Искусство неподдельно

Толстой говорил о том, что цель искусства есть объединение людей в одном чувстве. Возникает ли в процессе работы осознание такой цели? Я говорю не о воплощении замысла, а именно об осознании писателем конечной цели искусства.

– У писателя всегда есть цель, но пути к ней не близки и не просты. Произведение рождается, – по мере этого и достигается цель. Ни один уважающий себя автор не может никогда сказать: моя цель будет достигнута тогда-то или она достигнута! Настоящий поэт, по-моему, не может ставить перед собой математически точно обозначенной цели, он в подчинении тех и образов и настроений, которые к нему приходят в процессе работы. «О чем ты хочешь писать?» – спросили однажды Абуталиба. Старый поэт ответил: «Откуда же может знать охотник, отправляясь на охоту, зайца он встретит, волка, медведя или красную лису? Разве известно бойцу, идущему в атаку, какой он подвиг совершит?»

Нет абстрактной, вне живой плоти литературного произведения, цели… Она, как постоянно-тревожные сигналы, посылаемые издалека, возбуждает сознание художника. Сигналы посылает народ. События, случившиеся с писателем, с его народом, история человечества и общее состояние человеческой цивилизации на сегодняшний день в совокупности определяют движение его творчества. Поэзия должна возникать в такт с чувствами, зародившимися в душе после великих событий или потрясений. Она неотделима от больших сейсмических колебаний. Она никогда не возникает из мелочей.

Кто-то из литературоведов, говоря о «Хаджи-Мурате», очень сильно «нажимал» на исходный образ-сравнение, придавая особое значение рассказу Толстого о кусте татарника. Получилось так, что из этого зерна выросло и все произведение. Нет, для Толстого это был один только образ. Он долго и упорно размышлял о судьбе горского народа, вживался в его психологию. И главная цель «Хаджи-Мурата» определилась не вдруг. В начале работы Толстой писал брату о Хаджи-Мурате: храбрый джигит, но совершил подлость. Если бы писатель остался только на такой точке зрения, он не создал бы величайшего произведения, направленного против войны, жестокости, насилия. Чтобы «заклеймить» войну, Толстому довольно было бы выступить с памфлетом. Раскрыть психологию вовлеченных в жестокость и творящих жестокость людей оказалось возможным только в эпопее«Хаджи-Мурат», чем произведение, по моему мнению, и является.

Цель искусства как будто невидима и неосязаема, зато результаты оказываются всякий раз очень ощутимые. Трактат, статья, памфлет, учебник достигают намеченного гораздо энергичнее, чем это происходит в художественном творчестве, гораздо прямее, но эффект получается совершенно иной.

Как бы ни был богат талант поэта, он не существует как поэт, если не думает о большом. Мысли об общем облагораживают любого человека. Недаром говорят: и маленькие поэты видят большие сны. В искусство надо приходить с добрыми чувствами, чтобы пробудить в ответ такие же добрые чувства. Настоящий поэт всегда внутренне осознает, хорошо или плохо то, что он в эту минуту делает, доставит ли его строка людям радость или же огорчение, красива она или безобразна, высокая ли это правда или нет» Он понимает, чем озарят его стихи других людей. В этой самоосознанности творческого настроения художника заложена всякий раз крупица той великой цели искусства, о которой говорит Толстой. Она существует, присутствует, входит в душевный лад поэта.

– Вы сказали о «сигналах», которые посылает жизнь, народ. Они побуждают сознание художника к движению. После того как они «приняты», он творит, подчиняясь воле таланта? Руководствуясь ощущаемым им «законом красоты»?

– В определенном смысле художник – законодатель, творящий по своим законам. Если он чего-то стоит, он пишет свою художественную «конституцию», не очень ориентируясь на правоустановления эстетики. Он творит по законам тех чувств и тех изобразительных средств, которыми располагает. И естественно, что по законам жизни, которые я не могу отделить от «законов красоты». Писатель должен быть орлом, который парит в вышине и оттуда зорко, до тонкостей, все видит. Трасса его воздушного пути определяется мощью его крыльев. Творчество – это полет.

– Возможно ли планирование такого полета?

– Меня всегда удивляет, когда издательства или редакции интересуются моими творческими планами. И я затрудняюсь с ответом. Да и как можно планировать любовь, ненависть, веселье, скуку, радость, смех, слезы, мысли, чувства?!

Многие строки рождаются именно «на лету». Поймать образ, мысль – вот что доставляет радость. Музыка жизни рождает музыку мысли. А мысль дает музыку стиху. У поэта может быть мечта: закончить к сроку работу, которую начал. Но такой «план», естественно, поминутно разрушается. Приходят новые чувства, события. Просят «уступить место» прежним… События еще можно как-то предвидеть, чувства запланировать немыслимо.

Писатель приходит в мир, чтобы сказать свое слово. И слову этому – свой час. Преждевременное или запоздалое слово – результат нечуткости, результат вымученного вдохновения. Истинное же вдохновение приходит, как вдох и выдох, без принуждения, в тот срок, когда ему следует быть.

– Истинное вдохновение… Как его отличить от мнимого? Когда читаешь стихи некоторых поэтов, то чувствуешь, что есть слова, высказанные от души, а есть произведенные на свет искусственным усилием. Баратынский говорил о раздражении, которое напоминает вдохновение. Где же все-таки граница?

– Мнимое вдохновение – это самогипноз, самовнушение, к которому прибегают иные поэты. Такой поэт напоминает мне мусульманина, неистовствующего при чтении Корана, хотя он ни словечка не знает по-арабски. Происходит какая-то механизация поэтического организма. Включил мотор – машина поехала. Надо двигаться не на автомобиле, а на арбе вдохновения – медленно и достойно. Такая арба обгонит любую «Волгу», у которой от частых перегрузок мотор то и дело выходит из строя. Впрочем, не в скоростях тут суть, а в результатах. Что написано, на какой срок? Долголетие, качество художественного создания – вот что важно прежде всего. Кинжал носят всю жизнь, хотя нужен он, может быть, на один час; стихи, написанные за час, бывают нужны всю жизнь… Правда, иную подделку отличишь не сразу. У наших златокузнецов есть инструмент – казаб, при помощи которого они безошибочно определяют золото. Эстетическое чутье народа – такой казаб.

Никакая хитрость в искусстве не удается. Не надо только поддаваться обиде, если реакция читателей неожиданна для тебя и нежелательна. В моей практике бывали такие случаи. Читаешь стихотворение в Москве – одно впечатление у слушателей, а в ауле – другое. Думаешь, сомневаешься, переживаешь. Но в конце видишь: чего-то недотянул. И в столице, и в горах Кавказа произведение должно жить одной и той же полноценной художественной жизнью.

Хорошо, если бы критика наша почаще обращалась к помощи казаба. Меньше было бы завышенных оценок, дутых репутаций. Как безошибочно и нелицеприятно владел казабом Белинский! Как чутко мог он разграничивать подлинное и мнимое, поднимать на щит искусство высоких мыслей и подлинных чувств!

– История искусства да и современная практика показывают, что в творчестве поэта может преобладать то рациональное, то эмоциональное, мысль или чувство. Бывает так, что борьба между этими двумя началами обнаруживается даже в творчестве одного писателя. Чему лично вы отдаете предпочтение?

– Вопрос не совсем точен. Эмоциональное и рациональное не разделены, они слиты в искусстве.

– Если говорить о великих, о Шекспире например, то взаимопроникновение рационального и чувственного у него, действительно, полнейшее.

– Тем-то и отличается творчество истинного поэта от «публициста». Второй творит чисто логически, его стихи – это голые факты, система сведений.

Шекспир и Пушкин с равной силой владели двумя струнами человеческой природы – чувством и мыслью. Чем больше мыслей в произведении, тем более страстно они должны быть высказаны. Рациональное надо передавать особенно горячо. Эмоциональное у Шекспира достигает такой уплотненности, что из него как бы сама собой выступает мысль. Рациональное мерцает в чувственном, проступает в образе. Но такая полнота может быть достигнута в гениальном, гармоничном искусстве.

Разум поэзии слабеет, не получая поддержки чувства, и наоборот.