Идеи Белинского и творчество Достоевского

В. Кирпотин, Достоевский и Белинский, «Советский писатель», М. 1960, 303 стр.

Литература о Белинском обширна. О великом критике написаны десятки книг и сотни статей. Среди других более или менее детально разработаны проблемы: Белинский и Пушкин, Белинский и Гоголь, Белинский и Тургенев, Белинский и «натуральная школа»… Совокупность этих исследований воссоздает широкую картину развития русской реалистической литературы, дает весьма полное представление о степени, характере и, масштабах воздействия критика-революционера на творчество крупнейших писателей-классиков. Однако до последнего времени оставались «белые пятна», своего рода заповедные темы. Одна из них – Белинский и Достоевский.

Могут возразить, что вопрос о взаимоотношениях Белинского и Достоевского в литературе ставился неоднократно. Действительно, имеется несколько работ, по преимуществу описательного характера, в которых систематизировались высказывания Белинского о Достоевском и Достоевского о Белинском. Но делалось это робко, бегло, а главное – разрозненные оценки и характеристики не рассматривались с высоты общего взгляда на идейно-творческую эволюцию Достоевского. Необходимо было показать, как отношение к наследию Белинского реализовалось в самой художественной практике писателя.

Известно, что реакционеры от литературоведения, объявив Достоевского абсолютным антиподом Белинского, сочли в свое время вопрос окончательно и бесповоротно решенным. Современные фальсификаторы творчества великого русского романиста, противопоставляя автора «Бесов» и «Братьев Карамазовых» народно-освободительному движению, усиленно спекулируют на его мучительно сложных, противоречивых отношениях к «идеям Белинского и Гоголя».

Между тем очевидно, что нельзя ничего понять в «социальном опыте» Достоевского, в специфике его гуманизма, в его обостренной чуткости к положению униженных и оскорбленных, во всем комплексе идей и образов, обычно определяемом как «достоевщина», если игнорировать, с одной стороны, близость писателя в юности к кругу Белинского, а с другой – его последующую идейную эволюцию. Причем сама эволюция Достоевского полна противоречий. Знамя Белинского, высоко поднятое поколением русских революционеров-демократов, всегда вызывало сложное чувство у автора «Записок из подполья» – произведения, направленного против революции. Силу и обаяние идей Белинского, против которых он страстно восставал, Достоевский испытывал на самом себе. И это обнаруживается в «Преступлении и наказании», в «Идиоте» и «Подростке», в речи о Пушкине – во всем его творчестве художника и публициста.

Исследователя не должна пугать противоречивая сложность историко-литературных явлений. Верность правде истории – основа марксистско-ленинского литературоведения. Односторонность и упрощенчество в освещении проблемы Достоевский и Белинский нетерпимы. В свое время резкую критику вызвала книга В. Кирпотина «Молодой Достоевский» (1947). Не все в этой критике вполне приемлемо, но бесспорно, что в адрес книги «Молодой Достоевский» высказывались существенно важные замечания. В. Кирпотин был прав, утверждая, что именно в 40-х годах был заложен фундамент мировоззрения Достоевского, определились его эстетические симпатии и антипатии, однако, увлекшись анализом идейно-творческого облика писателя этого периода, В. Кирпотин нечетко проводил линии связи между ранним и зрелым Достоевским, не перебросил мост к последующим произведениям писателя, не дал ключа к пониманию самого драматического момента в творческой биографии писателя – к резкому повороту вправо. Исследователь сглаживал противоречия Достоевского, которые проявились уже в «Бедных людях» и в «Двойнике», когда настаивал на том, что повести о мечтателях явились как бы художественной параллелью к учению Белинского о действительности, и не обращал должного внимания на явные отступления молодого писателя от магистральной линии развития прогрессивной литературы «гоголевского периода».

Новая книга В. Кирпотина «Достоевский и Белинский», будучи посвящена, казалось бы, частной проблеме, дает целостное представление о всем творческом пути писателя, об его идейно-художественных исканиях, достижениях и срывах. Работу выгодно отличает стремление автора исчерпать проблему, рассмотреть ее с разных сторон.

Для понимания концепции В. Кирпотина важен его тезис о том, что «в формировании духовного облика Достоевского и как художника и как мыслителя-публициста сыграло роль множество влияний и импульсов, причем идеи, от которых он отталкивался, приобретали для него нередко не меньшее значение, чем идеи, к которым он примыкал» (стр. 19). Каждый момент в противоречивой позиции Достоевского по отношению к Белинскому, по словам автора, был обусловлен местом писателя «в действительности, его меняющимся положением в реальных столкновениях общественных групп, с их взаимно связанными и взаимно противоположными интересами. Жгучие потребности, жгучие требования жизни заставляли Достоевского обращаться к Белинскому…» (стр. 22). Чтобы понять смысл колебаний Достоевского в его отношениях к Белинскому, к ним нельзя подходить узкобиографически или только психологически, как это делалось ранее.

В книге очень конкретно показывается, какую поистине благотворную роль в литературном процессе может сыграть настоящая критика, вооруженная передовым мировоззрением. Опыт Достоевского в этом смысле весьма поучителен.

» Без школы Белинского, вне воздействия идеологии русской революционной демократии, без сомнений и мятежа, столь характерных для мироощущения писателя, Достоевский был бы литератором, общественное значение и влияние которого остались бы ничтожными. Гениальным художником Достоевский стал потому, что, пройдя школу Белинского, никогда не сходил с пути исканий. Результаты, к которым он приходил, были ложны, выводы его не выдерживали критики, однако сами поиски объективно содержали в себе революционный заряд, аргументация была «крамольнее», чем сам Достоевский хотел и предполагал. В. Кирпотин к месту вспоминает слова Луначарского о том, что нам нечему учиться у Достоевского, но мы многое можем постигнуть путем изучения Достоевского.

У книг, подобных этой, имеется своя ахиллесова пята – можно противопоставить одного писателя другому и изолировать их от всего литературного процесса, а главное от жизни, выражением которой является литературный процесс.

В. Кирпотин, нам кажется, счастливо избежал этой опасности. Он не ограничился тем, что показал, какое влияние на личность Достоевского, на его духовную эволюцию, на содержание и характер всего его творчества оказал Белинский. Автор не забывает, что художественный мир Достоевского был порожден русской действительностью на определенном историческом этапе ее развития. И поэтому представляется убедительным вывод, к которому он приходит в конце своего исследования: «Белинский был одним из главнейших среди тех деятелей, которые научили Достоевского не верить фасадной, показной стороне жизни и обратили его взоры к потаенной, противоречивой сущности ее. Без Белинского Достоевский никогда не создал бы свои самые интересные, самые значительные художественные образы отрицателей, бунтарей, богоборцев, ревнителей справедливости, искателей правды» (стр. 299). Отметим только, что от автора книги следовало ожидать более развернутой характеристики «эпохи Достоевского», ибо между 40-ми и 70-ми годами пролегла глубокая историческая борозда.

Есть в этой книге, написанной с большим творческим увлечением, и серьезные упущения. Начнем с того, что анализ носит все-таки социологический характер по преимуществу. Сам по себе он интересен и полезен, но ведь речь идет о великом литературном критике и великом художнике слова. Идеологический аспект анализа здесь явно недостаточен. Идеи Белинского, их отголоски, мятеж против них, их преломление в произведениях Достоевского носили сугубо специфический характер еще и потому, что облекались в плоть и кровь художественных образов, типических характеров, реалистических картин жизни. Эта эстетическая сторона проблемы осталась слабо освещенной.

В комплексе идей Белинского, в его учении важнейшее место занимают вопросы реализма и народности литературы. В книге им уделено непропорционально мало внимания. Об эстетических убеждениях Достоевского и их соотношении с эстетикой Белинского следовало бы говорить в полный голос.

Испытывая воздействие идей Белинского и вместе с тем страстно полемизируя с ними, Достоевский в 60-х и 70-х годах постоянно имел в виду учеников и преемников дела Белинского. Журнал «Время», а затем «Эпоха» пытались дискредитировать Чернышевского и Добролюбова, которые якобы усвоили и развивали слабые стороны учения Белинского и доводили их до крайностей. Эту ревизию Белинского и атаку против его последователей во «Времени» и в «Эпохе» вели не только А. Григорьев и Страхов, но и Достоевский.

В монографии В. Кирпотина взаимоотношениям Достоевского и шестидесятников уделено непростительна мало места. Между тем беглые упоминания и ссылки убеждают в том, что автор имел возможность шире поставить этот вопрос. Совсем не повезло в книге Добролюбову. А ведь детальный анализ, скажем, статьи «Г-н бов и вопрос об искусстве» мог бы очень обогатить работу в части, посвященной эстетическим взглядам Достоевского.

И, наконец, одно попутное замечание. Мы говорили о богатстве литературы, связанной с именем Белинского. Что касается Достоевского, то в связи с 75-летием со дня смерти писателя и после юбилея, широко отмеченного у нас и за рубежом, появилось множество статей, брошюр, несколько книг. В подготовке одной из них – сборника «Творчество Достоевского» (Изд. АН СССР, 1959), своего рода коллективной монографии – принимал участие и В. Кирпотин. Общепризнанна роль, которую сыграли выступления партийной печати («Правда», 6 февраля 1956 года; «Коммунист», 1956″ N 2) в определении места наследства Достоевского в современной идеологической борьбе.

Вполне естественно, что читатель вправе поинтересоваться, как В. Кирпотин относится к работам своих предшественников, в какой мере он учел их опыт. Но книге свойственна «одна странная, трудно объяснимая особенность: вы не найдете в ней ни единого упоминания о работах современных советских исследователей. Последняя по времени статья, названная В. Кирпотиным, относится к концу 20-х годов! Такая «фигура умолчания» не может не удивлять. Исключение сделано для двух-трех зарубежных работ, по адресу которых высказывается несколько убедительных полемических Замечаний. Любопытно, что даже столь торопливый экскурс в литературу вопроса обогатил книгу, наглядно показав, насколько актуальна ее тема.