№2, 2010/Литературные портреты

Елена Сергеевна Вентцель (И. Грекова). Домашние мемуары

Настоящие заметки ни на что большее, чем домашние мемуары, не претендуют. Клочковатость, бессвязность их, видимо, неизбежны — именно таким было и наше общение, длившееся практически без перерывов (и уж, по крайней мере, без разрывов) многие десятилетия. Без преувеличения можно сказать, что Е. С. и ее семью (мужа Дмитрия Александровича, дочь Таню, сыновей Сашу и Мишу, впоследствии к ним присоединились Танин муж и жены сыновей) я знал всю свою жизнь. Причины — чисто бытовые — мы жили в одном доме (через подъезд, мы — в 58-й квартире, они — в 29-й). Кроме того, Е. С., Д. А. и мои родители вместе работали в Академии Жуковского (правда, на разных кафедрах).

У Е. С. и моей мамы совпадали и материнские заботы — Таня была чуть постарше, мои младшие брат и сестра, наоборот, чуть помоложе, а Саша, Миша, мой старший брат Эдуард и я — почти одногодки: Саша с Эдуардом учились в одном классе, я на класс младше, Миша — самый младший в нашей четверке. Бывало, мы семьями и отдыхали вместе — в Осеевке (1948), Одессе (1952).

Отношения наших семей, несмотря на сословные и национальные различия (мои родители — рабфаковцы с Кавказа), были неизменно дружелюбными, хотя и не самыми близкими. Папа часто общался с Д. А., постоянно восхищался его умом и эрудицией. Отец говорил: «В нашем доме живут две ходячие энциклопедии» — Д. А. и Н. Д. Моисеев, крупный «небесный механик», живший когда-то с нами в одной квартире, затем переехавший во второй подъезд. Разница была лишь в характерах двух энциклопедистов — Н. Моисеев, повредивший ногу еще в детстве и ставший инвалидом на всю жизнь, был хмур, мрачен, не особо склонен к общению, тем более с детьми; за несколько лет проживания в одной квартире он ни разу до меня не «снизошел», я дружил только с его дочерью и женой. Полная противоположность ему — Д. А.: всегда сдержанно жизнерадостный, элегантно ироничный, способный мгновенно перейти от серьезного к смешному и наоборот, равно умеющий и говорить, и слушать, независимо от возраста, пола и характера собеседника. Умение подмечать смешное в самом обыденном было Д. А. очень свойственно.

Помню, приехав летом 1952 года в Одессу навестить отдыхавшую там семью и узнав, что хозяйскую собаку зовут Юга, он немедленно сыронизировал — это что, в честь победы югославских футболистов? (Намек на драматический двухраундовый олимпийский поединок — странно, что никому из нас, футбольных болельщиков, эта «связь» не пришла в голову.) Или еще: мы с отцом, выйдя из подъезда, во дворе встретили Д. А., остановились, поговорили; узнав, что я тоже собираюсь поступать на мехмат (вслед за его Сашей и нашим Эдуардом) и что мой отец озабочен большим конкурсом и сопутствующими трудностями, Д. А. немедленно его успокоил: «Все будет хорошо, ведь моя Танька как раз окончила мехмат и поступила в аспирантуру, так что для Вашего сына местечко и освободилось».

Умер Д. А. относительно молодым, дело было летом, мы жили на даче в Снегирях. Узнав от случайно встреченного сослуживца о кончине Д. А., отец пошел, взяв меня с собой, на почту — дать телеграмму семье. Мы попали в самое начало обеденного перерыва, пришлось почти целый час ждать, и все это время отец рассказывал о Д. А. Рассказы были многочисленны, но в чем-то однообразны: какой он умный и какой остроумный. А темы рассказов были любыми — кандидатские диссертации и военный бюрократизм, стирка пеленок (трое детей — немалый опыт) и школьное преподавание, и уж конечно, военная техника и математика. Д. А. очень любил Ильфа и Петрова и часто их цитировал. Мой отец, хорошо знавший армянскую литературу, «прошел мимо» их романов и не раз выслушивал укоризны со стороны Д. А. — неужели не помните? ведь это же Остап Бендер! Под влиянием Д. А. мой отец прочел эти романы и тоже кое-что «взял на вооружение» (а уж я, ознакомившись с ними в юности, полюбил на всю жизнь).

Вернусь к Е. С. Мое общение с ней состоит из двух этапов — детское и взрослое. Детство кончилось, и через несколько лет после окончания мехмата я, старший инженер филиала ЦАГИ, стал часто бывать по долгу службы в Академии Жуковского, а затем и плотно там «осел»: намечались совместные работы, а начальник кафедры аэродинамики Академии С. Белоцерковский был по совместительству зав. сектором в филиале ЦАГИ. Мы с Е. С. стали фактически сослуживцами, правда, на разных факультетах. «Дворовые», даже «квартирные» (если я заходил к кому-нибудь из сыновей) встречи уровня «здрасьте-здрасьте», разумеется, продолжались, но, так сказать, «на старых позициях»: я — дитя, друг ее детей, она — мамаша. А здесь, в Академии, мы вдруг оказались как бы на одной ступеньке — вместе работаем, делаем одно дело. Нет, производственных контактов у нас не было, но как-то мы столкнулись в буфете. Чисто случайная встреча: я стоял в очереди предпоследним, за мной какой-то старлей, и тут появилась Е. С. Я, естественно, пропустил лейтенанта вперед, он крайне удивился: еще бы — молодой человек, мне двадцать пять, теряет время ради разговора с пенсионеркой. Мы-то оба обрадовались встрече, хотя Е. С. была явно погружена в какие-то думы. Я недоуменно поинтересовался — наш дом в минуте ходьбы, я выйти не могу, у меня пока только разовый пропуск, но она-то почему не идет домой, а довольствуется общепитом? может, что случилось? Нет, ничего не случилось. Выяснилось, что она так поступает довольно часто — сознательно не идет домой, боясь отвлечься от работы неизбежной «бытовухой». Это чувство — желание сохранить рабочий тонус, так сказать, «накат», я чуть позже ощутил более конкретно и на себе, когда работа шла, и любое отвлечение от нее вызывало как минимум легкое раздражение. Здесь мы были в разном положении — у меня-то была мама, старавшаяся не перегружать меня бытовыми заботами, а Е. С. была и мамой, и бабушкой.

Неизбежное встречное любопытство — что здесь делаю я, каким ветром меня занесло? Я вкратце рассказал что и как. А потом… Я в те годы считал, что святой долг мужчины в женском обществе — суметь занять их своей болтовней, желательно юмористического характера, в течение сколь угодно долгого времени. Ну и пошел трепаться, в основном, на свою любимую тему — про книги, благо в те годы в нашем книгоиздательском деле смешных глупостей было, что называется, в количестве. Е. С. слушала внимательно, почти не перебивая, все в том же состоянии сосредоточенной задумчивости, а я, в рамках своей концепции, уже и не мог остановиться. Перекусив, перед тем как расстаться, мы продефилировали по коридору. Е. С. все так же задумчиво произнесла — вот, оказывается, как много интересного от тебя можно узнать. Это не было комплиментом, нет, — спокойная констатация факта. Я, помню, настолько удивился, что даже не обрадовался, — что же было интересного в моем 15-20-минутном «потоке сознания»? Ни тогда, ни сейчас ответить не смогу — не знаю. Но эта случайная встреча в буфете оказалась переломной в наших отношениях — во-первых, это было уже общение не типа взрослые-дети, а два друга — старший и младший; а позднее выяснилось, что мы еще во многом и единомышленники.

Еще несколько лет спустя, в конце 1971 года, я перешел на преподавательскую работу. Узнав об этом, Е. С. почему-то очень обрадовалась — за меня: как это прекрасно — отдавать свои знания, все, что имеешь, — молодежи. Я, признаться, об этом, то есть о молодежи, тогда совершенно не думал. Строго говоря, я не шел на преподавательскую работу, а просто ушел от своего научного руководителя, отношения с которым стали слишком тягостными. При нашем знакомстве он был полковником, я — сыном полковника, отношение одно; когда же он стал генерал-лейтенантом, отношение уже другое. При всем уважении к организаторским и некоторым другим его качествам (я их ценю, тем более что сам ими не обладаю), нормально сосуществовать мы уже не могли.

Кстати, когда мой научный руководитель стал заместителем начальника Академии, с ним стала сталкиваться по службе и Е. С. (когда он был лишь заведующим кафедрой, они находились на разных факультетах и точек соприкосновения не имели). Однажды она несколько неожиданно поинтересовалась у меня, хороший ли он человек. Я отметил ряд его ценных качеств как руководителя — нет, не то, это она и сама знает, ее интересует, что он за человек, грубо говоря, хороший или плохой. Я, признаться, затруднился с ответом, к тому же, естественно, опасался — не потечет ли информация куда дальше. Ответил я дипломатично, но, по-моему, точно: плохо то, что он нравится женщинам, почти поголовно; я считаю нормальным, когда мужчина нравится только половине или ненамного больше знакомых женщин, а другая половина к нему равнодушна или даже недолюбливает (часто не поймешь, за что). Мой критерий оценки мужчины был для Е. С. явно неожиданным, она даже переспросила — а что, он нравится женщинам? Видимо, сама она его как красавца не воспринимала, впрочем, нравиться-не нравиться можно по самым разным причинам, да и без них.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2010

Цитировать

Казанджан, Э. Елена Сергеевна Вентцель (И. Грекова). Домашние мемуары / Э. Казанджан // Вопросы литературы. - 2010 - №2. - C. 99-113
Копировать