Еще лучше, еще полнее, еще плодотворнее…

Когда разговариваешь с писателями из других стран, едва ли не больше всего удивляются они, узнавая, сколько мы переводим зарубежной литературы. Еще раз писатели из других стран удивляются, узнав, сколько мы переводим внутри страны – с языка одного советского народа на другой язык. Сказанное вовсе не означает, что заграничные удивления ставлю я выше всех прочих оценок; попросту дело в том, что мы и вправду совершаем дело, нигде больше на свете не творимое с подобными сосредоточенностью и масштабом. Сейчас, когда XX век любит раскладывать на выставочных прилавках свои сокровища, охотно демонстрируя все, чего достиг в материальной, вещественной сфере, уникальность, широта и последовательность нашего переводческого труда особенно очевидны.

Вряд ли необходимо доказывать именно в этой статье, что интернационализм, цементирующий советское общество, обусловливает нашу переводческую политику, отбор произведений внутри советской и из мировой литературы. Дверь в обновляющийся мир, распахнутая революцией нашей, сделала советского читателя одним из самых информированных участников мирового культурного процесса. Согласно широкоизвестным статистическим данным, СССР давно уже лидирует по количеству издаваемых переводных книг: по сравнению с США, например, мы выпускаем их вчетверо больше. И конечно, у нас невозможна ситуация, о которой сказал на недавней дискуссии в Париже писатель Жан-Клерон Ламбер: еще в 50-е годы во Франции было издано три тысячи экземпляров антологии «Сокровища мировой поэзии», – тираж этот до сих пор не распродан.

В нашей стране удивительно успешен и многообразен культурный обмен между семьюдесятью шестью национальными литературами; беспрецедентный в истории человечества процесс культурного взаимопроникновения и взаимного духовного обогащения различим отовсюду как добрый прогноз завтрашнего человеческого сообщества. Прекрасно определил процесс этот товарищ Л. И. Брежнев: «В разнообразии национальных форм советской социалистической культуры все заметнее становятся общие, интернационалистские черты. Национальное все больше оплодотворяется достижениями других братских народов».

Завтрашний мир, возводимый нами сегодня, немыслим без все более естественного и проникающего все глубже общения между народами; художественный перевод служит будущему и настоящему – тем он необходимее. Завтрашнее столетие, то самое, XXI, вызревает сейчас: те, кто войдет в него совсем еще молодым, родились вчера и сегодня, а те, кто войдет в будущее столетие сорокалетним, учатся в школе. И насколько будут они образованны, насколько их культурный интернационализм будет убедителен и предметен, в огромной степени зависит от нас. Стоя у входа в наш XX век, Иван Франко писал: «Общеизвестно, что количество и качество переводной литературы, уровень ознакомления народа с богатствами других культур в определенной степени отражает уровень культурного развития народа, его вклад в мировой общий процесс».

Художественный перевод – это уже не только большая культура, это большая политика; недаром на последнем съезде писателей СССР в докладе, посвященном переводу, в первую очередь говорится об утверждении «марксистско-ленинских принципов нашей школы художественного перевода».

Во всяком случае, страшный тезис, формулируемый сегодня многими западными философами, – о том, что общество дозревает до состояния, в котором вполне можно вообразить жизнь без Данте, Платона, Рембрандта или Баха, но нельзя – без развлекательного телевидения или парового отопления, например, – этот тезис к основной части населения нашей страны вряд ли можно применить. Народы наши множество лет жили в условиях жесточайших материальных стеснений, но духовные факторы формировали во многом и революционную цель нашу, и отношение к ней. Бесспорно, какая-то часть населения в любой стране откровенно бездуховна всегда; в социалистической стране – тоже. Но у нас такие люди противопоставлены большинству, а не являются им. Говоря о победах Октябрьской революции, эту я вспоминаю обычно одной из первых.

И все-таки: взаимодействие национальных литератур, переводческое дело – все это сложнейший процесс. Расширение границ восприятия национальной культуры никогда не происходило равномерно и гладко во всех направлениях – процесс этот чреват сюрпризами; думаю, что сонеты Расула Гамзатова были, к примеру, столь же неожиданны для всей советской литературы, как и для родной автору литературы аварской. Опыт разных культур Советской страны весьма различен: помню, как лет пятнадцать – двадцать назад часть украинских (не только, впрочем, украинских) критиков всячески клеймила верлибр, с которым, считали они, переводчики и поэты привносят в привычную литературу много неприемлемого. В поэзии же республик Прибалтики (или в Молдавии) издавна привычный верлибр возражений не вызывал – ни в оригиналах, ни в переводе.

Не все просто; не надо, мне кажется, отождествлять наше морально-политическое единство со всеобщим и якобы единообразным культурным, образовательным уровнем.

Здесь все очень тонко, и мне ни в коем случае не симпатичны упростители с их желанием выдать собственную необразованность за всенародную (в дискуссиях о переводах возникает и эта тема: как, например, долго сквозь разговоры насчет «не поймут» шли к нам – или идут доселе – М. Пруст, У. Фолкнер, В. Вулф…). Но, тем не менее, ясно, что так называемый массовый читатель Украины, к примеру, или Литвы далеко не сразу постигает творчество демократичнейших – для читателя Узбекистана или Таджикистана – классиков поэзии Востока. Поэтому переводчик должен быть в известном смысле объяснителем и истолкователем текста; надо объяснить многое непонятное читателю, а для этого немало понять самому, вникнуть в историю культур и религий. Горячо споря о необходимости знания переводчиком языка оригинала, мы не всегда говорим о необходимости знать «страну оригинала»… Когда украинский востоковед академик А. Крымский принимался за переводы, годы, проведенные им в странах Востока, оживляли сложнейший текст. В спорах о переводе мы почти не вспоминаем об этом, а зря: вряд ли допустимо сводить все к рассуждениям о путях дословного (или «сольного») переложения иноязычного текста, запутываясь в толкованиях слов и будто забывая о пути к целостной книге.

Перевод – тот случай, когда пьющий вино должен оценивать не только вкус его, но и химический состав. Сказанное о восточной классической поэзии – один из примеров, не больше; я мог бы рассказать, как сам настрадался, переводя современных поэтов Запада. В работе над произведениями Т. -С. Элиота пришлось реферировать толстенные тома в попытках растолковать себе самому (а затем – читателю) многие явления культуры Индии, проблемы англиканской церкви, образы Библии… Не говорю здесь о совершенно естественной для писателя-переводчика вдумчивой работе над текстом; нет, речь об основах восприятия литературы, столь разных во многих культурах Земли. До сих пор не уверен, правильно ли истолковал ирландские обычаи, мифы и памятные даты, переводя У. -Б. Йитса: спросить было не у кого. А ведь живу в огромном городе.

Художественное мышление разных народов не сводится и не должно сводиться к упрощенным знаменателям. Всегда ли достает переводчикам эрудиции, настойчивости, уважения, понимания, возможностей, желания и других не менее важных для ответственнейшей работы достоинств? Именно знание, по-моему, вывело в лидеры советской переводческой школы не просто талантливейших, но умнейших ее поэтов. А ведь Н. Заболоцкий, А. Ахматова, М. Бажан или П. Тычина далеко не всегда в совершенстве знали языки, с которых переводили.