Искусство поэзии
Zdenek Mathauser, Umeni paezie. Vladimir Majakovskij a jeho doba, Praha, «Ceskoslovensky spisovatel», 1964, 307 str.
В Чехословакии еще в межвоенный период существовала сильная школа русистики, возглавленная талантливым переводчиком-исследователем и страстным пропагандистом русской и советской культуры Богумилом Матезиусом. Уже тогда Чехословакия занимала одно из первых мест в Европе по количеству и качеству переводов с русского.
В социалистической Чехословакии эта традиция неуклонно развивается. Один из неутомимых исследователей советской литературы – Зденек Матгаузер. Его перу принадлежит ряд работ о советской поэзии, особенно много занимается он творчеством Маяковского. Книга З. Матгаузера «Искусство поэзии. Владимир Маяковский и его эпоха» вышла в серии, предназначенной для широких кругов читателей и затрагивающей общие вопросы литературной теории и практики. Особенно интересны в этой серии книги, посвященные судьбам отдельных жанров: романа (М. Кундера), репортажа (М. Грыгар), драмы (Я. Копецкий). Авторы обычно связывают общую постановку проблемы с исследованием творчества крупного мастера данного жанра. З. Матгаузер пишет не только о Маяковском, но и о судьбах поэзии XX века. Широкий интернациональный аспект исследования позволяет по-новому увидеть многое в Маяковском. Самый принцип сравнительно-типологического исследования очень плодотворен, – это подтверждает и рецензируемая работа. Задача изучения коллективного опыта литератур социалистических стран требует от нас совершенствования методики такого рода исследований. Другая особенность книги З. Матгаузера – ее полемичность. Автор увлеченно и в то же время обоснованно полемизирует с различными догматическими трактовками творчества Маяковского, с упрощенным пониманием его поэзии.
Книга состоит из двух частей. Первая охватывает дореволюционный период творчества Маяковского, вторая – его послереволюционную поэзию. В первой части творчество Маяковского соотносится с поэтическими направлениями той поры – символизмом, акмеизмом, имажинизмом и, конечно, футуризмом. При этом все названные литературные школы в свою очередь рассматриваются не на фоне, а в органическом соотношении с общеевропейским развитием поэзии.
Уже во введении З. Матгаузер полемизирует с односторонними определениями поэзии Маяковского. Он протестует против механического отделения Маяковского – революционного трибуна от Маяковского-лирика, так же как он отрицает существование трагической коллизии между романтиком и революционером в дореволюционный период творчества поэта. Раскрытие органического единства творчества Маяковского и часто оригинальное и убедительное доказательство этого единства – вот сильная сторона работы З. Матгаузера. При этом З. Матгаузер, который вообще охотно сопоставляет поэзию и философию (и порой достигает очень интересных результатов), использует философский термин «монизм». Доказательство монизма Маяковского – основной пафос книги. Впрочем, убедительность этих доказательств не всюду одинакова.
Естественно, что более всего внимания в первой части уделяется проблеме «Маяковский и футуризм». Здесь интересно анализируется сходство и различия между русским и итальянским футуризмом. З. Матгаузер принимает во внимание и эволюцию последнего в сторону большей реакционности. Он справедливо показывает и чуждость для русского футуризма, и в частности для Маяковского, принципов поэтики Аполлинера, столь важных для чешской революционной поэзии. Отмечая точки соприкосновения Маяковского и В. Незвала, он подчеркивает в то же время разницу в художественной структуре образов у обоих поэтов.
Раздел о творчестве раннего Маяковского З. Матгаузер начинает с установления традиции, которой поэт следовал. Думается, что в разделе «Учителя» дает себя знать оборотная сторона стремления автора, так сказать, ничего не упустить. Если принять в буквальном смысле все влияния, о которых говорит в этом разделе автор, – от русской народной поэзии до французского «черного романтизма», – то получится, что Маяковский унаследовал буквально все традиции культуры прошлого. В принципе это можно сказать о любом крупном художественном явлении, и поэтому такая расплывчатая постановка вопроса мало чем помогает разобраться в литературных источниках творчества Маяковского. Впрочем, общий вывод представляется совершенно правильным: «Маяковский – не точка пересечения и не пассивный результат всех вышеназванных воздействий, о нем можно скорее сказать, что он стоит на возвышенности и обращает взор к любой ценности в культурном наследии человечества, а потом перерабатывает это согласно со своими потребностями».
Интересны наблюдения З. Матгаузера над внутренней структурой образа у Маяковского. Одной из его характерных особенностей является, по мнению исследователя, особый путь от конкретного к абстрактному. И тут исследователь противопоставляет непосредственное «бескомпромиссное» вторжение абстракций в мир конкретного – их «маскировке и персонификации» в классической поэзии. Впрочем, и это противопоставление представляется слишком абсолютным. Мало убедительно и противопоставление художественной формы Маяковского «прямому или контрастному» отражению действительности в творчестве Горького. Оно приводит к некоторому упрощению реалистической эстетики.
Вторая часть работы, героем которой становится Маяковский – поэт революции, проникнута мыслью об органичности революционного содержания для творчества Маяковского. Подлинно революционный поэт – это «тот, кто именно в революции чувствует себя наиболее свободным и чувства которого именно тогда обретают максимальную свободу», – пишет автор. Это свойство и выделяет Маяковского среди современных ему поэтов. Маяковский принял и понял революцию – и это освободило его поэзию от элементов мессианства, сентиментальности, пустых эффектов, – причем он понял ее гораздо глубже и диалектичнее, чем многие пролетарские поэты, и потому его стихи выразили богатейший и сложнейший мир чувств.
Пожалуй, спорными в этом разделе представляются результаты сопоставления поэтики Маяковского с формализмом, так же как в дальнейшем попытка найти родство между социологизмом и кантовскими идеями «незаинтересованного искусства». Привлекает стремление серьезно разобраться в теориях русских формалистов, но, очевидно, эта проблематика, так же как теории ряда авангардистских группировок об искусстве бесклассового общества как о самоцельной игре, нуждается в более основательном критическом анализе. То же можно сказать о сопоставлении «вещности» и философской феноменологии Гуссерля. В принципе верно, что даже антагонистически направленные течения часто ставят общие вопросы, давая на них противоположные ответы. Но как раз данное сопоставление представляется слишком далеким.
Наиболее важная проблематика второй части – Маяковский и социалистический реализм. Серьезные достижения поэта З. Матгаузер видит в том, что Маяковский, исходя из поэтики остранения, парадокса, каламбура, обнажения художественного приема, иронии, пародии, сумел органически подчинить эти приемы революционной теме. Он подчеркивает принципиальное отличие использования этих приемов Маяковским и представителями таких направлений, как кубизм или конструктивизм Лефа. В послереволюционной поэзии Маяковского автор находит глубокое «первозданное единство революционной действительности и революционной поэзии, преобразования общества и новаторского преобразования поэзии, любви к миру и любви к женщине…». Это единство исследователь обнаруживает в обеих линиях творчества советского периода – и в лирических поэмах «Люблю» и «Про это», и в таких поэмах с общественно-исторической проблематикой, как «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!».
Анализируя поэму «Про это», З. Матгаузер проводит множество аналогий – от Петрарки до гоголевской «Ночи перед рождеством» (некоторые из них кажутся поверхностными), но наибольшее внимание уделяет исследователь в этой части сопоставлению с сюрреализмом. Он убедительно показывает решительные отличия идеалистической фрейдистской позиции сюрреалистов и роли, которую играет мечта, фантазия у Маяковского и вообще в русской поэзии.
Говоря об отношении Маяковского к «литературе факта», З. Матгаузер подчеркивает, что Маяковский, в отличие от «рыцарей факта», превратил самый факт в окрыленный фантазией поэтический образ, и снова возвращается к сопоставлению с эстетикой классического реализма. Он спорит против положения, что единственной основой социалистического искусства должна быть эстетика, ставящая во главу угла иллюзию правдоподобия, и защищает права выразительно «деформированного образа» и «открытой речи агитации». Правда, и здесь само противопоставление содержит в себе некоторую абсолютизацию.
Говоря о поэмах Маяковского «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!», З. Матгаузер прежде всего стремится освободить их от «хрестоматийного глянца». Исследователь обращает внимание на такие стороны этих произведений, которые, по его мнению, не привлекали до сих пор должного внимания, как, например, эволюция образа поэта и размышления о судьбах поэзии, биографическая достоверность и метафоричность образа Ленина.
Заключительная часть монографии посвящена традициям Маяковского в советской поэзии. Эта тема сама по себе заслуживает отдельной работы. В качестве фигур, наиболее полно выражающих ведущие тенденции развития советской поэзии, автор выдвигает В. Луговского, С. Кирсанова, С. Щипачева, Л. Мартынова, А. Вознесенского. Выбор этот представляется несколько субъективным.
С выходом в свет книги З. Матгаузера маяковсковедение пополнилось еще одной талантливой, интересной работой.