№9, 1975/В творческой мастерской

История «Человека». Беседу вел Л. Миль

– Не так давно в вильнюсском издательстве «Вага» Вышла ваша книга «Башня иллюзий» – седьмая и последняя часть цикла «Человек». Таким образом, завершена работа, продолжавшаяся около двадцати лет. Судьбу каждой из книг, входящих в цикл, можно в большей или меньшей мере считать счастливой, – все они вызвали значительный и, в общем-то, благожелательный резонанс. Теперь, когда критика может рассматривать вашу многолетнюю работу в целом, что вы сами хотели бы о ней сказать? Как создавался цикл? Удовлетворены ли вы им?

– Как возникал «Человек»? Еще древние учили: «Познай самого себя». Этот наказ поможет всякому, кто хочет не только заглянуть в себя, но и раскрыть свою сущность другим. Поэт ничего не придумывает. Он прислушивается к себе и фиксирует различные свои состояния, обусловленные реальной действительностью. Я к самому себе пробивался долго. Дело тут, может быть, и в том, что мои первые литературные наставники были людьми очень высокой культуры.

и, стремясь дотянуться до них, я, еще совсем зеленый юнец, начал глотать книги одну за другой – Верхарна, Тувима, Хафиза, Байрона, Лермонтова, Уитмена, Рильке, Маяковского, и все это – залпом, без всякой системы. Великая поэзия подавила меня, я задыхался под ее неподъемным грузом. Какое-то время я жил в книжном мире и из него черпал все, вплоть до того, что придумал себе некую синтезированную поэтическую судьбу.

Настоящий художник, повторяю, никогда не придумывает самого себя. Подлинно поэтическое слово – эхо души, причем души отзывчивой, сострадательной. Бывает так, что моральный облик художника оставляет желать лучшего, но пафос его творчества гуманен. Так, скажем, поэзия Вийона, пусть и косвенным образом, служит все-таки утверждению идеалов самой высокой морали. Я не знаю крупных художников, намеренно преследовавших противоположные цели. Луи Селин, став проповедником фашизма, незамедлительно погиб как писатель. То же самое случилось с Гамсуном, перечеркнувшим в годы фашизма свои прежние, прекрасные книги.

Еще в юности мне хотелось как можно шире охватить взглядом мир, казавшийся мне огромным. Теперь земной шар для меня словно бы съежился, а род людской раскинулся вширь и ввысь. Свое ощущение я выразил следующим образом: «В шар земной упираясь ногами, солнца шар я держу на руках». Для меня слово Человек – чрезвычайно объемное, слово космической величины. Мы все в нем отлично уместимся.

О том, что человек прекрасен, я написал семь книг. Цикл кажется мне сейчас громоздким, и в предисловии к «Башне иллюзий» я об этом говорю прямо. Но ведь все лучшее, что есть в мировой литературе, написано о том же. Прошу принять эти мои слова не как претензию, а как оправдание. К тому же в нашем веке ценность человеческой жизни слишком часто становилась нулевой и даже отрицательной величиною. Этому и иные произведения весьма способствовали. Стремление преодолеть такую инфляцию – такова была моя цель, и, расходуя на нее бумагу, я позволил себе выйти из бюджета. Очень может быть, что цикл следовало бы сократить вдвое и втрое. В своем нынешнем виде он напоминает непомерно длинную исповедь. Но ведь я писал «Человека» не по заранее намеченному плану, – не книгу писал, а стихи. Могу еще в свое оправдание привести слова Гёте, сказанные им, очевидно, тоже не без нужды: «Истину надо повторять постоянно, ибо кругом так же постоянно проповедуются ошибки».

Вполне допускаю, что и герой цикла может показаться гипертрофированным. Как-то я получил читательское письмо, где было сказано примерно следующее: «Вы изображаете замечательного и большого человека. Но разве такой существует в действительности?»

Я считаю себя во всех отношениях безусловным реалистом. В каждом из нас такой человек – в разной мере – уже существует. И ничто не остановит его роста. Иначе, наверно, и не удалось бы писать о нем целые книги. Наконец, пусть человек и не обладает покамест подобным обликом. Но разрешите поэту испытать предчувствие матери. Какая мать, питая грудью новорожденного, не представляет его себе в будущем большим, красивым, счастливым? Итак, да простят меня за то, что я вознес человека на пьедестал, возвеличил его! Культ человека? Возможно. Но я всем сердцем за такой культ. Черно-белый натурализм может дать поэзии лишь самые скудные плоды.

Я ратую за пафос, но за пафос жизненный и художественно обоснованный. В свое время я, как и многие мои сверстники, отдал дань декларативному версификаторству. Я искренне верил в то, что возглашал тогда, но едва ли мог обратить кого-нибудь в свою веру. Декларативное стихотворение напоминает» навязчивое признание в любви, а его автор – незадачливого влюбленного, павшего на колени и в сотый раз твердящего своей Дульсинее: «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…» Сначала девушке это нравится. Но наступает момент, когда ей приедается однообразная любовная исповедь и она начинает сердиться: «Ну, и что с того, что ты меня любишь! Хватит! Докажи свою любовь!» Тут и конец декларациям. Любовь требует реальных доказательств… Зачастую мы объясняемся и со своею страной, как этот вот влюбленный с девушкой. Но декларативные стихи, даже если они искренни, похожи на пустоцвет, в котором не может завязаться плод поэзии. Этот беспредметный стиль разговора мне тоже нелегко было преодолеть.

Я писал «Человека» я одновременно учился писать. Я и сегодня учусь этому, учусь не только у великих мастеров, но и у поэтов, которые моложе меня, учусь у безымянных создателей национального фольклора, который я, к сожалению, поздно начал понимать. Писать можно сложно и просто. Но не примитивно. От поэзии надо требовать сложной простоты. Не по этому ли принципу создавались лучшие народные песни?

Подняла, земля травинки,

а они – росинки. –

Подняла роса подковки, а

они – конёчка.

Скакуночек нес седельце, а

в седельце всадник –

Всадник шапочку приподнял…

Сложное соподчинение. Общая картина конструируется из характернейших деталей. Сложно и глубоко, вместе с тем просто и ясно… Должен вам сказать, что литовский фольклор в последнее время занимает меня очень сильно, и надеюсь, что это нашло отражение в моих стихах, ставших более «местными», что ли…

– Вот здесь я с вами не совсем согласен. Разумеется, есть у вас и сугубо «местные» стихи.

Цитировать

Межелайтис, Э. История «Человека». Беседу вел Л. Миль / Э. Межелайтис // Вопросы литературы. - 1975 - №9. - C. 156-165
Копировать