Главлит и литература в период «литературно-политического брожения в Советском Союзе». Вступительная заметка и публикация Т. Горяевой

Сложившаяся в стране система политического контроля в области культуры и общественного сознания представляла собой уже к середине 30-х годов трехглавое образование, в котором Агитпроп ЦК ВКП(б), НКВД и Главлит существовали в тесном контакте и взаимодействии. Образованный в 1936 году Комитет по делам искусств при СНК СССР наряду с чисто административно-хозяйственной деятельностью также выполнял цензурно-контролирующие функции, как, впрочем, и многие другие государственные и общественные организации. Каждое ведомство отдельно и вся система вместе, взаимно проверяя друг друга на «чистоту» критериев и тщательность поиска антисоветчины, в результате перекрестного информирования действовали максимально эффективно.

Смена политических ориентиров, называемая «оттепелью» (хотя так трудно называть «оттепелью» период, в котором стали возможны травля Б. Пастернака, «встречи» Н. Хрущева с творческой интеллигенцией, борьба с буржуазным влиянием в литературе и искусстве и пр.), на недолгий период изменила соотношение в вертикали власти. Главлит на время утратил руководящие позиции и мощь. С августа 1963 года он в качестве Главного управления по охране военных и государственных тайн в печати существует в структуре Комитета по делам печати при Совете Министров СССР. В результате авторитет органов цензуры, их материальное положение существенно снизились. Согласно инструкциям этого периода, Главлит должен был главным образом обеспечивать защиту государственных в военных тайн; идеологические требования к содержанию информации не были так сильно выражены, что уже само по себе было свидетельством демократизации.

Руководство Главлита не могло мириться с подобной ситуацией. Память о былом могуществе не давала покоя. В адрес высших партийных органов полетели письма с предупреждениями о том, что идеологическому оплоту страны наносится ущерб. Письма организовывались по всем правилам советского этикета: с мест были инспирированы «сигналы» – письма руководителей республиканских и областных управлений цензуры, в которых отмечались факты пренебрежительного отношения Госкомпечати к нуждам цензоров, что абсолютно «недопустимо в условиях идеологической борьбы» ¹.

Административные амбиции Главлита совпали со сменой политического курса и руководства страны в октябре 1964 года. Поэтому повышение статус*. Главлита до уровня общесоюзного министерства – он теперь получал официальный титул Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР (постановление Совета Министров СССР от 18 августа 1966 года) – явилось одним из первых шагов к переходу в эру «застоя». Этому предшествовало событие, ставшее переломным в процессе удушения слабых демократических ростков, – следствие и суд над писателями А. Синявским и Ю. Даниэлем, сопровождавшиеся истерической пропагандистской кампанией, в которой творческая интеллигенция разделилась на многочисленную «группу поддержки» и малочисленную оппозиционную, отныне и навсегда состоящую для советской власти из неблагонадежных или диссидентов. В записке Главлита в ЦК КПСС от 11 декабря 1965 года творческая интеллигенция в лучших традициях и стилистике 30-х – начала 50-х годов открыто обвиняется в антисоветской деятельности, враждебности к советскому строю, антинародности, буржуазности и многих других грехах. «Трудно найти оправдание тому, что мы терпим по сути дела политически вредную линию журнала «Новый мир»<…> Критика журнала «Юность» по существу никем не учитывается, и никто не делает из этого необходимых выводов. Журнал из номера в номер продолжает публиковать сомнительную продукцию, выдавая ее за достижения литературного процесса <…> Многие произведения советских писателей печатаются в реакционных журналах за рубежом <…>»² Вывод напрашивался сам собой: пришло время решительных действий и открытых репрессий.

В этой ситуации Главлит занял свое прежнее место в регулировании и упреждающем контроле, прежде всего за состоянием идеологии в обществе на очередном крутом переломе. Именно в этот период надзорно-аналитическая роль Главлита особенно заметна. Призванные для этих целей опытные его сотрудники наряду с сотрудниками КГБ готовили для ЦК подробнейшую информацию о культурной и общественной жизни страны, мнениях и настроениях интеллигенции, зеркальном отражении этой жизни в зарубежной прессе. Таким образом, привычная перекрестная методика информирования и контролирования дала необходимый эффект: позволила партии в достаточно короткий срок максимально монополизировать идеологию, запугать поверивших в перемены, изгнать во внутреннюю и внешнюю эмиграцию несогласных.

Секретное постановление Секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара» от 7 января 1969 года явилось своего рода признанием завоеванных властью позиций. Сущность этого постановления заключалась в том, что «в условиях жесточайшей идеологической борьбы <…> ответственность за идейную направленность выпускаемых произведений» должны нести «непосредственно руководители организаций и ведомств и редакционных коллективов», ответственность партийную и государственную, – система фискальная и порочная. При этом лицемерно заявлялось, что это вызвано тем, что «в условиях социалистической демократии органы предварительного контроля существуют главным образом для предотвращения сведений, составляющих государственную и военную тайну» ³. Установленный порядок создал невыносимую атмосферу в творческих коллективах: отныне руководители этих коллективов превращались в заложников, вынужденных выбирать между своим креслом, партбилетом и благополучием – и совестью художника. Немногие отважились на открытое противостояние требованиям официальной идеологии. До 1970 года продолжалась неравная борьба между цензурой и А. Твардовским, закончившаяся для него так трагично; до 1984 года сражался Ю. Любимов, лишившийся в результате не только театра, но и гражданства СССР. Но таких были единицы. Большинство стали «внештатными сотрудниками» Главлита, осуществлявшими предварительную цензуру на местах. Их основной задачей являлось изъятие «нежелательной» информационно-художественной продукции на стадии редакционной подготовки. Таким образом, были задействованы все участники информационно-творческого процесса. Не исключая и авторов, поделившихся на тех, кто благодаря самоцензуре получал доступ к аудитории, и тех, кто выбрал более сложный и долгий путь «самиздата» и «тамиздата».

В период подготовки к «новому этапу построения коммунистического общества», получившему впоследствии название эпохи «застоя», функции Главлита значительно расширяются. В его задачи теперь входит не только последующий контроль всей печатной и изобразительной продукции, но и анализ настроений общества, и главным образом творческой интеллигенции. С середины 60-х годов в круг обязанностей Главлита входат анализ содержания зарубежных публикаций, посвященных культурной жизни, а затем и диссидентского движения в СССР. По содержанию, организации материала и стилю эти информационно-аналитические записки и справки Главлита мало чем отличаются от донесений КГБ в ЦК КПСС этого же времени.

Отобранные документы публикуются полностью или с незначительными сокращениями за счет купированных фрагментов, не относящихся к теме публикации (N 3, 6, 11). Сохранены необходимые делопроизводственные атрибуты, поскольку они содержат важную информацию об авторстве, степени ее секретности и рассылке этих материалов. В подавляющем большинстве документы, хранящиеся в ГАРФ в фонде Главлита, представлены «отпусками», то есть заверенными вторыми экземплярами тех Записок, которые были посланы в ЦК и хранятся в его фонде в ЦХСД. Поэтому в археографической легенде они определены как подлинники.

N 1

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА ГЛАВЛИТА А. П. ОХОТНИКОВА⁴ ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КОМИТЕТА ПО ПЕЧАТИ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР Н. А. МИХАЙЛОВУ⁵

23 апреля 1966 г.

Секретно

Редакция журнала «Новый мир» для опубликования в апрельском номере заверстала памфлет В. Катаева «Святой колодец» ⁶; который был отклонен в 1965 г. редакцией журнала «Москва».

В представленном редакцией «Нового мира» варианте сделано несколько небольших поправок, касающихся Сталина и «рталинской эпохи» и явных биографических признаков, по которым устанавливается писатель С. Михалков, изображенный в пасквильном духе. Однако эти исправления мало что меняют в содержании произведения.

В памфлете много автобиографических моментов, отражающих разные периоды жизни В. Катаева, и в частности эпизоды его поездки в США. Произведение написано в манере «разорванного сознания», наплывов памяти, смешения сновидений и реальной действительности.

Возражения по-прежнему вызывает первая часть памфлета, где дается искаженная оценка советской жизни послевоенного периода. Обстановка в стране до 1953 г. и позже изображается как состояние кошмарного бреда больного, в котором преобладают тягостные настроения подавленности, оцепенения, паталогизм восприятия всего окружающего.

В памфлете это время характеризуется как период «небытия» и болезненных сновидений, от которых хочется очнуться. Советская действительность населена автором такими уродливыми порождениями культа личности, как «человек-севрюга», «говорящий кот», «Альфред Парасюк – интеллектюель», преклоняющиеся перед западной культурой Воловичи, ущербные молодые люди – Шакал и Гиена, «молчаливые духанщики» – грузины в загаженных мухами винных погребах и другие персонажи, выходящие за пределы реальности.

Воссоздавая этот бредовый мир, автор подчеркивает, что, несмотря на его потусторонность, все это якобы существовало в нашей действительности на самом деле, в каком-то четвертом измерении.

Первая часть памфлета состоит из не связанных между собой тягостных снов, картин реальной действительности и воспоминаний, перевернутых в угасающем сознании человека. В этих снах отражается восприятие писателем интеллектуальной жизни двух столиц: «столицы нашей родины» Москвы и столицы «любимой провинции цезаря» – Тбилиси.

В одном из таких воспоминаний возникает «видение»»ужасного» дня, которое долгие годы не перестает тревожить воображение автора. Эпизод связан с его поездкой в 1949 или 1950 г. в «эмке» вокруг Киевского колхозного рынка в Москве и, по мысли автора, как бы отражает весь дух того времени с его настроениями самодовольства и «квасного патриотизма».

В. Катаев с сарказмом рисует сцену, в которой «граждане той эпохи» с жадностью пьют свой «национальный напиток». Толпа стояла у «кошмарной желтой бочки». «На ней было написано большими золотыми славянскими буквами в стиле Александра III слово «Квас», как бы специально для того, чтобы подчеркнуть величие и патриотизм эпохи… Рядом с машиной стоял высокий гражданин той эпохи в широких штанах, бледно-голубых сандалиях, в добротной черно-синей велюровой шляпе чехословацкого импорта, которая высоко и прочно стояла на голове, опираясь на толстые уши. Гражданин жадно пил из литровой кружки национальный напиток» (стр. 8).

В другом «сне» В. Катаев вспоминает поездку в Грузию, которую он называет «легендарной ковровой столицей». Подвергая критической оценке все то, что связано с именем Сталина, автор допускает ряд выпадов против грузин вообще, в недоброжелательном тоне рисует их быт и нравы.

Вспоминая Грузию, воспетую Осипом Мандельштамом как «прелестный край», автор показывает ее превращение в напыщенную, самодовольную и наглую провинцию. В его сознании возникают «мучительные» и «тягостные» представления и эпизоды, свидетельствующие о вырождении культуры и самобытности Грузии. В поле его зрения попадают такие «детали», как грязь на прилавках, засиженные мухами лампочки грузинских винных погребков, духаны, выполненные в «шикарно банно-прачечном стиле местного ренессанса», молчаливые грузины, Которые упорно не хотят отвечать на вопросы, якобы не понимая по-русски. «Мы метались по волшебному городу. Хотелось жрать. Жрать было нечего. Хотелось пить. Пить было нечего. Можно было сойти с ума от невозможности постичь душу этого города, от бессилия разгадать, адские намерения его молчаливых духанщиков» (стр. 18).

В эпизодах «сновидений» о Грузии подчеркивается особая «придворная» связь ее с «самым верхом», а в так называемой «Повести о говорящем коте» рисуется убогость интеллектуальной жизни грузинской интеллигенции (стр. 16 – 18).

Следует отметить и то, что в представленном редакцией «Нового мира» варианте произведения в одном из самых отвратительных его персонажей явно угадывается писатель С. Михалков. Он характеризуется так: «редчайший гибрид человеко-севрюги с костяным носом, клоунскими глазами, грузная скотина – в смысле животное, – шутник, подхалим, блатмейстер, доносчик, лизоблюд, стяжатель-хапуга, – чудовищное порождение того отдаленного времени… Боже мой, как чудовищно разъелся он на чужих объедках, в какую хитрющую, громадную, сытую, бездарную скотину он превратился в своем цирковом пиджаке, увешанном цацками» (стр. 13). Упоминая некоторые детали биографического порядка и придавая этому образу черты сходства с С. Михалковым, автор допускает ряд личных выпадов и оскорблений, называя его «черно-бакалейщиком и охотнорядцем», «гонителем всего нового», «модификацией Булгарина» и т. д.

1. ЦХСД Ф. 5. Оп. 33. Д. 236. Лл. 63 – 68.[↩]
2. Там же. Оп. 30. Д. 462. Лл. 249 – 256.[↩]
3. ЦХСД. Ф. 5. Оп. 19. Д. 131. Лл. 2 – 6.[↩]
4. А. П. Охотников – с октября 1965-го по август 1966 года начальник Главного управления по охране военных и государственных тайн в печати Комитета по печати при Совете Министров СССР.[↩]
5. Н. А. Михайлов (1906 – 1982) – председатель Комитета по печати при Совете Министров СССР в 1965 – 1970-х годах.[↩]
6. Несмотря на суровые предписания Главлита, «Святой колодец» В. Катаева был опубликован в «Новом мире» (1966, N 5). Определенные уступки цензуре не умаляют, а только подчеркивают напряженность и отчаянность противостояния А. Твардовского, который осмеливалсяпомещать на страницах своего журнала произведения, получавшие отрицательную характеристику цензуры и ЦК КПСС.[↩]