№5, 1966/Обзоры и рецензии

Две работы– два критерия

О. К. Бородина, Владимир Киршон. Очерк жизни и творчества, Изд. Киевского университета, 1964, 140 стр.

Л. Тамашин, Владимир Киршон. Очерк творчества, «Советский писатель», М. 1965, 198 стр.

В обеих работах о творчестве В. Киршона подробно прослежен жизненный и творческий путь писателя, рассказано о его забытых произведениях, освещена сценическая история его пьес, приведены интересные выдержки из архивных документов. Но подход авторов к наследию драматурга различен.

Многое в пьесах Киршона одинаково понято О. Бородиной и Л. Тамашиным, но говорят они об этом с разной степенью убедительности. Сравним хотя бы их суждения о драме «Город Ветров».

О. Бородина: «Она (драма. – Е. Л.) овеяна романтикой прошлого, поэзией легенды о трагически погибших героях. Пьеса обрамлена прологом и эпилогом, ее открывает и заключает песня народного певца, ашуга, печальная, немного смятенная в начале и победная, полная веры в приход новой счастливой жизни – в финале. В этих рамках протекает действие – волнующий рассказ о борьбе, ошибках, подвиге людей, таких простых и понятных… в своем мужестве и самоотверженности» (стр. 47).

Л. Тамашин: «События Бакинской коммуны представлены в «Городе Ветров» как полулегенда-полубыль, как глубоко поэтическое сказание о реальном факте. «Легендарность» придавала произведению романтическую взволнованность, усиливала героическое звучание эпических событий, укрепляла их. Суровая правда сочеталась с возвышенной поэтичностью. Все это рождало особую эмоциональную целостность драмы, единство ее тональности – оптимистической и одновременно слегка элегической.

Достигалось такое звучание многими приемами, и в частности благодаря образу ашуга» (стр. 84).

Мы видим, что О. Бородина, в сущности, лишь констатирует правильно подмеченную ею тональность пьесы. Л. Тамашин же дает нам вполне ясное представление о тональности «Города Ветров».

В других случаях исследователи тоже делают сходные наблюдения, но приходят к неодинаковым выводам. «В «Городе Ветров», – замечает Л. Тамашин, – не было жесткой публицистической графичности, свойственной предшествующим произведениям Киршона…» (стр. 84). «Отсутствуют в «Городе Ветров»… – читаем у О. Бородиной, – публицистичность, агитационность, которые в ранних пьесах Киршона заменяли подчас недостаток художественного мастерства» (стр. 47 – 48).

То, что один исследователь справедливо называет «жесткой публицистической трагичностью», у другого превращается в «публицистичность» вообще. По-видимому, О. Бородина, исходя из каких-то абстрактных понятий о художественности, видит в публицистичности непременно недостаток литературного произведения. Это, конечно, неверно. Если говорить о Киршоне, то публицистичность – характерная стилевая черта его драматургии, и в лучших эпизодах созданных им пьес она выражена мастерски, а не восполняет недостаток мастерства. Л. Тамашин правильно характеризует Киршона как «драматурга-трибуна» (стр. 174). Публицистичен, в хорошем смысле этого слова, и «Город Ветров», о чем позволяют судить даже приведенные О. Бородиной реплики большевика Горояна.

В другом месте О. Бородина цитирует финал пьесы «Рельсы гудят»: «Василий: Товарищи… Товарищи дорогие… Ничего не могу сказать… Побегут наши паровозы!» – и комментирует: «Последнее выступление Новикова поистине замечательно. Автор построил его на подтексте» (стр. 34). Можно согласиться с тем, что приведенная реплика удачна: она соответствует характеру героя и является достойным завершением сюжета пьесы. Однако причем здесь подтекст? Мы опять сталкиваемся с наивным убеждением, что в хорошей пьесе обязательно должен быть подтекст. Но ведь Киршон – драматург отнюдь не чеховской школы!

Низкой культуре эстетического анализа обычно сопутствует низкая эстетическая требовательность. О. Бородина с удивительной легкостью амнистирует художественно несовершенную пьесу «Большой день»: «Несмотря на схематизм образов и другие недостатки, театральная общественность должна была признать большое положительное, мобилизующее значение этой пьесы. Она вдохновляла зрителей, укрепляла веру в непоколебимость нашего строя, учила бойца поведению в минуты опасности, звала к боевой готовности» (стр. 137). Получается, что «схематизм образов и другие недостатки» не могут помешать произведению иметь мобилизующее значение, вдохновлять, укреплять, учить и звать…

О. Бородина восхищается юмором комедии «Чудесный сплав», не замечая никаких слабостей. Все нравится ей: и коверканье пословиц, и появление героя без брюк… Исследовательница бегло замечает, что «пьеса не лишена недостатков» (стр. 129), глухо говорит о малоприятных для пьесы отзывах части критики 30-х годов. Для нее авторитетны не эти отзывы, а решение жюри всесоюзного конкурса, которое в 1934 году присудило автору комедии вторую премию. Не пора ли нам научиться судить о произведениях по ним самим, а не по протоколам о их премировании?

Совершенно иначе подходит к названным пьесам Л. Тамашин. Насколько убедительно показаны достоинства лучших пьес Киршона, настолько же доказательна критика худших пьес драматурга. Так, Л. Тамашин вскрывает художественную несостоятельность «Чудесного сплава» и «Большого дня» 1. Исследование Л. Тамашина отличается историзмом, которого очень не хватает работе О. Бородиной.

Неисторичен и подход О. Бородиной к драме «Суд». Автор книги крайне неудачно пытается ревизовать некоторые положения статьи А. В. Луначарского «Каким судом судите, таким и судимы будете». Высокие требования к драматургии, сформулированные Киршоном-теоретиком, Луначарский прилагает к пьесе самого Киршона «Суд» и демонстрирует полное несоответствие пьесы этим требованиям. Говоря о нелепости и фальши ряда сюжетных положений, критик исходит не из каких-то отвлеченных законов художественности, а из сопоставления пьесы с германской действительностью начала 30-х годов, которую Луначарский знал очень хорошо.

Вот этого сопоставления и не проделала О. Бородина. Оттого она мучительно старается понять, правдива ли пьеса, и противоречит себе на каждом шагу: «По справедливому замечанию А. В. Луначарского, пьеса скоро устарела» (стр. 96). «Германия не была еще фашизирована, и Луначарский взял под защиту Киршона. И все же критик был не совсем прав, защищая Киршона: фашизм в это время вел решительное наступление и всеми силами рвался к власти» (стр. 97). А несколькими строками ниже: «И все-таки нельзя зачеркнуть значения пьесы «Суд». Она сыграла определенную роль, правдиво изобразив Германию накануне прихода фашизма к власти» (там же).

Так расхожие критические формулы утрачивают всякий смысл и превращаются в пустую словесную игру. Ведь правдиво изобразить тогдашнюю Германию значило бы именно показать, как фашизм рвется к власти. А об этом-то «Суд» и не дает представления.

Как освещена в рецензируемых монографиях литературно-критическая деятельность Киршона? О. Бородина правильно и четко говорит об ошибках рапповской критики вообще и Киршона-критика в частности. К сожалению, мы не находим у нее ответа на естественно возникающий вопрос: было ли в критических статьях Киршона 20-х годов (например, в статье о Есенине) что-нибудь правильное или они состояли из одних ошибок?

Конечно, и книга Л. Тамашина не свободна от недостатков. Автор считает обличение индивидуализма основной темой Киршона, но эта мысль мало конкретизирована и совсем забыта в разборе «Города Ветров». Есть фактические неточности: персонаж пьесы «Рельсы гудят» Ступов трижды назван Ступиным. Но в целом это серьезное исследование.

Что касается книги О. Бородиной, то она, как уже сказано, не лишена отдельных достоинств, но в целом она не соответствует нынешнему уровню литературоведческого исследования. Об этом надо сказать со всей прямотой в интересах самой исследовательницы.

г. Алма-Ата

  1. Кстати, после реабилитации Киршона многие театры, как ни странно, поспешили поставить именно «Чудесный сплав», а не, скажем, «Город Ветров» или «Хлеб».[]

Цитировать

Ландау, Е. Две работы– два критерия / Е. Ландау // Вопросы литературы. - 1966 - №5. - C. 193-195
Копировать