№7, 1964/Зарубежная литература и искусство

Из опыта современного романа

Роман есть прежде всего попытка понять людей.

Арагон

 

  1. ДВЕ ЛИНИИ РАЗВИТИЯ

Сегодня уже вряд ли стоит пространно возражать тем западным критикам, которые считают, что искусство романа принадлежит прошлому, а ныне разрушается и обречено на уничтожение. Эти взгляды опровергаются самой литературной жизнью. В разных странах появляются все новые романы, завоевывающие широкое читательское признание.

При всей остроте разногласий между участниками встречи европейских писателей в Ленинграде никто из них не выразил сомнения в том, что роман – важный жанр современной литературы, что ему суждено существовать и развиваться. Но обсуждение творческих проблем романа велось в Ленинграде на несколько суженной основе.

Советские участники дискуссии сказали много верного о творческих принципах советских прозаиков, об их вкладе в мировую литературу. Писатели и критики социалистических стран, в частности Иржи Гаек и Овидиу Крохмэльничану, поделились опытом своих отечественных литератур, рассматривая их под углом зрения общих проблем, поднимавшихся на дискуссии, – все это, конечно, очень отрадно. Но в речах участников встречи не возникло столь же широкой картины современного западного романа или хотя бы основных его тенденций. Неправомерно большое место заняла на ленинградском симпозиуме школа «нового романа» – явление не столь уж значительное, если рассматривать его в широком историко-литературном плане. Зато очень мало говорилось о видных западных писателях-реалистах XX века, оказавших очень существенное влияние на развитие современного романа; были почти обойдены молчанием некоторые крупные передовые писатели современности. Думается, что опыт западного реалистического романа XX века представляет принципиальный интерес, заслуживает изучения. В частности, и в связи с проблемой художественной формы.

* * *

На ленинградской дискуссии были высказаны обоснованные возражения тем писателям, для которых роман подлинно современный отождествляется с романом модернистским и которые ведут родословную сегодняшней повествовательной прозы от Пруста, Джойса, Кафки.

Нет сомнений, что каждый из них был крупным, талантливым художником и внес свой вклад в искусство XX века. Мы далеки от упрощенческого отождествления их с писателями империалистической реакции и не думаем, что содержание их творчества исчерпывается термином «декадент». У каждого из них была своя внутренняя противоречивость, – об этом уже не раз говорилось в работах советских критиков.

Но как бы высоко мы ни оценивали мастерство каждого из этих романистов и те частные художественные открытия, которые ими сделаны, нет оснований отрицать, что по главной своей сути они противостоят реалистической линии развития современного романа. В творчестве каждого из них по-своему утверждается концепция призрачности, абсурдности бытия, взгляд на жизнь как на скопление непостижимо жестоких случайностей. Такая концепция действительности идет во вред правде искусства, как бы ни был значителен личный талант, как бы ни была высока личная честность писателя. Об этом немало написано в последнее время в связи со спорами о Кафке. Но не в одном Кафке дело.

Альбер Камю сам запечатлел свою преемственную связь с Кафкой в развернутом этюде, который он включил в качестве послесловия в свою книгу «Миф о Сизифе». Однако А. Камю, прошедший через опыт Сопротивления, чувствовал, что взгляд на действительность как на безраздельное господство ужаса не только не современен, но и эстетически неплодотворен. Глава об искусстве, и в частности о проблемах романа, в книге Камю «Взбунтовавшийся человек» (сама по себе очень уязвимая и требующая особого разбора) включает и такие мысли: «Никакое искусство не может держаться на одном лишь всеобщем отрицании… Человек может позволить себе обличать всеобщую несправедливость мира и требовать всеобщей справедливости, которую создаст он сам. Но он не может утверждать всеобщее безобразие мира… Чтобы создавать прекрасное, он должен в одно и то же время отвергать реальность и прославлять некоторые ее аспекты. Искусство оспаривает реальность, но не уклоняется от нее». «Подлинно романическое творчество… использует реальность, и только ее, вместе с ее теплом и кровью, страстями и криками. Но оно прибавляет к реальности и нечто такое, что ее преобразует» 1. Здесь Камю совершает характерную для него подмену – как, впрочем, и на протяжении всей книги: реальность классового общества, неприемлемая для художника, отождествляется с реальностью «вообще». Вместе с тем важно, что Камю требует здесь от искусства не только отрицания, но и утверждения, – он попытался реализовать это требование в «Чуме». Романист прославляет героическое упорство тех лучших людей Орана, которые не склонились перед народным бедствием, а противостояли ему. Однако ядовитая декадентская концепция иррациональности и неодолимости зла живет и в этой, лучшей из книг Камю: ведь чума, по сути дела, не отступила перед настойчивостью врача-гуманиста Рие и его соратников, а просто отбушевала, взяла свое и ушла, притаилась до поры до времени, подчиняясь каким-то таинственным, ей одной ведомым законам…

«Чума» Камю, как и романы Кафки, и «Улисс» Джойса, а тем более гигантский роман-воспоминание Пруста, несет в себе те или иные элементы жизненной правды. Все эти произведения по-своему отражают действительно страшные стороны капиталистического бытия. Но у каждого из названных романистов частные художественные завоевания сопровождались громадными и непоправимыми потерями. Каждому из них действительность представлялась чем-то отталкивающим и непостижимым. Уродливые черты, свойственные эксплуататорскому строю, хозяевам собственнического мира, легко переносятся художниками-модернистами на весь род человеческий. Пафос неприятия мира в целом, будучи возведен в эстетический и даже гносеологический принцип, неприметно и упорно разрушает ткань повествования: образ мира становится призрачным, нарочито затуманенным. При таком взгляде на жизнь невозможно рисовать людей трехмерными, живыми. Человеческая реальность «с ее теплом и кровью, страстями и криками», наперекор теоретическим постулатам Камю, остается не раскрытой даже в «Чуме». Гуманистические идеи, воплощенные посредством художественных абстракций, приобретают отпечаток холодной умозрительности. Можно понять трагизм судьбы писателей, которые населяли свои книги людьми-иероглифами, людьми-призраками. Но нельзя отрицать, что подобные творческие принципы обедняют и в конечном счете губят искусство.

Противоположность реализма и модернизма проявляется в западной литературе XX века разнообразными и подчас неожиданными способами. Социальные проблемы эпохи, вместе с тем и элементы реалистического ви´дения мира проникают и в творчество таких далеких от реализма художников, как Кафка или Камю. С другой стороны, давление иррационалистических идейных течений, модернистской эстетики иной раз налагает заметный отпечаток на произведения писателей-реалистов. Нетрудно проследить, например, пагубное воздействие декадентски-патологической концепции человека в раннем романе Фолкнера «Звук и ярость» или в поздней малоудачной повести Томаса Манна «Обманутая»… А есть ли, спросит читатель-скептик, объективные критерии для противопоставления – где реализм, а где модернизм? Такие критерии есть – при всем обилии смешанных и пограничных явлений

Реализм видит даже отдельно взятую личность во всем богатстве ее социальных связей; модернизм видит общество как скопление страдающих одиночек. Художник-реалист рассматривает действительность в ее поступательном историческом движении; для модерниста жизнь внеисторична, неподвижна или топчется на месте. Реализм считает человеческие пороки и уродства результатом уродливых общественных отношений; модернизм видит в них извечное и непреодолимое свойство человеческой натуры. Художник-реалист ищет каждый раз ту форму, которая помогла бы выявить данное содержание; для модерниста вопросы формы нередко приобретают самодовлеющее значение. Эти параллели можно и продолжить и развить.

Разумеется, и для нас, как учил В. И. Ленин, форма существенна. Но все же коренная противоположность реализма и модернизма прежде всего не в тех или иных особенностях формы, а в понимании действительности, человека, задач искусства. Выбор художественных средств имеет вторичное значение. Иной раз в литературе XX века декадентская концепция человека реализуется с полным соблюдением внешнего жизнеподобия, а иной раз глубокий, правдивый в своей основе анализ процессов, происходящих в обществе, облекается в форму гротеска или иносказания. Самое важное – идейный водораздел: как понимает жизнь писатель, художник? К чему побуждает он, куда зовет он читателя или зрителя? Недовольство окружающей художника жизнью, неприятие ее может приобретать – и приобретает (в условиях современного капиталистического Запада) – противоположную направленность у художников, принадлежащих к разным идейным лагерям. Декадентское, модернистское неприятие мира обращено в конечном счете против человека и заражает читателя духом нигилизма и отчаяния. У передового писателя (стоящего на позициях социалистического реализма или тяготеющего к нему) революционное неприятие мира неразрывно связано с утверждением положительных социалистических идеалов. Такой писатель отвергает буржуазно-собственнический мир, но утверждает те силы добра и созидания, которые присущи – хотя бы потенциально присущи! – природе человека. Мы часто встречаем в литературе, наконец, и критико-реалистическое неприятие мира, которое помогает яснее увидеть социальный источник и природу зла и – даже если оно не сопровождается призывом к борьбе – заражает читателя плодотворным духом протеста.

Противоположность реализма и модернизма особенно резко обнаруживается в творческой практике современных романистов именно потому, что роман, по верному замечанию Томаса Манна, «стимулирует и несет с собой социальное». Декадентский взгляд на человека как на безнадежно одинокое, немощное, ущербное существо неминуемо размывает эпическую картину бытия, разрушает образ-характер и его связи с окружающей действительностью, придает реальным жизненным конфликтам вневременной и статический отпечаток. Модернистский роман не может помочь человеку середины XX столетия познать и преобразовать действительность. Современный человек, стремящийся постичь мир в его подлинном бытии и развитии, нуждается в романе реалистическом. О нем и пойдет здесь речь..

* * *

Немедленно возникает вопрос: а можно ли говорить о современном реализме, о современном реалистическом романе, оставляя в стороне различия внутри реализма?

В известном смысле – можно. Реализм, взятый в целом, противостоит модернизму. Писатели-реалисты, каждый по-своему, отзываются на большие общественные проблемы нашего времени – в этом смысле возможно говорить и о «современном реалистическом романе», взятом в целом. Под общим знаменем реализма объединяются все действительно здоровые, жизнеспособные силы мировой литературы. Но это отнюдь не снимает тех серьезных различий, которые существуют между реализмом критическим и реализмом социалистическим – наиболее передовым, новаторским методом современного мирового искусства.

Наши идейные противники пытаются представить литературу социалистического реализма как какой-то замкнутый, обособленный участок, находящийся в стороне от основной линии развития литературы XX века. На самом же деле литература социалистического реализма, находящаяся в авангарде художественных сил современности, не только представляет собою органически неотъемлемую часть искусства XX века, но воплощает в себе с наибольшей полнотой главную историческую тенденцию эпохи. Ведь именно метод социалистического реализма учит художников видеть действительность в ее динамике, революционном поступательном движении, учит чутко реагировать на то новое, что рождается в жизни.

Было бы смешным сектантством, если бы мы стали утверждать, что прогресс в современной литературе связан только с социалистическим реализмом: ведь и критический реализм, обогатившийся в нашем столетии многими новыми чертами, по-своему служит прогрессу человечества. Было бы близоруко, если бы мы стали отрицать, что писатели социалистического реализма используют, перерабатывают художественный опыт своих литературных коллег, писателей критического реализма. Но еще более близоруким было бы игнорировать то воздействие, которое литература социалистического реализма, взятая в целом, оказывает на всю реалистическую литературу мира.

Здесь не место исследовать природу советского романа, его художественное своеобразие, его мировое значение. Но влияние советского романа невозможно обойти, когда мы присматриваемся к современному зарубежному реалистическому роману и его художественным особенностям.

В советском романе великие преобразования, осуществленные победоносной социалистической революцией, предстали перед читателями всего мира и осязаемо и зримо, во множестве художественных воплощений. Уже в этом смысле лучшие книги советской повествовательной прозы – от «Тихого Дона» и. «Педагогической поэмы» до «Абая» и «Джамили» – входят в сознание творческой интеллигенции зарубежных стран и влияют на это сознание.

Социалистический реализм открыл перед искусством романа новые возможности – не только в идейном, но и в художественном плане.

Народ предстает в романе социалистического реализма не как объект, а как субъект истории, ее жизнетворящая и движущая сила; тем самым намечаются новые пути к тому, чтобы не только жизненно и рельефно представить большие события, но и исследовать средствами романа психологию масс в ее наиболее тонких и сложных процессах, сдвигах, переходах.

Роман социалистического реализма вносит много нового в художественное познание личности, дает возможность изобразить рядового человека так, чтобы он не терялся в жизненном потоке, а вставал во весь рост, во всем богатстве социальных связей, в сфере не только частной, бытовой, но и трудовой, общественной, – так обогащается образ человека в передовом повествовательном искусстве.

Мы знаем, что коренные принципы социалистического реализма разнообразно и плодотворно разрабатываются наиболее передовыми художниками разных стран. Особенности романа социалистического реализма за рубежом – это тема, которая еще ждет своей детальной коллективной разработки. Но хотелось бы подчеркнуть здесь и другое: западные писатели-реалисты послеоктябрьской эпохи, не придерживающиеся социалистических убеждений, тоже по-своему воспринимают и опыт советской литературы, и опыт литературы социалистического реализма, взятой как мировое целое. Пусть этот опыт доходит до них непрямыми и сложными путями, сталкивается в их сознании с иными и даже противоположными влияниями и традициями – все же и этот опыт становится одним из факторов, формирующих их взгляд на мир, на задачи искусства, и наталкивает их на творческие поиски. Не только писатели социалистического реализма, но и писатели реализма критического задумываются и над возрастающей ролью народных масс в истории, и над проблемой исторической ответственности человека за то, что происходит в мире, задумываются иной раз и над путями преобразования мира.

Великие общественные конфликты современности все более органично и непосредственно входят в роман, преломляются в романе, вносят элементы нового в устоявшиеся повествовательные формы. Постараемся это показать хотя бы на нескольких характерных примерах, обращаясь и к книгам последних лет, и к произведениям более давним, входящим, так сказать, в классику XX века.

  1. МНОГООБРАЗИЕ РОМАНА XX ВЕКА

В чем же все-таки художественные особенности современного романа?

Читая книги писателей-реалистов, – пусть это будут, скажем, «Салка Валка» Х. Лакснесса, «Война с саламандрами» К. Чапека, «Гойя» Л. Фейхтвангера, «Время жить и время умирать» Э. Ремарка, «Путь наверх» Дж. Брейна, – мы говорим себе: это искусство нашей эпохи. И не только в том случае, когда политические проблемы нашего времени отражены в романе непосредственно, как у Ремарка, или в форме фантастического иносказания, как у Чапека, или просвечивают сквозь ткань исторического вымысла, как у Фейхтвангера. И не только в том случае, когда – как у Лакснесса – в романе отображена такая среда, взят такой жизненный материал, который был неведом большой литературе прошедшего столетия. И не только в том случае, когда – как у Брейна – в романе множество сегодняшних бытовых реалий, атмосфера послевоенной действительности. Наше время присутствует не только в тематике каждой из книг, но и в самой словесной фактуре, в сюжетах, образах, хотя тут намеренно названы произведения, очень друг с другом несхожие.

Иногда считают, что для XX века наиболее характерен роман-эпопея, повествование, вмещающее широкий поток общественного бытия. Но как тогда быть с лирическими романами – от «Фиесты» Э. Хемингуэя до «Транзита» А. Зегерс? В зарубежной демократической критике можно встретить мнение, что проза нашего столетия тяготеет к аллегории и притче – вообще к условным способам изображения; это подтверждается многими примерами от Г. Уэллса и А. Франса до Веркора (кстати сказать, один из романов Фолкнера так и называется – «Притча»). Но, с другой стороны, есть множество книг, которые вполне укладываются в рамки эмпирического правдоподобия, без всяких намеков на аллегоричность, – таковы, например, романы английских «рассерженных молодых людей». Порой говорят: черта романа XX века – скрупулезный психологический анализ. И то правда – литература нашего столетия многого достигла именно в этом направлении. Но иных писателей современности тянет не столько к психологии, сколько к документу, репортажу – так было с молодым Дос Пассосом или Дёблином – или к рационалистическому осмыслению человеческих судеб (проза Брехта, например, скорей аналитична, чем психологична). Признаком романа XX века подчас объявляется повышенное внимание к внешним деталям, миру вещей; но разве согласуется это с творческой практикой таких писателей, как Л. Франк или Ф. Мориак, у которых зримый облик явлений сведен к минимуму и все сосредоточено на динамике и трагизме человеческих переживаний? В литературе XX века можно найти образцы романа, где действие укладывается в одни сутки (любой из романов Г. Бёлля) или где оно охватывает десятилетия («Мертвые остаются молодыми» А. Зегерс); можно найти примеры романа, где все события развертываются в пределах одного дома, одной семьи («Клубок змей» Ф. Мориака) или где действие шагает через океаны и континенты («Дипломат» Дж. Олдриджа, «Встреча на далеком меридиане» М. Уилсона).

Любопытное дело! В различных реалистических романах XX века обнаруживаются;

  1. Albert Camus, L’homme révolté, Paris, 1961, pp. 319, 333.[]

Цитировать

Мотылева, Т. Из опыта современного романа / Т. Мотылева // Вопросы литературы. - 1964 - №7. - C. 127-152
Копировать