№8, 1966/Теория литературы

Эффект художественности

Знал я одного маленького мальчика, который, гуляя как-то по зимней наезженной дороге, внезапно обратился к своему взрослому спутнику:

– Мне этот снег красивый, – сказал мальчик. И со вздохом добавил: – Мне он похож на халву. А вам он красивый? На что он вам похож?

Каждый раз, когда заходит речь о сущности красоты или художественности, о природе эстетического, поэтического, прекрасного и т. д. (что в принципе, по-моему, одно и то же), я вспоминаю этого маленького мальчика. Боюсь, что по своей детской наивности он ухватил природу красоты куда глубже, чем многие искушенные в науках взрослые дяди, все еще считающие субъективность наших восприятий, представлений и переживаний первородным грехом нашего несовершенного сознания, неизбывной скверной человеческого существа, от которых лучше решительно отмежеваться, чтобы не впасть в ересь.

По существу А. Нуйкин – откровенный единомышленник этого маленького мальчика, высказавший свой взгляд на вещи с той же подкупающей прямотой. Но когда устами младенцев глаголет, истина, им в наше время уже ничто не грозит. Что же касается А. Нуйкина, то, публикуя свою статью «Еще раз о природе красоты», он не мог не понимать, какие тяжкие обвинения посыплются, на его голову со стороны некоторых недремлющих «ревнителей чистоты» нашей эстетики. Уже одно это обстоятельство заставляет отнестись к его статье с уважительным вниманием. Не так-то часто наши теоретики столь самоотверженно вызывают огонь на себя во имя торжества истины.

Я предваряю свой диалог с А. Нуйкиным этими замечаниями потому, что его статья на первый взгляд может показаться не столько поиском истины, сколько спором ради спора, – в такой мере пафос отрицания преобладает в ней над позитивной системой суждений. Должен признаться, что, несмотря на полное сочувствие основным взглядам А. Нуйкина, а может быть, как раз вследствие общности наших исходных позиций, я испытал к концу все же некоторое огорчение. Увлеченный полемикой с многочисленными оппонентами, воодушевленный святой идеей ниспровержения стойких предрассудков, он не только пренебрег необходимостью точных определений, без которых его главные положения выглядят расплывчато-многозначными, но и ограничил себя областью умозрительных категорий.

Даже на фоне типичных для нашей эстетики отвлеченных схоластических построений и чисто философских абстракций статья А. Нуйкина удивляет своей намеренной обособленностью от реального художественного процесса. Излагаемые здесь мысли тщательно изолированы как от истории художественного развития человека, так и от логики творческого акта, как от конкретной практики созидания красоты, так и от повседневной практики ее восприятия. Словом, вся сфера искусства почему-то оказалась выключенной из разговора, словно бы автор статьи опасался, что его построения, будучи перенесены на почву художественной деятельности, обнаружат некий конструктивный изъян и пошатнутся.

Вот и получилось, что умозаключения А. Нуйкина, во многом, на мой взгляд, интересные и справедливые, хотя чаще спорные, остроумные и несомненно смелые, немало теряют в своей убедительности из-за того, что никак не приложены к нашим реальным поискам красоты, то есть именно к тому занятию, для которого они только и могут быть насущными. Больше того, они легко могут произвести впечатление некоей «заколдованной» системы, обращенной целиком на самое себя. Честно говоря, был момент, когда мне даже показалось, что автор умышленно разгоняет здесь свою главную мысль по кругу, что он не без ехидства предвкушает возмущение читателя в тот момент, когда обнаружится, что эта мысль для того только и демонстрировалась перед ним так долго, чтобы ей было легче поймать самое себя за хвост.

В самом деле, сначала вы узнае´те, что в мире нет ничего эстетического, кроме ваших эстетических чувств, что в них-то и заключена «тайна Красоты». Потом вам сообщают, что эстетические чувства – это такие чувства, которые оценивают все окружающее именно с точки зрения красоты. И, когда вы уже изнемогаете от желания узнать, что же такое красота, автор преподносит вам итоговый афоризм: «Красиво то, что вызывает чувство красоты, – иного определения не дать» (стр. 116).

Ну, хорошо. Отнесем такую логику за счет непреодоленной еще, но, в общем-то, простительной авторской склонности к намеренным парадоксам, тем более что этот ход мысли далеко не исчерпывает содержания статьи. Согласимся с тем, что, вопреки мнению большинства наших теоретиков искусства, никакой красоты, никаких эстетических свойств, существующих объективно, то есть независимо от человеческого сознания, в мире действительно нет и быть не может. Тут А. Нуйкин совершенно прав, доказателен и убедителен. Но что такое эти его эстетические чувства, я, признаться, все-таки до конца не понял. Не противоречит ли он тут сам себе?

Иногда у него получается так, что наше сознание располагает особыми специальными эстетическими чувствами, что они вырабатываются в ряду других наших духовных чувств как продукт социального развития. Иногда же он говорит о них совсем по-иному, и тогда получается, что никакой специализации тут нет, что любое наше духовное чувство, достигшее высшей стадии развития и рефлекторно проявляющееся как бескорыстная оценка, становится эстетическим чувством (что, на мой взгляд, уже гораздо ближе к истине). Иногда он выделяет эстетические чувства из ряда других высших духовных чувств, а иногда включает их туда. То они у него предпосылка оценки, то результат оценки.

Боюсь, что у А. Нуйкина у самого нет отчетливого понимания этой категории, которая в системе его рассуждений является центральной. Думаю, что именно поэтому статья порождает куда больше вопросов, чем предлагает ответов.

Цитировать

Рунин, Б. Эффект художественности / Б. Рунин // Вопросы литературы. - 1966 - №8. - C. 99-105
Копировать