Е. Шварц. Видимая сторона жизни

Петербургская поэтесса Елена Шварц («всемирно известная» – утверждает аннотация) разделила свою книгу на четыре части: в первой – автобиографические очерки, во второй – рассказы и повести, в третьей – эссе на литературные и свободные темы, в четвертой – максимы и афоризмы.

Автобиографизм этой книги чреват жанровой проблемой.

«Почему ты, такая молодая, хорошенькая и талантливая, буйствуешь?» – спросил поэтессу Шварц драматург Вампилов, когда она, сидя в гостях, взяла со стола «маленькую» (видимо, четвертинку водки) и швырнула ее в стену над головой сидевшей напротив супружеской пары. Не приглянулись. Невыносимо скучные, угрюмо сидели. «Поднялся переполох, но скучно уже не было».

«…Глубокие силы бродили во мне и не находили выхода» (с. 53). Это объяснение – на все подобные случаи жизни, рассказами о которых пестрит первая часть книги. Впрочем, по законам натуралистического романа здесь задействована не только среда (поэтический бунт против обыденности), но и наследственность: когда мама «не понимала каких-то моих бурных проявлений, говорила «казацкая кровь»» (с. 44).

Бросание производилось как бутылками, там и любимыми пирожными: «…в буйный период юности я иногда применяла их в качестве метательного орудия» (с. 61). Тому следует ряд примеров. Бутылки же не только метались: «…я, не глядя, схватила бутылку с вином и, даже не оборачиваясь, сильно с размаху ударила его… Через несколько месяцев только легкий шрам на переносице напоминал об этом…» (с. 70–71).

Небрежный росчерк поэтической руки, так сказать: курсив мой. А почитатели действительно носили поэтессу на руках, и другого выхода у них не было, когда на ногах она не держалась (см. примеры на многих страницах).

Подобные события нередко сопровождают биографию поэта (раньше обычно мужскую, но теперь такое напоминание отдает сексизмом). Мемуаристов корят за то, что они ловят великого человека в момент, когда он «мелок и мерзок», что увлекаются внешним, незначащим, а теперь сам поэт издает книгу под названием «Видимая сторона жизни». Это я и имел в виду, начав рецензию с жанровой проблемы.

В автобиографии Шварц старается ничего не оставить мемуаристам: ни фактов для смакования, ни мотивов, которые нужно было бы додумать. Фактическая сторона жизни исчерпана до дна, а мотивы определены с диагностической безусловностью. При этом мелочи литературного быта забавляют даже не так сильно, как их

объяснение: «Глубокие силы бродили во мне…» Кто бы мог предположить в Елене Шварц пристрастие к мелодраматическим фразам? Скажи такое кто-нибудь другой в ее присутствии, не миновать ему – бутылкой по голове, ибо очень строга она ко всему пошлому и мелочному… в других. Ничего не прощает, но подмечает все.

Сатирически безупречны картинки (открывающие вторую часть книги – «Гармоническая дисгармония») с поэтических фестивалей русской поэзии, которые прокатились по всему миру на волне перестройки. С той, с западной, стороны – «мускулистые лесбиянки и престарелые авангардисты, не замечающие, что они, собственно, давно в арьергарде и противника нет ни спереди, ни сзади» (с. 125). С нашей стороны – мало меняющийся состав участников во главе с Д. А. Приговым и самой Еленой Шварц. Наше участие нередко кончается сценами в больнице: «Уходя, мы оглянулись и увидели Драгомощенко с черной повязкой, рядом с несчастным, нервно курящим Кутиком с зияющей раной на лбу. И засмеялись. Вот настоящая эмблема для фестиваля русской поэзии…» (с. 127).

Эмблема, может быть, и «настоящая», но очень уж неснисходительная к «глубоким силам», если они забродят в ком-то другом.

В неснисходительности одновременно и достоинство Е. Шварц, когда она выступает как литературный критик в третьей части – «Поэтика живого». Впрочем, здесь же и богословие, и молитвословие. Если в первой части есть назидание мемуаристам, то в третьей – эссе в помощь критикам «Три особенности моих стихов». Они несложны. Их легко запомнить. Первая состоит в том, что «в них можно найти все, о чем ни подумаешь» (с. 260). То есть охвачен весь мир предметов и явлений. Знакомые пытались отыскать что-либо отсутствующее. Тщетно. Заходил умный мальчик и поинтересовался насчет аквариума. И аквариум нашелся. Вторая особенность – в умении добавить к мировой поэзии новые мотивы. Третья – в «привязанности к метаморфозам» (с. 262).

Проницательно и умно (как и многое у Шварц, когда она пишет о других) эссе «Реквием по теплому человеку, или Маяковский как богослов (О книге Ю. Карабчиевского и не только о ней)«. Оно написано в защиту «теплого» человека и поэта Маяковского, против идеологической (независимо от того – справа или слева) казуистики. Поэт искупает свою биографию.

Однако биография никого не делает поэтом. В этом утверждении – ключ отношения к книге Е. Шварц. Я не ценитель ее стихов, которые теперь мне еще в большей мере кажутся виньетками, причудливо (но с умыслом) разбросанными по «казацкой» канве. Таково мое мнение. И впредь, завидя пирожное или бутылку в расчетливой руке Елены Шварц, я тоже буду беречь голову.

И. ШАЙТАНОВ