Эстетика публицистики

В. Журбина, Теория в практика художественно-публицистических жанров. Очерк. Фельетон, «Мысль», М. 1969, 399 стр.

«…Потребность систематического знания законов изящного и основанного на нем систематического знания истории отечественной литературы» ¹, которую отмечал Белинский, к вашему времени не стала меньше. Но и сегодня, как сто тридцать лет назад, хорошей книги по общей теории литературных жанров нельзя найти ни в одном каталоге мира. И все же, если ваше желание разобраться в этой теории велико, вы не уйдете из научной библиотеки ни с чем: вам предложат несколько интересных работ об отдельных жанрах, в их числе монографию Е. Журбиной «Теория и практика художественно-публицистических жанров».

Е. Журбина принадлежит к числу теоретиков малых жанров прозы, считающих главным признаком жанровой специфики очерка и фельетона их «двойную подсудность»: законам художественной литературы и законам публицистики.

«Художественно – публицистическая» концепция Е. Журбиной в теории очерка и фельетона противостоит «документалистской», данной в «Кратком словаре литературоведческих терминов» Л. Тимофеева и Н. Венгрова. Отличительным признаком очерка они считают документальность письма, фактографичность.

Е. Журбина убедительно пишет об эстетической ограниченности документалистской концепции. Она не соглашается с мыслью о том, что «очерк – повествование о событии или человеке, существовавшем в действительности, а не созданном или преображенном творческим воображением художника, как во всех других родах и видах художественной литературы». Исследовательница права, утверждая: «Ни то, что в основе образного обобщения в очерке лежат факты действительности, имеющие часто «точный адрес», ни то, что очерк иной раз имеет вполне определенную задачу в жизни, не может служить поводом для изгнания его за пределы искусства».

Основное внимание исследовательница сосредоточивает на эстетике «трудных», документально-публицистических жанров. Очень интересны здесь ее суждения об эмоционально-психологическом содержании очерка – «те особые взаимоотношения, которые устанавливаются между писателем и читателем, когда речь идет о подлинном, о бывшем», их «особенно тесная, «интимная» связь».

Поиски исследовательницы в этом направлении увенчались открытием общего принципа типизации действительности очеркистами и фельетонистами. Для такой типизации «характерны не только поиски типического в самой жизни, но и особый характер художественного анализа, при котором представшая перед писателем действительность характеризуется с точки зрения ее социального смысла», с оставлением «где-то в стороне или на втором плане моментов индивидуально-психологических».

Не менее интересна попытка Е. Журбиной объяснить своеобразие вымысла-обобщения в очерке. «Вымыслить», по ее мнению, значит свести жизненный материал в единый образ. Однако показать, чем принципиально отличается типизация в очерке от типизации общебеллетристической, исследовательница не смогла. Априорна, не подтверждается литературной практикой и ее мысль о том, что «наличие… открытой публицистической позиции в разговоре с читателем, стремление автора вмешаться в жизнь и придает очерку достоверность.., как это делает точный адрес события или точная фамилия героя».

Это имитация документальности, которая придает произведениям (например, «Хорю и Калинычу» И. Тургенева или «Прасковье Максимовне» В. Овечкина) вид документальных, но не делает их таковыми.

Уступка сторонникам документалистской концепции жанра признанием «двойственной природы» документальности в очерке (в фельетоне тоже) завела Е. Журбину в тупик, выбираться из которого ей пришлось с помощью не очень убедительного аргумента. Своеобразие недокументальных публицистических произведений с сюжетом-интригой побудило исследовательницу написать: «Значит, спросит нас читатель, сюжет в такого рода очерке строится на вымышленных взаимоотношениях героев, созданных путем вымысла характеров? Значит, перед нами очерк, в котором явственно выражена вымышленная основа повествования? Значит?.. Тем не менее эти произведения остаются очерками, а не превращаются в рассказ… В самом деле, разве не реально (курсив мой. – Н. Г.) выражены столкновения Борзова и Мартынова в «Районных буднях» Овечкина?.. И разве не эти взаимоотношения героев движут повествование?»

Реально, однако не документально. Документальность и реальность – не одно и то же.

Кстати, об очерковом сюжете. Е. Журбина пишет, что сюжет в очерке «всегда преподносится как размышления автора о делах и людях, что придает ему особый характер»: «очеркист использует свое право во имя поднятой над повествованием мысли выхватывать из разных рядов и ставить в один факты и образы, не мотивируя их встречу на страницах очерка ничем иным, кроме родства по проблеме».

Автором монографии сделано важное для теории очерка обобщение. Один из единомышленников исследовательницы в этой части ее концепции – В. Богданов – видит в «свободной, «с помощью» автора или рассказчика возникающей композиции» наиболее полное выражение типологических особенностей очеркового жанра². Но в отличие от Е. Журбиной, которая не мыслит развития очеркового сюжета вне публицистической заданности, он считает свободную композицию особенностью как публицистических, так и «свободных от публицистического элемента» очерков.

Совпадение суждения литературоведов дает основание заключить, что специфику жанра надо искать где-то здесь. А их расхождение в характеристиках важнейшей особенности очерка настораживает. Если наблюдения и размышления автора, сопоставление и изображение явлений действительности возможны в очерке и не на публицистической основе, то в чем тогда заключено «очерковое» своеобразие такого очерка, как его определить, каков он?

Таковы, например, «Записки охотника» И. Тургенева, «Владимирка и Клязьма» В. Слепцова, «Кочевники» Н. Тихонова, «Кавказские записки» В. Закруткина, некоторые очерки В. Фоменко и В. Семина. А. Скабичевский называл такие очерки «объективно-эпическим повествованием», И. Жига – «художественно-изобразительными».

Признание этого освободило бы Е. Журбину от необходимости искать публицистику в «Записках охотника», умалять традицию непублицистического очерка в советской литературе обвинением его в «эмпиризме».

Жанровая специфика современного фельетона осмыслена исследовательницей лучше. Определение советского фельетона как «художественно-публицистического жанра», который «имеет чаще всего в своей основе комический конфликт», по-хорошему эластично и указывает на основные особенности содержания и формы жанра.

Успешному решению теоретических проблем очерка во многом могла бы содействовать продуманная классификация его жанровых разновидностей, хотя бы тех, которые названы в рецензируемой книге: документальной и обобщенной, научно-художественной, лирико-публицистической, социальной, проблемно-критической и особенно форм, своеобразие которых Е. Журбина объясняет их близостью к другим жанрам прозы – публицистической статье, этюду, рассказу, повести.

Серьезной помехой в теоретических исканиях многих очерковедов является заметное несоответствие мерила, с помощью которого они устанавливают принадлежность произведений к очерку, с теми критериями, которыми принято пользоваться при определении других жанров даже в пределах эпического рода литературы.

Так, роман, повесть и рассказ обычно различают по комплексам признаков, характеризующих следующие качества: общую манеру повествования (она должна быть красочной, художественной), ракурс изображения человека (он предстает здесь в индивидуальной судьбе, сопряженной с жизнью окружающего мира), временной и количественный масштабы событийного плана, который образует сюжет-интригу различной сложности, и, наконец, обусловленный этими масштабами объем произведения.

К очерку, мы знаем, предлагают подходить с несколько иными критериями, допускающими курьезы. Возьмем повести типа «Мысли и сердце» Н. Амосова или «Смерть меня подождет» Г. Федосеева. Они и документальны (если не подлинной достоверностью на каждой странице, то уж «фактической» наверняка), и имеют исследовательское начало, и публицистичны, и повествование в них ведется от первого лица. Несмотря на все эти «очерковые», по мнению многих критиков, признаки, оба произведения являются повестями.

Подобный курьез есть и в монографии Е. Журбиной. Характеризуя беллетризованные фельетоны А. Зорича, исследовательница заметила, что, «будучи напечатанными в газете да еще с эпиграфом, где был изложен факт, они сохраняли оттенок документальной достоверности. Перейдя в сборник или журнал, они уже не выглядели фельетонами, а выглядели рассказами».

Другие литературные жанры, скажем поэма и та же повесть, воспринимаются нами как поэмы и повести, независимо от того, где они напечатаны.

В советской литературе широко бытуют жанровые гибриды. Если бы Е. Журбина вела речь о соотношении каких-либо элементов фельетона, очерка и рассказа в произведениях А. Зорича, ее затруднение было бы вполне объяснимо. Но может ли одно и то же произведение сегодня быть фельетоном, завтра стать очерком, а послезавтра – рассказом, не претерпевая никаких изменений в содержании и форме?

Некоторая непоследовательность суждений исследовательницы, допускающей отнесение одной и той же формы к различным жанрам, является результатом преувеличения жанрообразующих свойств документально-публицистического начала в художественной литературе.

Знаменательно, что она не замечает вокруг очерка ни публицистических, ни документальных («невыдуманных») рассказов, повестей, романов, драм, поэм, стихотворений, забывая временами даже об исследуемом в той же книге фельетоне. А жаль. Необходимость объяснить, почему эти произведения не стали очерками, внесла бы в ее суждения существенные коррективы, сделала бы ее концепцию более диалектичной.

Монография Е. Журбиной при всех своих недочетах является лучшей книгой советского литературоведения об эстетике публицистики. Это достоинство книги во многом обусловлено тем, что исследовательница искала истину не между двумя-тремя соснами расхожих «журналистских» идей, как это еще нередко делают специалисты по теории очерка и публицистики, а проверяла эти идеи соединением теории с практикой.

г. Ростов-на-Дону

1. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. V, Изд. АН СССР, М. 1954, стр. 7.[↩]
2. В. А. Богданов, Разведчик нового (О специфике и путях развития советского очерка), «Знание», М. 1969, стр. 41, 42. [↩]