты, атаковала их, разгромив и уничтожив переправившиеся на левый берег Халхин-Гола японские части.[↩]
24. М. П. Яковлев (1903 – 1939) – советский военачальник, комбриг, Герой Советского Союза, во время боев на Халхин-Голе командир 11-й танковой бригады. Яковлев погиб на Халхин-Голе 12 июля 1939 года, поднимая в атаку залегшую под огнем пехоту.[↩]
25. Персонаж романа К. Симонова «Товарищи по оружию».М. И. Потапов (1900 – 1965)-советский военачальник, генерал-полковник, во время боев на Халхин-Голе полковник Потапов был заместителем командующего 1-й армейской группы, возглавлял переговоры с японским командованием, о которых идет речь в письме.[↩]