«…Исключительная сила личности»

«Максим Горький в воспоминаниях современников». В двух томах. Вступительная статья и примечания И. С. Эвентова и А. А. Крундышева. Составление и подготовка текста А. А. Крундышева, М., «Художественная литература». 1981. т. 1, 445 с.; т. 2. 445 с.

«Меня… на всю жизнь взяла в плен исключительная сила личности гениального писателя, который не только создавал прекрасные произведения, но и умел прекрасно жить» (т. 1, стр. 117), – эти слова, сказанные о М. Горьком В. А. Десницким, который был связан с великим писателем многолетней дружбой, можно рассматривать как главную мысль нового свода воспоминаний о нем.

Перед составителями двухтомника стояла весьма сложная задача, ибо воспоминания о Горьком начали выходить еще при жизни писателя.

Составителям нового сборника удалось сориентироваться в этом море источников и в целом удачно отобрать наиболее разнообразные и значительные материалы, всесторонне представляющие личность великого писателя.

Благодаря этому в двухтомнике значительно полнее, чем в прежнем своде мемуаров о Горьком 1955 года, раскрывается биография писателя. Так, более глубокое освещение получают взаимоотношения пролетарского художника с В. И. Лениным. Разностороннее предстает деятельность Горького нижегородского периода. Самые ранние воспоминания принадлежат другу А. Пешкова отроческих лет И. Картиковскому. Они воссоздают яркий, запоминающийся облик необычного для своей среды подростка – сильного, веселого и доброго, любящего пение и пишущего стихи, признанного лидера ребят с глухой в то время Звездинской улицы Нижнего Новгорода. Мемуарные свидетельства А. Богдановича, А. Войткевича, А. Гриневицкой существенно обогащают представление о начальном этапе общественной и революционной деятельности Горького. К. Микаэлян, В. Алазан, К. Кекелидзе запечатлели живые связи Горького с деятелями культуры Армении и Грузии, отразили его глубокое знание литературы и культуры разных народов, его деятельность, начинавшуюся еще до Октября, направленную на популяризацию и взаимообогащение литератур различных народов нашей страны.

Сборник включает много неизвестных широкому читателю материалов, уточняющих биографию писателя периода пребывания за границей (20-е годы), а также последних лет жизни. Это прежде всего воспоминания Н. А. Пешковой – жены Максима Пешкова, публиковавшиеся ранее лишь в томе XIII «Архива А. М. Горького». И мемуары художницы В. М. Ходасевич, близко общавшейся с семьей Алексея Максимовича (ее воспоминания печатались тоже лишь однажды – «Новый мир», 1968, N3).

Весьма интересные штрихи к биографии Горького, относящиеся к зиме 1905 года, в том числе к дню 9 января, запечатлены в «Памятных встречах» Ю. А. Желябужского – сына М. Ф. Андреевой, публикуемых впервые. Деятельность писателя в 1905 – 1907 годы вообще освещена в данном издании значительно полнее, чем в сборнике 1955 года, благодаря включению в него целого ряда материалов из книги «М. Горький в эпоху революции 1905 – 1907 годов» (Ф. Драбкиной, В. Арабидзе, Н. Накорякова).

Весьма ценным представляется обращение составителей двухтомника к мемуарным свидетельствам зарубежных авторов: А. Барбюса, итальянской писательницы С. Алерамо и японского переводчика и литературоведа Н. Сёму. К сожалению, эти материалы слишком немногочисленны, чтобы претендовать на сколь-нибудь полное освещение широчайших связей Горького с деятелями мировой культуры.

Существенно, что при обращении к тем мемуарам, которые уже включались в первый свод – 1955 года, составители не пошли по пути их механического перепечатывания. Материалы заново пересмотрены, причем выборки из книг ряда авторов (Вс. Иванова, Л. Сейфуллиной, В. Немировича-Данченко и И. Бродского) сделаны теперь в большинстве случаев удачнее. Целесообразен, на наш взгляд, избранный авторами принцип сокращения информации общеизвестного характера, а также сведений, относящихся более к биографии самого автора воспоминаний, нежели к личности Горького.

Разумеется, в одном издании, даже и двухтомном, невозможно было «объять необъятное». И все же очень досадно не видеть здесь хотя бы отрывков из мемуаров, которые, на наш взгляд, представляют незаурядный интерес, не дублируют то, что имеется в сборнике. Это «Мои встречи и переписка с М. Горьким» И. Груздева («Звезда», 1961, N 1) – первого биографа писателя и адресата многих его писем или «Моя переписка и знакомство с А. М. Горьким» С. Сергеева-Ценского (Собр. соч. в 10-ти томах, т. 3, М., 1955) – писателя, высоко ценимого Горьким. В своеобразном и в то же время очень характерном для части русской художественной интеллигенции начала века ракурсе предстает Горький в «Воспоминаниях» Анастасии Цветаевой (М., «Советский писатель», 1971), тоже, к сожалению, оставшихся за пределами сборника.

За исключением воспоминаний Ю. Желябужского, двухтомник не содержит самых новых публикаций из собрания Архива А. М. Горького, а их всегда ожидает читатель от нового издания.

Тем не менее работу, проделанную составителями сборника, можно рассматривать как очень значительную.

Умело отобранные и объединенные в одном издании мемуарные материалы стали как бы компонентами единого целого – своеобразного литературного портрета Горького. Отраженная во множестве самых различных «зеркал», личность писателя представлена здесь объемно и многогранно. Такой полноты и выразительности не достигают отдельные воспоминания даже наиболее талантливых авторов.

Необычайное духовное богатство и удивительное человеческое обаяние – вот что, пожалуй, является доминантным в личности Горького, какой она вырисовывается на страницах мемуарного свода. «Кто хоть раз видел Горького, никогда не забудет особенного очарования всего его облика» (т. 2, стр. 118) – эта мысль, высказанная артисткой О. Гзовской, прямо или косвенно звучит буквально во всех воспоминаниях.

Особо ценно, что образ Горького, благодаря широкому хронологическому диапазону материалов, предстает в динамике, в развитии. При этом обнаруживается глубокая цельность натуры писателя, неизменность основных его идейно-нравственных качеств. Но они определенным образом трансформируются и подчас по-разному проявляются на различных этапах его жизненного пути.

Необычайная притягательная сила внутреннего мира Горького отражалась уже в его внешнем облике. Не случайно почти все мемуаристы говорят о его наружности. «Черты его скуластого лица были угловаты, но в них содержалась неотразимая привлекательность. Особенно способствовало этому выражение его глаз, пристально смотревших на собеседника» (т. 1, стр. 302), – вспоминает один из современников. Еще более эмоционально говорит об этом другой: «…Высокого роста, сутулый, с некрасивым лицом, светло-голубыми глазами. Но когда он улыбался, лицо его становилось необыкновенно привлекательным… Его глаза излучали теплоту; одухотворенное, как бы озаренное изнутри, лицо было прекрасно» (т. 1, стр. 217). Эти свидетельства относятся к разным периодам жизни Горького и доказывают существенность и неизменность определенных черт его личности.

Это прежде всего глубина внутренней жизни, искренность, непосредственность, сила духа. Широкоизвестные черты личности Горького предстают в этом сборнике особенно масштабно. Такова, например, его исключительная отзывчивость на самые разнообразные нужды людей, выражавшаяся не просто в сочувствии, а в действенной, практической помощи. «Душевная отзывчивость Алексея Максимовича была громадна, часто к нуждам незнакомых, совсем чужих ему людей. Знакомого же человека, близкого ему по духу, особливо если он попадал в беду или был постигнут тяжелым горем, он окружал чисто материнской заботливостью, редкой даже в женщинах нежностью» (т. 1; стр. 67), – вспоминал свидетель раннего, самарского периода жизни Горького А. Смирнов. Многочисленные примеры действенного гуманизма писателя содержатся почти во всех мемуарах.

Хронологический Принцип расположения материалов в сборнике позволяет видеть впечатляющую картину изменения форм и расширения масштабов помощи, которую оказывал Горький людям, максимально используя для этого свой растущий авторитет. В дооктябрьские годы, поддерживая нуждающихся революционеров и общественных демократических деятелей, молодых людей из бедных семей, тянущихся к знаниям, и т. д., Горький действовал как частное лицо: раздавал крупные суммы из своих личных средств, использовал собственные контакты с передовыми деятелями культуры столицы. В советский период гуманизм писателя проявлялся в делах и действиях, которые осуществлялись на самом высоком уровне, вырастали порой до деятельности государственного масштаба. Это находит отражение прежде всего в воспоминаниях, запечатлевших встречи и беседы Горького с Лениным. «…Алексей Максимович приносил с собой целую уйму своих забот и о делах и о людях, и Владимир Ильич всегда с исключительным вниманием следил за тем, чтобы ни одно из этих дел не осталось не рассмотренным, не выясненным до конца» (т. 2, стр. 13), – рассказывает М. И. Гляссер. А В. Д. Бонч-Бруевич так вспоминает о рождении в голодном, осаждаемом интервентами Петрограде в 1919 году знаменитой ЦЕКУБУ, во главе которой встал Горький: «Алексей Максимович подробно рассказал Владимиру Ильичу о тех ужасах жизни, которые приходится переживать и без того тонкому, самому культурному слою нашего общества, выдающимся ученым и литераторам, которые решительно не приспособлены к борьбе за кусок хлеба… Говорил о тех, кого еще можно спасти, подкормивши, позаботившись о них, и Владимир Ильич выслушивал все это с величайшим вниманием и напряжением. Он сказал Алексею Максимовичу, что надо сделать решительно все, чтобы помочь этим специалистам, литераторам и ученым пережить лихолетье нашего времени, и что он надеется, что Алексей Максимович, став во главе этого дела, сумеет со своими друзьями организовать все, как будет нужно, причем эту помощь, постоянную и упорную, он твердо обеспечивает своей поддержкой» (т. 2, стр. 26). Так художник с мировым именем, когда потребовалось, стал хозяйственником. Будучи занят огромными собственно литературными делами (именно в это время он создавал грандиозное по своим планам издательство «Всемирная литература»), Горький добровольно принял на себя заботы о продовольственных пайках, квартирах, дровах и т. д. для ученых и тем спас от смерти или предупредил отъезд за границу многих выдающихся людей, ставших гордостью советской науки.

Забота Горького о молодых литераторах, постоянная многообразнейшая помощь им – еще один из лейтмотивов всего двухтомника, особенно сильно звучащий в воспоминаниях С. Скитальца, А. Серафимовича, К. Федина, Вс. Иванова, К. Чуковского, М. Слонимского, Д. Семеновского. В. Десницкий констатировал: «…В квартире Горького всегда можно было встретить очередных начинающих писателей – и местных, и заезжих. К ним отношение Алексея Максимовича всегда было – таким и оставалось – исключительно внимательным.

Ящики письменного стола у Алексея Максимовича всегда полны были писем, рукописей начинающих писателей. Слали их Горькому со всех концов обширной земли русской» (т. 1, стр. 116).

Самые различные литераторы единодушно сходятся на том, что «секрет» могучего воздействия Горького не столько в прямом профессиональном наставничестве, сколько во вдохновляющем примере его необыкновенной личности. Жаль, что в отрывки из книги К. Федина «Горький среди нас», помещенные в двухтомник, не вошло высказывание автора, в котором наиболее впечатляюще раскрыта сущность воздействия Горького на молодую творческую личность: «Я всегда расставался с Горьким на необыкновенном подъеме. Все мои силы сосредоточивались на устремлении к литературе. Но это никогда не вытекало из разговора… только о литературе. Это являлось результатом вспышки разнообразных интересов, подожженных Горьким» ¹.

В отношении к молодым писателям, как, впрочем, и в других сферах проявления идейно-нравственных качеств Горького, органически сливаются личное и общественное начала.

Так, С. Скиталец вспоминает, что летом 1900 года Горький оставил его жить у себя в Мануйловке на полном «пансионе», чтобы он мог оставить газетную работу и спокойно заняться писательским трудом. Чем это было – просто помощью одаренному литератору или заботой о привлечении еще одного демократического писателя к издательству «Знание»? Очевидно, и тем и другим вместе. Воспоминания Вс. Иванова, К. Федина, М. Слонимского, Л. Сейфуллиной насыщены фактами, которые говорят, что борьба Горького за развитие молодой советской литературы в первые послеоктябрьские годы была неотделима от хлопот по поводу бытовых нужд литераторов, включала в себя чисто человеческие личные контакты. В мемуарах Вс. Иванова мы сегодня склонны резко разделять «бытовой» и «творческий» планы. Три пары сапог, которые Горький подарил начинающему писателю Иванову, приехавшему в Петроград из охваченной гражданской войной Сибири, воспринимаются нами как своеобразное поэтическое преувеличение мемуариста. А вот над горьковской оценкой произведений Иванова, содержащейся в тех же мемуарах, мы задумываемся как над серьезной научной проблемой. Для самого же Горького то и другое – неотделимые друг от друга проявления его внимания к писателю.

Мемуаристы свидетельствуют, что среди разнообразнейших форм контактов Горького с людьми совершенно особое место принадлежит письмам. По обилию и разнообразию получаемых писем, так же как и по аккуратности и содержательности ответов на них, с Горьким вряд ли может сравниться кто-либо другой из великих писателей мира. Это было очевидно уже современникам. «Каждый день утренняя почта приносила Горькому вместе с газетами груду писем, – констатировал В. Рождественский. – Писали со всех концов обширной нашей родины. Писали из-за границы… Всем был нужен Горький, его ответное дружеское слово» (т. 1, стр. 342). Но вот что более всего поражало современников Горького, а еще более удивительным и поучительным выглядит сегодня для нас: «Он пишет и отвечает всем. Кто только не получает от него писем! И все письма он пишет собственноручно, вплоть до адреса» (из воспоминаний Е. Зозули, т. 1, стр. 336). П. Павленко, сопоставляя Горького и Чехова как «удивительных мастеров переписки», отмечает их существенное различие: для Чехова письма – это интимный, проникновенный разговор «только с одной личностью»; для Горького письма – «это работа. То работа с начинающим, то с неудачником-изобретателем, то с избачом по поводу чтения вслух, то с пионером по поводу стихов, то с деятелем национальной культуры относительно принципов художественного перевода или организации театра народов Советского Союза» (т. 2, стр. 326).

Исключительная по своим масштабам и разнообразию литературная и организаторская работа Горького имела своей основой, как свидетельствуют мемуаристы, энциклопедичность знаний писателя, простиравшихся далеко за пределы области литературы или даже в целом – культуры. «Собеседника приводила в изумление широта его познаний часто в таких областях, которые доступны только узкому специалисту. Ботаник, астроном, архитектор, профессор истории, светило медицины, экономист-проблематик находили в Горьком человека, превосходно разбирающегося не только в итогах накопленного знания, но и в широких дальнейших его перспективах» (т. 1, стр. 341), – утверждал, например, В. Рождественский. Еще более изумляло общавшихся с Горьким то, что широчайшие теоретические, «высокие» познания совершенно неожиданно сочетались у него с «такими знаниями и умением, которые, казалось бы, должны быть ужасно далеки от него. Он знал, как выделывается любая домашняя вещь, как обхаживается какой-либо припас. Он знал, например, как нарядить невесту на крестьянской свадьбе, и он мог обмыть и обчистить ребенка и тяжелобольного, и многое умел и знал он» (Вс. Иванов, «Встречи с Максимом Горьким», т. 2, стр. 79).

Мемуаристы, естественно, стремятся рассказать о Горьком-человеке, запечатлеть живые, неповторимые черты его личности. Но многие, казалось бы, чисто человеческие качества Горького оказываются одновременно свойствами его художнической индивидуальности. Так, современники постоянно отмечают у него великолепный дар рассказчика. Одни говорят об этом просто как об одной из особенностей Горького-человека. В воспоминаниях же писателей или художников этот дар осмысляется как проявление именно творческой личности. «Рассказчик он был необыкновенный. Не рассказывал – лепил, коротко и сильно; слушать его рассказы было то же, что учиться писать, – вспоминает П. Павленко. – Для нас он как бы писал вслух. Наверное, так в академиях живописи великие художники углем набрасывают перед учениками кроки полотен, этюды лиц, приучая мгновенно схватывать натуру» (т. 2, стр. 324 – 325). Свидетельства Е. Пешковой, С. Скитальца, Н. Асеева, В. Ходасевич об устных импровизациях Горького, в процессе которых прорабатывались сюжеты будущих произведений или происходило своеобразное «редактирование» старых, раскрывают особенности «творческой лаборатории» писателя.

Проявлением прежде всего художнической личности была и повышенная эмоциональность Горького, способность страстно увлекаться – людьми, книгами, произведениями искусства (с последним, в частности, связана его страсть к коллекционированию, о которой, говорят многие мемуаристы). Но особенно «часто и неудержимо» (по свидетельству, например, М. Слонимского) он увлекался людьми, нередко преувеличивая их достоинства и способности, что приводило его порой к драматическим переживаниям.

Глубокая эмоциональность, страстность, непосредственность натуры Горького запечатлена современниками в формах, подчас неожиданных для окружающих, далеко не однозначно воспринимаемых различными людьми.

Одним из существеннейших достоинств настоящего свода воспоминаний, отличающим его от многих предшествующих изданий, является то, что личность великого писателя предстает здесь в своей человеческой полнокровности, с подлинно глубоким и сложным характером, «без штампа» (как озаглавлены воспоминания Е. Зозули, впервые перепечатанные из сборника 1928 года). В значительной мере этому способствуют также мемуары М. Кольцова, А. Воронского, Ю. Германа, М. Слонимского, Н. Асеева, не входившие в сборник 1955 года.

Соединение в характере Горького, казалось бы, контрастных черт обращало на себя внимание многих. Но наиболее развернуто эти наблюдения выражены Л. Сейфу длиной (в той части ее воспоминаний, которая была исключена из предшествующего сборника): «Сложный характер писателя выдвигал острые углы в личном выявлении его собственной любви или ненависти. Природная душевная мягкость сочеталась в нем с жестокостью борца за политическую идею. Активная жалость к людям требовала беспощадного их изобличения. И разные люди по-разному воспринимали писателя и человека» (т. 2, стр. 193).

Как видно из подобных свидетельств людей, близких к Горькому, его жесткость, порою даже жестокость к прямым политическим противникам, а также разного рода мещанам, приспособленцам, халтурщикам была естественным следствием его действенного гуманизма, страстного желания утверждать добро и социальную справедливость. Играла роль и высокая эмоциональность, впечатлительность его натуры.

Эти качества, свойственные Горькому на протяжении всей жизни, в разные ее периоды выражались в несколько различных формах.

Молодой А. Пешков – человек «резкий в мнениях, оригинальный во взглядах на вещи и явления» (С. Вартаньянц; т. 1, стр. 43), что как-то естественно сочеталось у него с угловатостью манер и необычностью одеяния. Он держался несколько нарочито, вызывающе, бросая тем самым вызов чуждой ему буржуазной среде. Таким вспоминают его В. Десницкий, С. Мицкевич, С. Вартаньянц. В то же время эта внешняя грубоватость и резкость – своего рода защитная маска для глубоко ранимой, бесконечно отзывчивой на чужое горе души. «…С виду колючий и щетинистый, на самом деле мягкий и впечатлительный, быстро восхищающийся даже и несогласными с его вкусом и привычками вещами» (т. 2, стр. 136) – так характеризует Горького Н. Асеев.

Современники, встречавшиеся с Горьким в пору, когда он был признанным главой советской литературы, учителем многих и многих писателей, чаще видели его поначалу сдержанным и строгим. Но эта сдержанность быстро переходила то в радушие и приветливость, то – в строгость и резкость, если того заслуживали собеседник или предмет разговора. Чаще всего мемуаристы оказывались свидетелями гнева и суровости Горького как реакции на недобросовестное отношение к литературному труду, к которому сам он относился трепетно и свято. «Слушая какого-нибудь начинающего даровитого писателя, он мог расплакаться, встать и уйти из-за стола, вытирая платком глаза, ворча: «Хорошо пишут, черти полосатые».

Но если ты сфальшивил, слукавил, – а он это чувствовал шестым чувством, – унизился до компромиссика, рука его начинала барабанить пальцами по столу, он отводил в сторону светло-голубые глаза… В нем боролась доброта, такая же большая, как все в нем, – доброта с начинающимся раздражением. И когда доброта наконец расступалась, он наговаривал глухим голосом такие беспощадные слова, уже прямо глядя в глаза! Получалась писателю баня…» (т. 2, стр. 291) – так впечатляюще воспроизводит картину резкого перехода Горького из одного психологического состояния в другое А. Толстой.

Люди, наблюдавшие Горького зрелых лет, отмечают, что по временам в его настроении бывали перемены неожиданные, трудно объяснимые, проявляющиеся подчас в неровном отношении к близким. Это нередко оказывалось связанным со спецификой творческого состояния художника, трудно «выключавшегося» из мира своих образов. Так, Л. Никулин вспоминал: «Мы порой замечали необъяснимые перемены в настроении Алексея Максимовича. Иногда он появлялся среди нас несколько суровый, даже угрюмый. Это было в те дни, когда, работая над «Самгинным», он описывал низкие или жестокие поступки людей и еще долго был под впечатлением написанного» (т. 2, стр. 236).

Подобная неразделимость творческого состояния и жизненного поведения еще раз свидетельствует о цельности личности Горького. Он принадлежал к художникам, творческое «я» и реальная историческая личность которых образуют такое неразрывное единство, которое свойственно отнюдь не любой творческой индивидуальности. Именно так воспринимали его современники. «Человек узнавал Горького из книг и рисовал себе образ автора, – пишет Л. Никулин. – Он видел строгого к себе, много страдавшего в своей жизни мыслителя, верящего в победу правды, справедливости, разума. Он видел одного из тех великих писателей, которых мы называем классиками, литератора, верящего в высокую миссию литературы и в свой долг писателя-гражданина. Таким видел, знал Горького его читатель. И таким он встречал его в жизни. Ни тени разочарованья. Даже по внешности своей Горький был именно тем человеком, который написал «Детство», «Мои университеты», «Мать» (т. 2, стр. 234).

Новая книга о Горьком не сулит облегченного восприятия. Под пером очевидцев оживает один из самых сложных и насыщенных периодов в истории нашего народа – с 90-х годов прошлого до 30-х годов настоящего века. Эта драматическая эпоха изображается «пережитой» одним из крупнейших и наиболее чутких ко всем ее бурям людей, имя которому – Максим Горький.

Духовная эволюция писателя за это время не только полно отражена в тексте двухтомника – ее красноречиво демонстрируют и удачно подобранные фотопортреты, открывающие каждый из томов сборника. На первом (1900 год) – молодой писатель, полный напряженных духовных исканий. На втором (1934 год) – закаленный в бурях, многоопытный борец, писатель с мировым именем. Он «творил, писал, поучал, воспитывал, организовывал, спорил, доказывал, добивался, не считаясь со своими подорванными силами, а может быть, и наперекор им… В любом случае он продолжал еще смолоду намеченную линию своего жизненного пути – всегда нести людям добро познания, отдавая этому весь свой талант и – вплоть до смерти – горячее свое сердце» (В. Ходасевич, «Таким я знала Горького», т. 2, стр. ПО).

Мемуарный свод снабжен научным аппаратом, в основном соответствующим уровню, принятому сегодня в «Серии литературных мемуаров». Он открывается содержательной вступительной статьей И. Эвентова и А. Крундышева. Но почему-то здесь не указано, какими материалами пополнилось данное издание по сравнению с предыдущим сборником той же серии 1955 года. В отличие от традиции, установившейся в предисловиях к книгам «Серии литературных мемуаров», здесь вообще не обозначается, какие из публикуемых мемуаров являются наиболее редкими, не включавшимися в широко известные современному читателю книги. Примечания дают необходимый минимум сведений об авторах воспоминаний и в целом достаточный реальный комментарий. Но текстологический комментарий существенно уступает тому, который содержится во многих других сборниках данной серии, например: «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников» в двух томах (М., «Художественная литература», 1974), «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников» в двух томах (М., «Художественная литература», 1978). В комментариях к названным изданиям отражена работа составителей по сверке текстов с рукописными оригиналами; как правило, указывается время и место первой публикации и содержатся другие сведения по истории текста. В рецензируемом же сборнике данный раздел примечаний очень скуп, а главнное – неоднотипен по своему содержанию. Обязательно обозначается лишь источник, по которому печатается текст. Время первой публикации называется далеко не всегда, причем это касается даже тех случаев, когда эти сведения легко можно было почерпнуть из того источника, по которому воспроизводится текст. В ряде случаев обозначено: «Воспоминания опубликованы» в такой-то газете без указания на то, являлось это первой или просто какой-то очередной публикацией.

Отмеченные недочеты издания тем более досадны, что в целом выход двухтомника знаменует собой определенный плодотворный этап в собирании и издании мемуарной литературы о Горьком. Книга снабжена интересными, удачно подобранными фотоматериалами. Всем своим содержанием она подтверждает мысль П. Павленко: «Горький не только гениальный писатель. Он гениальная натура» (т. 1, стр. 6).

Новый свод воспоминаний о великом писателе, безусловно, привлечет большое внимание как исследователей, так и самых широких кругов читателей.

г. Горький

1. Конст. Федин, Горький среди нас, М., «Молодая гвардия», 1967, с. 52.[↩]