№6, 1972/Мастерство писателя

Из книги «Наброски к роману»

НИКОЛАЙ РЫЛЕНКОВ

В мае 1954 года в Киеве торжественно праздновалось 300-летие воссоединения Украины с Россией. Съезжались обширнейшие делегации. Достаточно сказать, что Большой театр выехал всей, без исключений, труппой, – кажется, впервые в своей истории. Вообще дело было поставлено на широкую ногу, Союз писателей тоже выглядел весьма представительно.

Мы с Николаем Ивановичем случайно оказались в одном купе и проговорили всю дорогу, – скорый до Киева шел тогда целые сутки.

До этого я не был знаком с Рыленковым и даже никогда его не видел, только знал несколько его стихотворений, – среди них самое известное, о Левитане, – и трогательную, с ощущением простора и солнца, песенку «Ходит по полю девчонка».

Теперь я смотрел на его доброе, очень русское лицо и слушал его увлеченные рассказы о юности, о деревне, о Смоленске. Он был весь в этих его рассказах – мягкий; деликатный, нигде не выставляющий себя.

Здесь же, в поезде, стали распределять гостиничные номера, чтобы не заниматься этим в Киеве, и он предложил:

– Давайте и дальше вместе.

Едва мы переступили порог нашего двойного номера, он каким-то образом заставил меня читать стихи, и вскоре, когда к нему зашел Исаковский, с которым он был на «ты» и которого называл Мишей, – еще раз, наиболее ему понравившиеся. Все это было сделано так естественно, что я не посмел отказаться. Он просил меня прочесть стихи, потому что ему было действительно интересно, а не для того, чтобы тут же сказать: «А сейчас я прочту!.. »

Он до самого конца сохранил утраченное многими его московскими коллегами постоянное внимание к работе других, желание слушать и читать стихи товарищей.

Нужно сказать, я не слишком люблю коллективные писательские выезды и всегда предпочитаю ездить один или хотя бы вдвоем-втроем, – спокойно, без шума и привлечения всеобщего внимания. Только так я могу что-то увидеть и услышать.

Но, должен признаться, та поездка была замечательной. Может быть, просто мне это было в новинку и очень уж хорош был весенний Киев, маковки церквей над Днепром, равномерно и щедро зацветшие каштаны, ощущение удивления и радости. Мы выступали в киевских театрах и клубах, ездили кавалькадой машин – в Чернигов и Переяслав-Хмельницкий, где, собственно, и произошло подписание договора о воссоединении, и возвращались ночами, с охапками подаренных нам цветов, не зная, что с ними делать.

Мы затерялись в этом огромном празднестве. Выпадало время и просто побродить по бурлящему весеннему городу. Рыленков познакомил меня с Н. Ушаковым и В. Некрасовым. Мы весьма чопорно пообедали вчетвером в полупустом ресторанчике где-то в парке. Потом Николай Николаевич отправился домой, а мы пошли к Некрасову и просидели чуть не до утра. Рыленков и здесь держался немножечко в тени. Он никогда не был «душой компании». Я заметил позднее, что он наиболее охотно и откровенно говорит, лишь находясь с собеседником наедине.

Так и остался для меня праздничный, цветущий Киев связанным с Николаем Рыленковым.

Потом мы много раз встречались с ним – почти всегда случайно и всегда радостно. И конечно, в Москве, и в малолюдном тогда Коктебеле с его намытыми морем полудрагоценными камешками, искать которые Николай Иванович был, как и другие тамошние старожилы, немалый охотник.

Он был поэтом высокой культуры. Он перевел «Слово». Он основательно, как редко кто из собратьев, знал русскую поэзию XIX и даже XVIII века. В современной литературной жизни он отличался широтой взглядов и пристрастий. По доброте своей и мягкости он принимал слишком многих и знал за собой эту слабость. Однажды в коридорах писательского съезда или пленума нас остановил один довольно маститый стихотворец, осведомился, как мы живем и работаем, и с достоинстве» начал что-то говорить об искусстве. Николай Иванович, улучив момент, нагнулся к моему уху в шепнул заговорщицки:

– А стихи-то пишет плохи-ие!

Все-таки он был склонен прощать людям их недостатки и в каждом стремился отыскать что-нибудь хорошее.

Он был одним из секретарей Союза писателей РСФСР и выполнял эту свою миссию, как и все, за что он брался, с исключительной добросовестностью. Однако к себе как к руководителю он относился несколько иронически, видя смысл жизни в другом.

Его звали в Москву на постоянную руководящую работу. Он как-то даже советовался со мной, соглашаться ли, но советовался только для виду, чтобы лишь услышать одобрение собственному решению.

Он был прирожденным лириком, остро чувствующим природу, видящим ее глазами деревенского человека. Последние годы он особенно упорно работал, серьезно углубившись и в прозу. У меня на полке немало его книг с нежными дарственными надписями, набросанными его трудно разбираемым почерком.

Не раз он звал меня в гости, в Смоленск, да все как-то не получалось.

Приехал я только на его похороны. Был томительно долгий голубой летний день, перемежающийся частыми короткими ливнями с громом. И я вспомнил, как, восхищаясь, любил он повторять тютчевское

Зеленеющие нивы

Зеленее под грозой.

 

Его хоронил буквально весь город. Гроб был выставлен в самом большом в Смоленске зале Медицинского института, и в течение нескольких часов, втекая в одни двери и выливаясь в другие, тянулась непрерывная очередь желающих с ним попрощаться. Гражданская панихида происходила на площади. Улицы были полным-полны народу.

В Смоленске в центре города есть место, где покоятся наиболее почетные граждане. Он пожелал лежать на кладбище и даже указал место – среди густых чистых берез….Закончить эту заметку я хотел бы, отступив на несколько лет назад. Мы вышли с ним из Дома Союзов, где проходил очередной писательский съезд, и направились к нему – через дорогу – в гостиницу «Москва».

Был уже вечер, в лицо мело колким снежком. Он неожиданно попросил меня прочесть новые стихи. И тоже с внезапным порывом, как в молодости, взяв его под руку и временами останавливаясь и заступая ему дорогу, я прямо на улице прочитал:

Не беда, что иногда

Даже снег бывает черным, –

В поле тихом и просторном

Он сияет, как звезда.

Время вновь летит стрелой.

«Как ты жил? » – себя мы спросим.

Все случайное отбросим,

Все никчемное – долой!

 

Среди лета и зимы,

Возле нас и в отдаленье

В самом главном проявленье

Мир рассматриваем мы.

 

Ценим более всего

Во вселенной – бесконечность,

В человеке – человечность,

В утре – света торжество.

Он попросил посвятить это стихотворение ему. Я даже не посвятил, я просто назвал его – «Н. Рыленкову». Оно печаталось несколько раз еще при его жизни.

ПЕСТРЫЕ ЗАМЕТКИ

Во времена моей литературной молодости у меня было ощущение, что поэтов мало. То есть поэтов всегда мало, но что и пишущих стихи не много и печатающихся тоже. У теперешних начинающих ощущение, что собратьев видимо-невидимо, не протолкнешься. Хорошо это или плохо?

Разговоры о том, когда труднее молодым – теперь или прежде, – напоминают спор: когда лучше играли в футбол – сейчас или после войны.

И все-таки хочу напомнить: во времена, когда начинали мы, не существовало журналов «Москва», «Юность», «Молодая гвардия», «Старшина-сержант», ежегодника «День поэзии», еженедельников «Литературная Россия» и «Неделя», газет «Советская Россия», «Социалистическая индустрия» и других, а также «Нашего современника», «Невы», «Дона», «Волги», «Подъема», «Авроры» и других российских журналов. Не было издательств «Советская Россия», «Современник», «Малыш».

По-моему, список просто поражает. Как мы жили без всего этого? И довершить картину можно воспоминанием о том, что центральные газеты практически публиковали стихи лишь официальные, к датам (кроме разве одной «Комсомолки»).

Перемены огромны. И невольно смущает кощунственная мысль: а не разжижается ли насыщенный поэтический раствор, чтобы заполнить все эти весьма вместительные сосуды?

Среди профессиональных литераторов вряд ли найдется, хоть один, кого бы горько и несправедливо не обижала когда-нибудь критика. Это неминуемо. Все мы несем эти невидимые шрамы. Известны примеры, когда неверные суждения о творчестве писателя сопровождают его в течение всей жизни.

Но немало и иных случаев. Есть писатели, которые десятилетиями не слышали самого деликатного замечания о своих творениях и совсем отвыкли от этого. Незавидная судьба! Поэт, привыкший, что его хвалят за все, за любое, часто теряет ощущение реальности, и чем хуже он пишет, тем, будто в издевку, все более восторженные слышит он оценки и эпитеты.

Если тускнеет острая, нелицеприятная, отрицательная критика, результат может быть только один: серость захлестывает литературу, плодится – как грызуны там, где скопом уничтожили птиц и зверей, считавшихся вредными. Равновесие существует не только в природе.

Бунин пишет о себе, прозаике:

«Меня научили краткости стихи».

Теперешние стихи скорее научат прозаика длиннотам.

Сотни раз слышал эту песню:

…А до смерти – четыре шага!

и вдруг подумал: а почему, собственно, четыре? Откуда такая определенность? С точки зрения сугубо военной, фронтовой это ничего не означает. А житейски, желая указать на краткость расстояния, ничтожность дистанции, чаще всего говорят: «в двух шагах», «один шаг». Скорее это идет от Блока:

Не видать совсем друг друга

За четыре за шага!

 

Но здесь совсем другое дело: просто сказано, на каком расстоянии уже не различаешь человека сквозь вьюгу. Должно быть, это засело где-то в подсознании поэта и неожиданно всплыло:

…А до смерти – четыре шага…

 

Но, честно говоря, все равно хорошо сказано.

3 октября 1970 года. Ваганьковское кладбище. Возложение венков на могилу Сергея Есенина в связи с 75-летием со дня рождения.

Пасмурное утро, с неба сеется мельчайшая водяная пыль. Довольно много народу, вдоль аллей и особенно у могилы.

От кладбищенской конторы мы с узбекским драматургом К. Яшеном несем большой венок. Венок из еловых веток, с лентами («…От Союза писателей СССР… «), пышный, на сырой сосновой раме, довольно тяжелый.

Яшена с другой стороны мне не видно, но я чувствую, как он то и дело дергает плечом, старается приноровиться.

Сбоку, чуть впереди, по краю аллеи идет М. Г. Тараканов, старейший работник Союза, хороший, добрый человек. Он поворачивает голову, смотрит и спрашивает Яшена:

– Помочь?

– Да, да, пожалуйста, – с облегчением отзывается тот. Тараканов перехватывает у него венок, несет ровно, прочно и через десяток шагов говорит Яшену сочувственно:

Цитировать

Ваншенкин, К. Из книги «Наброски к роману» / К. Ваншенкин // Вопросы литературы. - 1972 - №6. - C. 126-141
Копировать