Если прохудилась крыша…

Публикуя письмо «Если прохудилась крыша…», редакция завершает полемику между С. Наровчатовым («Поэзия и схема» – «Вопросы литературы», 1966, N 1) и Л. Лазаревым («Обязанности критика» – «Вопросы литературы», 1966, N2). Поводом для этой полемики послужили заметки В. Перцовского «Дни» и годы поэзии» («Вопросы литературы», 1965, N 9), однако подлинным ее предметом было состояние критики поэзии. И С. Наровчатов, и Л. Лазарев высказали свою точку зрения на то, что происходит сейчас в критике. Дополнительный материал по этому вопросу читатели могут найти в анкете «Писатели о критике» («Вопросы литературы», 1966, N 5).

Начну с главного. Л. Лазарев ищет расхождений со мной во взглядах на обязанности критика там, где их нет. Но есть действительные расхождения, и они касаются оценки состояния критики поэзии в последние годы.

«Мне кажется благом, – пишет Л. Лазарев, – то чувство постоянной неудовлетворенности положением дел в критике (естественно, и в искусстве), которое всегда существует в обществе. И если представить себе, что наступит момент, когда благодарное общество в порыве восторга воскликнет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – осчастливленная критика (да и искусство) может считать этот час последним, потому что исчезнет стимул для совершенствования, дальше будет идти не за чем, искать нечего».

Этот постулат обращен Л. Лазаревым ко всем векам и народам и, так сказать, в частном приложении – к нашему времени. Не берусь судить, как обстояло дело в давние времена, но сейчас оно обстоит неважнецки. Лазаревское «urbi et orbi», верное в каком-то самом общем смысле, в конкретном его применении к конкретной обстановке критико-литературного 1966 года, к сожалению, выглядит весьма неубедительным. «Благополучное неблагополучие», объявляемое благом для всего рода человеческого (что, может быть, и верно), отнюдь не оборачивается таковым для нас, грешных, читающих плохие статьи о современной поэзии.

Что же касается момента, «когда благодарное общество в порыве восторга воскликнет: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!», то опасность вытекающих из него последствий столь отдалена во времени, что явно отступает перед меньшей, но ближайшей. Ведь прочитав эту фразу, подумаешь: «Эк куда хватил! Это еще когда будет, а вот сейчас-то?»

Ответа на этот естественно возникающий вопрос Л. Лазарев не дает, ему – судя по статье – кажется, что положение с критикой поэзии сейчас не вызывает никакой тревоги. Что же касается неудовлетворенности критикой, то, как говорится, так было, есть и будет, и «это не должно ни обижать, ни обескураживать, ни тем более отвлекать силы для «контратак». Другое дело характер выдвигаемых при этом требований – они могут форсировать развитие или тормозить его».

Мне кажется, что здесь искусственно разделяются причина и следствие. Требования не возникают из ничего. Если у меня прохудилась крыша над головой, я могу обвинить в своей незадаче либо мальчишек, гонявших с нее голубей, либо злодея-управдома, затянувшего ремонт, либо завод листового железа, выпускающий скверную продукцию. И при этом могу даже сгоряча, как в «Горячем сердце» Островского, обвинить «кого-нибудь совсем невиноватого». Как бы диковинны ни были мои побочные требования при таком казусе, здравомыслящие люди, ознакомившись с ними, посмотрят в корень и скажут: «Надо починить крышу». И починят.

Если же, раздраженные моим раздражением, они начнут последовательно доказывать, что мои претензии к названным лицам и организациям полностью несостоятельны, а сам я к тому же личность, не внушающая им доверия, то крыша – можно наверняка сказать – так и останется непочиненной.

Л. Лазарев по своему положению в критике принадлежит как раз к тем людям, от которых мы вправе ожидать, чтобы они, отделив главное от второ- и даже третьестепенного, посмотрели в суть вещей. Наша неудовлетворенность критикой поэзии имеет не только субъективные, но и вполне объективные причины. Основные пробелы и просчеты совершенно очевидны; так, например, наша критика до сих пор не разобралась в сложном комплексе причин, обусловивших бурное выдвижение новых литературных имен, резкую трансформацию читательских вкусов, перемещение социальных акцентов в поэзии середины 50-х годов.