«Господа Головлевы» и эстетика русского реалистического романа

К. Н. Григорьян, Роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы», Изд. АН СССР, М. – Л. 1962, 116 стр.

Новое исследование о романе Салтыкова-Щедрина открываешь с некоторой опаской. Ведь именно о «Господах Головлевых» сказано довольно много и в специальных статьях, и в общих трудах, посвященных творчеству Щедрина; было написано немало интересных работ, верно и глубоко раскрывающих идейный смысл романа, его образы, особенности его психологического анализа и черты стиля. Не явится ли очередная монография сводом уже известного?

Такая опасность, казалось, усугублялась и непосредственно учебным, как бы прикладным назначением книги, рассчитанной на преподавателей и студентов гуманитарных вузов, преподавателей средней школы.

Учебные задачи, однако, не помешали К. Григорьяну найти оригинальный научный угол зрения на произведение, который и определил в конечном счете значимость его работы. Главная цель, стоящая перед исследователем, – уяснить черты «жанровой природы и стилевой системы романа, которые выделяют его в ряду других произведений Салтыкова» и в то же время «сближают с традициями русской реалистической прозы», с эстетическими нормами и принципами русского реалистического романа второй половины XIX века. В соответствии с этим внимание автора сосредоточено на анализе жанра «Головлевых», отдельные главы посвящены психологизму, портрету и пейзажу в романе. Проблематика исследования обусловила необходимость обращаться ко всему наследию Щедрина, с одной стороны, и Тургенева, Гончарова, Толстого, Достоевского – с другой. Эти широкие сопоставления привели автора к интересным наблюдениям и позволили сделать новые выводы.

Так, прослеживая жанровые искания сатирика в 60 – 70-е годы, К. Григорьяи не просто определяет основную их тенденцию – движение К большим эпическим формам повествования, – тенденцию, которая была отмечена уже рядом щедриноведов. Он не ограничивается и выделением, вслед за своими предшественниками (например, А. Бушминым), основных узловых вех этого движения: от очерка – к очерковому циклу, и далее – к сатирическому роману-обозрению. Исследователь утверждает весьма плодотворную, на наш взгляд, мысль о жанровом многообразии монументальных сатирических полотен Щедрина, большей частью несводимых к жанру романа. Эта мысль, хотя и выраженная очень бегло и недостаточно четко, полемически направлена против наметившейся в работах последних лет тенденции все крупные произведения Щедрина зачислять по штату романов. К. Григорьян резонно замечает: «Если «Дневник провинциала в Петербурге» и «Убежище Монрепо» – романы, то на каком основании выпадают из рамок этого жанра такие монолитные циклы, как «Помпадуры и помпадурши», «В среде умеренности и аккуратности», «Мелочи жизни»? Очевидно, не следует слишком расширительно и вольно толковать границы жанра».

Правда, автору можно было бы возразить, что структурная цельность в таком сатирическом обозрении, как «Дневник провинциала в Петербурге», где мы имеем дело с единым героем-рассказчиком, значительно ощутимее, чем, например, в «Помпадурах». Однако и в них именно, художественная, а не только проблемная «монолитность» действительно несомненна. Но важнее всего другое: эстетическая цельность этих обозрений, принципы отражения жизни в них все-таки иные, чем в романе, вся художественная структура которого подчинена раскрытию эволюции характера героя во взаимодействии со средой. В центре обозрений Щедрина не судьба героя, а непосредственно сатирическая типизация разных социально-политических пластов русской жизни. Сатирик сам подчеркивал в «Господах ташкентцах», что пишет «не роман», а «картину нравов».

Можно только пожалеть, что тема монографии не позволила автору разработать вопрос о щедринских сатирических жанрах во всем его объеме, проследить в творчестве писателя переходные формы от сатирического обозрения к сатирической эпопее, какой является, на наш взгляд, «Современная идиллия». Но, во всяком случае, вполне убедительна мысль исследователя, что общественно-психологический роман «Господа Головлевы» и такие монументальные сатирические произведения, как «История одного города» или «Современная идиллия», – жанровые полюса творчества Щедрина.

Во второй главе подробно рассматривается многообразие деталей и приемов, композиционных средств, использованных Щедриным для психологической характеристики Иудушки. Трагический финал романа анализируется в свете основной нравственной проблемы, стоявшей перед писателем, – всестороннего художественного исследования психологии лицемерия. Прослежены «этапы психологической эволюции» героя к полному маразму – и в то же время появление на этих поворотных пунктах (по мере приближения развязки) «проблесков человеческих эмоций», «тоски» одиночества, «внутренней сумятицы» и т. д. Совокупность психологических мотивировок для «пробуждения одичалой совести» Иудушки усиливает художественную убедительность гениального по силе социального разоблачения финала «Головлевых». Очень верно и глубоко наблюдение исследователя, что мотив нравственного возмездия, расплаты, который с силой неожиданного эстетического катарсиса поражает нас в развязке романа, по существу проходит через все произведение, являясь завершающим штрихом в судьбе и Степки-балбеса, и Арины Петровны, и Анниньки.

Много места уделено наблюдениям над речью героя, служившей ему ширмой, орудием обмана. Автор полемизирует в этой связи с Е. Покусаевым, считающим пустословие одной из определяющих черт характера Иудушки. По мысли К. Григорьева, это не самодовлеющее и всеопределяющее свойство, а лишь один из признаков основных качеств Иудушки – лицемерия и двоедушия. В этом К. Григорьян прав, однако повод для полемики, по нашему мнению, недостаточен: тонкий анализ пустословия Иудушки и художественных средств его обнажения, проведенный в работах Е. Покусаева, не претендует на исчерпывающую характеристику Головлева и таким образом не ограничивает исследователей в выявлении все новых психологических глубин типа.

Касаясь портретной характеристики в «Господах Головлевых», К. Григорьян утверждает, что Щедрин «редко прибегает к деталям внешности», в частности «нигде не дает описание внешности Иудушки». Но этот вывод противоречит его же наблюдениям над тем, как каждый новый эпизод романа оттеняет новые черты в мрачной фигуре героя: он «извивается» у постели умирающего брата, «любезно хихикает» у постели умирающей матери, «масляными глазами» смотрит на Анниньку, «погано распустив при этом губы», и т. д. Характеристика внешности Иудушки в своей необычайной экспрессивности составляет одну из важных сторон художественной структуры образа. Своеобразие его портрета – в преимущественном внимании автора к жесту, движениям, выражению глаз, мимике. И рассчитаны подобные описания скорее на непосредственно эмоциональное и интеллектуальное, чем на зрительное, восприятие.

К. Григорьян убедительно показывает, что пейзаж в романе находится «в общем ряду становления национального пейзажа в русской художественной литературе». Его сближает с пейзажем Тургенева лиризм, созвучность душевному состоянию героев, с пейзажем Толстого – объективность описания и глубина психологизма. По общему суровому, скорбному колориту и эмоциональной напряженности он близок к пейзажу Достоевского и по социальному звучанию – к некрасовскому.

Итак, основной вопрос, занимавший автора исследования, решается в книге обстоятельно и интересно. Однако, сосредоточив внимание на отличиях художественной структуры «Господ Головлевых» от образного строя других произведений сатирика и на близости ее к эстетике русского классического романа, автор оставил в тени черты коренного единства во всей стилевой системе щедринского творчества. Между тем постановка вопроса о закономерности появления у Щедрина во второй половине 70-х годов такого произведения, как «Господа Головлевы», о месте его художественных открытий в общей эволюции творческой манеры писателя, на наш взгляд, значительно повысила бы теоретическую ценность его содержательной работы,