Драма одной комедии

«…Тексты… внешне даже самые ясные и податливые, говорят лишь тогда, когда умеешь их спрашивать»¹.
Чацкий приезжает в дом Фамусова в седьмом часу утра – или около семи. Факт, почти уже неприметный для нас – людей иной поры, иной системы поведения…
(Он же не мог знать, что Лизанька-служанка, как раз перед тем, перевела часы вперед? Чтоб поторопить свою барышню, которая слишком засиделась с Молчалиным?..)
Заявиться в дом так рано? Да еще в дом, где воспитывается «барышня на выданье»?..
Между прочим, никто в доме не выразил возмущения и даже удивления по этому поводу! А сам Чацкий отделался одной фразой: «Чуть свет – уж на ногах! и я у ваших ног!» – что мало походило на извиненье.
Вспомним, что вечером того же дня лишь задержка в этом доме – несколько лишних минут, тотчас по разъезде гостей, – поднимет против Чацкого целую бурю. Ему будут грозить сенатом, министрами и государем… Но за этот день много утечет воды, пройдет почти вся пьеса… и многое изменится – в положении Чацкого в доме.
И ранний приезд Чацкого, и поздний его отъезд – скорей всего две отвечающие друг другу детали в общей архитектонике комедии.
Но детали чего? Какие детали?..
История замысла «Горя от ума» нам совершенно неизвестна. История писания – немногим более. Слово «неизвестный» лежит уже в самом начале, в истоке. Первая весть, общепринятая точка отсчета – так называемое «письмо к неизвестному»: «17 ноября 1820, – час пополуночи. Тавриз»². Письмо черновое, без начала, без конца, вне контекста других свидетельств или писем. Известно толком лишь то, что Тавриз – это в Персии…
Автор описывает кому-то сон, виденный им здесь. В этом сне он дал обещание (адресату) написать нечто. Вот это «нечто» мы и принимаем за ту самую комедию…
Исследователи не любят обычно комментировать это письмо. Уж больно оно смутно. Чаще других цитируется последняя фраза, данная автором куренном: «во сне дано, на яву исполнится».
«Горе от ума»?.. Как сон о России, увиденный в Персии?.. Странно, право!
Но более всего смущает сам тон. Тональность письма.
«Вхожу в дом, в нем праздничный вечер; я в этом доме не бывал прежде… Попадаются многие лица, одно как будто моего дяди, другие тоже знакомые…»
Не забудем, что дядя автора – очевидный прототип Фамусова!
«…Дохожу до последней комнаты, толпа народу, кто за ужином, кто за разговором… (Что это? Вечер в доме Фамусова? – Б. Г.)
Необыкновенно приятное чувство и не новое, а по воспоминанию мелькнуло во мне…»³
Согласитесь – довольно странный толчок к созданию сатирической комедии. Если цель ее – «характеры и резкая картина нравов» (Пушкин).
Во сне – как бывает в снах – легко мешаются меж собой персонажи обыденной, житейской биографии автора и персонажи его судьбы литературной. Здесь и дядя (Фамусов?), и Катенин, и неизвестный адресат письма (верно, тоже литератор). И все это написано в одной гамме, дано в одном ключе… Но от этого смешения сам дом из сна, которому вроде суждено после стать домом Фамусова по пьесе, обретает иные черты в наших глазах…
«Хотелось опять позабыться тем же приятным сном. Не мог./. затеплил свечку в моей храмине, сажусь писать, и живо помню мое обещание; во сне дано, на яву исполнится».
Редкий свет доброты и любви сквозит в этих строках. Мы начинаем подозревать, что речь идет о какой-то иной вещи. Не о «Горе от ума». Или… Мы что-то по сей день не прочитываем в комедии.
Конечно, это всего лишь – первый посыл… не скажешь даже – эскиз, набросок, еще только предчувствие замысла. Но, «быть может, прежде губ уже родился шепот…» (О. Мандельштам) И всякий пишущий знает и может подтвердить, что, как бы ни трансформировался потом этот «шепот», он полностью не исчезает никогда в самом творении. Потому что, в сущности, он и есть замысел!
«Необыкновенно приятное чувство и не новое, а по воспоминанию…» Это уже – элегия! Ностальгия. Сознаемся – мы не часто слышим этот мотив в привычных интерпретациях комедии!
В жизни Грибоедова его «Горе от ума»- словно пятый постулат Эвклида. Все «линии жизни» пересекаются здесь. Вся «геометрия» этой личности и этой судьбы строится так или иначе в зависимости от того, как мы понимаем комедию… И строится тем точней, тем ближе к истине, чем ближе мы в наших представлениях к тому, что он в самом деле хотел (или не хотел) сказать в своей пьесе.
Та же тема «кризиса», якобы пережитого Грибоедовым после написания ее. Самая больная из грибоедовских тем. Эта тема так же скорей всего берет свое начало в самой комедии.
Скажем прямо: никаких прочных данных об этом «кризисе»- о самом существовании его у нас нет. И возможно, понятие это – чисто умозрительно… И скрыта под ним лишь сумма наших незнаний о последнем периоде биографии автора.
Но, не вдаваясь в полемику, подчеркнем только: все суждения о «кризисе»- а их много! – при всем различии, сходятся в одном: кризис наступил лишь после комедии. Сама же она, естественно (как гениальное творение!), на себе никакой печати кризиса не несет.
Иными словами: в «Горе от ума» все было «правильно». Вот после «Горя от ума» «Грибоедов взял не той дорогой» (следуя формуле Тынянова)⁴.
Говоря о комедии, нельзя не вспомнить о том влиянии на восприятие ее, какое оказал, не мог не оказать, сам исторический момент появления ее на свет. Особый момент. Переломный. Канун общественных потрясений. И пьеса безусловно была произведением кануна. То есть несла в себе «заряд критической массы» готовящегося взрыва.
Но не сказалось ли это обстоятельство на том, что произошел определенный сдвиг в восприятии? С самого начала?.. (Сдвиг, в плену которого мы, быть может, находимся по сей день!)
Так бывает часто с произведениями канунов. Выходят на поверхность читательского внимания их тоже очень важные, но сугубо временные смыслы. И отступают в тень смыслы более общие, универсальные. Универсалии произведения…
«Первое начертание этой сценической поэмы, как оно родилось во мне, было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в который я принужден был облечь его…»⁵
Мы не знаем, что это за отрывок у Грибоедова. Дошедший до нас в публикации (автограф утрачен) Нам неизвестно, что имел в виду автор под «суетным нарядом». Мы даже не знаем толком – что перед нами за экземпляр?.. В «суетном наряде» уже? Или еще в «первом начертании»⁶…
Но мы не можем отмахнуться так просто от мысли автора о «высшем значении» его «поэмы». И отнести ее только к замыслу – как это сделал Н. Пиксанов.
Крупнейший из биографов Грибоедова первого периода утверждал со всей уверенностью в статье 1912 года: «Ни в одной из этих редакций, ни даже в самой ранней музейной (что особенно показательно) мы не встречаем и намека на то «высшее значение», которое Грибоедов хотел придать содержанию своей пьесы и на которое, по-видимому, намекает первоначальное название «Горе уму». С начала и до конца пьеса была и осталась бытовой и сатирической комедией, в которой психологическое содержание несложно, а философской идейности и совсем места нет. И если теоретический замысел был иной, то художественное выполнение разошлось с ним совершенно»⁷.
А современник Пиксанова Александр Блок писал чуть поздней, в 1919 году: «Горе от ума» – до сих пор неразгаданное и, может быть, величайшее творение всей нашей литературы…»⁸. И еще в другой статье: «трагические… прозрения Грибоедова и Гоголя»⁹.
Слова автора о «высшем значении» его комедии согревают нас. И если и не могут указать нам путь, то все же понуждают к дальнейшим поискам…

О «ПЛАНЕ», «ЗАВЯЗКЕ» И О «ПРИЛИЧИЯХ»…
Приглядимся внимательней к списку действующих лиц комедии.
Павел Афанасьевич Фамусов – управляющий в казенном месте.
Софья Павловна – дочь его.
Лизанька – служанка.
Алексей Степанович Молчалин – секретарь Фамусова, живущий у него в доме.
Александр Андреевич Чацкий…
Заметим, что Чацкий («главное лицо») идет в списке пятым. В том не было бы еще особой странности. Случай нередкий в драматургии, а в классической тем более. Где поименование лиц часто подчинялось еще законам общественной иерархии.
Но… Весь список как-то странен. И не «по значимости» персонажей вроде. Не по общественному положению. И не совсем – «в порядке появления».
Нет, во второй части списка, начиная с Чацкого, за исключением «Петрушки и нескольких говорящих слуг», список твердо следует именно этому, последнему принципу: порядку появления лиц на сцене. Но в первой части все иначе. И в целом получается какой-то сумбур.
Что Фамусов и Софья названы первыми – опять же естественно: как-никак «действие в Москве, в доме Фамусова». Но тут и Молчалин вылез на передний план, и даже «Лизанька-служанка» получила преимущество перед барином Чацким. (Кстати, и перед Молчаливым тоже.) Что вообще-то не в понятиях времени!
Похоже, автор считает нужным почему-то особо выделить перед Чацким весь «блок» ведущих персонажей, непосредственно проживающих в доме Фамусова. Между прочим, тот же принцип полностью соблюден и в дошедшем до нас списке действующих лиц, явно относящемся к первой, московской, редакции пьесы¹⁰

«Я привез Пушкину в подарок «Горе от ума»; он был очень доволен этою тогда рукописною комедией… После обеда, за чашкой кофе, он начал читать ее вслух; но опять жаль, что не припомню теперь метких его замечаний, которые, впрочем, потом частию явились в печати… я с необыкновенным удовольствием слушал его выразительное и исполненное жизни чтение…»¹¹
Найти бы формулу, подобно математической, – для оценки возможных погрешностей в мемуарных свидетельствах. (Даже самых достоверных!) Какие поправочные коэффициенты надо вносить?..
Хрестоматийная сцена из биографии Пушкина. Приезд Пущина в Михайловское в январе 1825 года. В том виде, в каком эта сцена дошла до нас из воспоминаний Пущина… К этой сцене – много вопросов¹². Хоть она и фактически канонизирована в общем мнении. Есть вопросы и к «сюжетной линии» «Горя от ума» в этой встрече.
Ну, первое, что приходит в голову: в общей экономии времени столь короткого свидания двух друзей, после долгой разлуки и еще неизвестно на какую долгую, – чтение вслух (целиком) большой пьесы (три часа не меньше!) должно было занять слишком, непропорционально, большое место.
Не проще ль было оставить Пушкину экземпляр?.. Но… И вовсе не «в подарок» вез Пущин другу комедию Грибоедова. А только дал ознакомиться в своем присутствии. Пушкин после, при составлении своих «замечаний», «уже не мог… справиться»¹³ с текстом.
Кстати, и «меткие замечания» друга, если они «потом частию явились в печати», согласитесь, легче вспомнить, чем что-нибудь другое, оставшееся только в памяти.
Но главное – Пушкин не сам читал комедию! Ему читали ее! Это ж видно прямо – из письма к Бестужеву!
«Слушал Чацкого, но только один раз, и не с тем вниманием, коего он достоин…» И еще, в другом месте письма: «…слушая… я не критиковал, а наслаждался»¹⁴.
Такое не может быть ошибкой. Дважды в одном письме!¹⁵ Письмо Пушкина написано через несколько дней после встречи. А не спустя много лет – как воспоминания Пущина. И верить нужно Пушкину.
Классическая сцена, сюжет известных с детства картинных изображений («Пушкин читает Пущину «Горе от ума»), на наших глазах меняет смысл. Меняются местами персонажи на полотне…
Скорей всего… Пущин в самом деле имел свои резоны на то, чтоб Пушкин ознакомился с комедией при нем. (Это, возможно, бросает свет и на сами мотивы приезда!)
Для Пущина и его единомышленников, в тот момент, комедия Грибоедова представлялась произведением чуть ли не агитационным. А ее герой, в их глазах, олицетворял их самих. И это был самый подходящий повод для политического диалога.
Но для нас важно другое… Пушкин при первом знакомстве получил комедию не в чистом виде, не «из первых рук», так сказать, – а «из вторых». В интерпретации Пущина, с голоса Пущина. Получил – как пьесу «Чацкий». «О Чацком»…
И что именно в этой трактовке своей пьеса вызвала известные замечания Пушкина!
Кстати, нигде, кажется, кроме двух писем, написанных непосредственно после этой встречи, Пушкин больше комедию Грибоедова «Чацким» не назовет. Знаменательная обмолвка. В двух письмах подряд…
«В «Горе от ума» точно вся завязка состоит в противоположности Чацкого прочим лицам; тут точно нет никаких намерений, которых одни желают достигнуть, которым другие противятся, нет борьбы выгод, нет того, что в драматургии называется интригою. Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, – и только»¹⁶.

В 1833 году, заживо схороненный в Свеаборгской крепости, Вильгельм Кюхельбекер – друг Пушкина, Грибоедова, Пущина – листает старые журналы того времени, когда комедия только явилась на свет (в отрывках), и заносит в дневник свое толкование ее. Впрочем, почему только свое? Своих прежних единомышленников – теперь единоузников.
А что это иное – как не план той самой пьесы «Чацкий»?… О Чацком? Какую Пущин, верно, прочел Пушкину. Которую Пушкин очень точно назвал – по имени главного героя.

Забегая чуть вперед, скажем, что при всех сменах времен, идей и трактовок этот план пьесы уцелел по сей день. И очень долго формировал собой наши представления о комедии Грибоедова.

«…Много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины. Чацкий совсем не умный человек, но Грибоедов очень умен»¹⁷.
Это – первая реакция Пушкина, известная нам. Письмо к П. Вяземскому (28 января 1825 года – вскоре после встречи с Пущиным). Вот – вторая, может, через несколько дней, и «по размышленьи зрелом»: «Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов»¹⁸.
(Впрочем… Какая реакция – первая, какая – вторая, нельзя с определенностью сказать. Другое письмо, к А. Бестужеву, не имеет точной даты. Может, и вообще для Пушкина оба суждения не противоречили одно другому? Просто… У каждого письма – «повернутый язык». То есть язык письма невольно «поворачивается» к адресату – к собеседнику на другом конце письменной связи. То, что можно «а propos» бросить Вяземскому, Бестужеву говорится уже осторожней и взвешенней…)
Кстати, обратим внимание на это словцо: «приличия»!- в письме к Бестужеву. Не совсем понятное, право. (Да еще в одном ранте – с «завязкой» и «планом».)
Обычно считается, что речь идет о чем-то маловажном для нас: о приличиях чисто литературных…
Странное письмо! Или осторожное. «Не осуждаю»- ни того, ни другого, ни третьего… А между тем осуждает – и достаточно многое!
О Чацком: «Все, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляда знать, с кем имеешь дело и не метать бисера перед Репетиловыми и тому под. (Cleon Грессетов не умничает с Жеронтом, ни с Хлоей.)»¹⁹.
Что значит весь этот пассаж о Чацком, как не прямое осуждение уже не только пресловутого «ума» героя пьесы, но и тех ситуаций, в какие он поставлен автором? Ситуационного плана комедии?.
(Недаром Грибоедову, в сноске, ставят в пример другого драматурга – Грессе!)
О Софье в письме сказано без обиняков: «Софья начертана не ясно: не то….., не то московская кузина».
Почти одновременно с Пушкиным, из другого изгнания, из Костромы, Катенин писал Бахтину:
«Теперь в гору лезет на счету критиков Грибоедов за комедию «Горе от ума»… и, конечно, в ней ума и соли тьма; но план далеко от хорошего… Некто Фамусов, управляющий в казенном месте, лет пятидесяти, живет в Москве с дочерью-невестой; она еще ребенком очень нравилась молодому Чацкому, и сама его любила. Этот Чацкий – главное лицо. Автор вывел его con amore, и, по мнению автора, в Чацком все достоинства и нет порока, но, по мнению моему, он говорит много, бранит все и проповедует некстати»²⁰.
И Катенин, и Пушкин очень удивились бы такому полному совпадению в оценках своих. (Независимо друг от друга.)
И люди-то очень разные в литературе. Катенин и Пушкин…
В литературной жизни тех лет Катенин был едва ль не самый близкий к Грибоедову человек. Куда ближе Пушкина. Сам Грибоедов как писатель причислял себя к «дружине Катенина». Меж тем разбор комедии Катениным куда жестче пушкинского. Не содержит и доли тех похвал и восторгов, которые Пушкин расточает на каждом шагу, средь всех замечаний своих. Удивляет еще у Катенина, почти нескрываемый, неприязненный тон.
(Кроме борьбы «прогрессивного» с «реакционным» и борьбы школ, бывает еще мучительная ситуация одиночества человека в своей литературной эпохе! Такого, как одиночество Грибоедова или Лермонтова.)
Правда, недовольный взгляд Катенина, кажется, помогает ему выявить какие-то важные грани сюжета:
«Сей Чацкий ездил куда-то вдаль от Москвы, а без него София слюбилась с секретарем своего отца Молчаливым и всякую ночь глаз на глаз просиживает с ним, а служанка в другой комнате на часах; тем и пьеса начинается: не совсем благопристойно. Еще хуже то, что Молчалин вовсе не любит Софьи…»²¹
Вот Катенин, сам не ведая того, и прокомментировал нам… Пушкина! Пушкинский термин «приличия». «Неблагопристойно» начало комедии. Вступительные сцены. Само поведение Софьи с Молчалиным.
Софья не просто полюбила Молчалина – бедного, незнатного, секретаря ее отца. Чуть не «из милости при кухне» живущего в ее доме, но слюбилась с ним. (Очень точное словцо!) И ради него она нарушила приличия…
(Скажем в скобках: критики последующих эпох эту тему нарушенных приличий уже просто не хотят замечать. Им не кажется важным – паче сюжетно значимым – этот мотив.
Естественно! Потомки, как свойственно им, хоть не сразу, не быстро, но подвергли пересмотру само понятие «приличий».)
Между прочим, без этих вступительных «неблагопристойных» сцен – Софья «всякую ночь глаз на глаз» с Молчаливым, а «служанка в другой комнате на часах»- вполне можно обойтись.
«Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе…» С этой точки зрения (план Кюхельбекера) нам абсолютно не нужны четыре из пяти начальных сцен пьесы.
Нам вовсе не надобно знать, как – то есть непосредственно в каких формах – протекает «измена» Софьи Чацкому с Молчаливым. И появление внезапное «батюшки»- Фамусова – необязательно. И поучения Фамусова Софье. К чему эта избыточная изобразительность? Достаточно одного разговора Софьи и Лизы (явление 5). Из него мы узнаем всю предысторию: про Софью, Чацкого, Молчалина. И Чацкий явится уже на вполне подготовленную почву.
Толстой мог позволить себе начать роман с неприятностей в доме Стивы Облонского (второстепенный персонаж). С его ссоры с женой. Чтоб потом мирить супругов приехала Анна («главное лицо»). Так она встретилась с Вронским (подлинная завязка). Но на то он и – роман. Эпический жанр. Драматический род литературы имеет свои законы…
Это вовсе не значит, что в драме не может быть боковых линий и даже целых параллельных сюжетных рядов. (История другого отца и другого семейства – Глостера в «Лире».) Только в драме они не смеют претендовать на место в завязке пьесы. Вам в голову не придет, чтоб «Гамлет», к примеру, начинался с отеческих наставлений Полония Лаэрту!
Но почти так начинается «Горе от ума». Если следовать логике привычного понимания сюжета комедии.
«…Тот, кто хочет изучать человека в истории, должен уметь анализировать исторические эмоции… Как и все человеческие деяния, разврат, преступления и соблазны тоже историчны»²².
Катенин и Пушкин были правы.
Поведение Софьи с Молчалиным было неблагопристойно! И более того: оно было скандально и таило в себе вызов!
Факт, который следовало осмыслить с точки зрения его места в сюжете пьесы. Ибо Грибоедов не хуже своих критиков знал, как должна себя вести барышня «из общества».
«…Все это, – писал, едва ли не самый благожелательный к Софье, Гончаров, – не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты ее круга»²³. Поступки Софьи оттеснялись, таким образом, в область обыденного аморализма фамусовского круга.
Это была грубая ошибка! Не было подобного аморализма. Если на что другое здесь и закрывали глаза, то уж поведение барышни судили весьма строго.
Чем, собственно, и занимается всю пьесу Фамусов – отец Софьи? Как не тем, чтоб оградить дочь от каких-нибудь шагов на скользком пути? (Которые, возможно, он подозревает, свойственны ей.)
Запрет он вас;- добро еще со мной;
А то, помилуй бог, как разом
Меня, Молчалина и всех с двора долой, –

пророчествует Лиза. Вот что ждет Софью, если не кто-нибудь – только отец еще узнает про ночные бдения под флейту и фортепьяно!
Барышню, нарушившую запреты, ожидал разрыв с обществом. Или удаление от общества. «…В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов…»- фраза, конечно, смешная сама по себе. Но для Софьи могла звучать погребальным звоном. (Кстати, один из приемов грибоедовского комизма.)
И когда мы слышим первые слова Софьи в пьесе – еще из-за двери ее комнаты, где она просидела всю ночь, запершись с Молчалиным: «Который час?» И потом опять то же – ленивое: «Который час?» – «Неправда» (когда Лиза всячески торопит ее). Мы должны представлять себе, что эта девица ходит по лезвию ножа!
Что на самом деле в доме Фамусова бунт. Против привычной морали²⁴.
«Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас грешных был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек разумеется в противуречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…»²⁵ Известный ответ Грибоедова на критику Катенина.
Отрешимся от привычностей и просто спросим себя: о чем здесь речь идет в первую голову? Вернее, о ком? о нем или о ней?
Ну конечно, о ней! На всякий непредумышленный взгляд! Ну, а потом уже – о нем. Об этом самом – об «умном человеке», который «разумеется в противуречии с обществом». Кстати, отметим про себя эту несколько заниженную по нашим меркам оценку главного героя: «немножко повыше прочих…».
Если бы Грибоедов мыслил свой план иначе – по Кюхельбекеру, он и высказался бы по-другому: «Молодой человек… (таких-то достоинств) приезжает в дом… (такой-то и такой-то), и тут с ним происходит… (то-то и то-то)». Короче, «дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе…».
Но какое действие, происшествие выдвигает автор как зачин всех прочих событий пьесы? Как главную дружину ее?
Единственное. Любовь этой девушки.
Это она – Софья – держит банк в этой игре. И все козыри (до времени) у нее на руках. А все остальные персонажи – в том числе и Чацкий («главное лицо»), и Молчалин, и Скалозуб, и батюшка Фамусов, не говоря уже про гостей бала, – зависят от этой ее игры. И стало быть, располагаются на картине по сторонам от нее – как от некой оси. (Гости бала ведь тоже не сами по себе, так, за здорово живешь, объявляют Чацкого сумасшедшим. Но по манию ее – Софьи, «с подачи» Софьи!..)
Кстати, лишь такое объяснение выдерживает нагрузку первых вступительных сцен пьесы, занятых лишь одним: историей любви Софьи к Молчалину. Перипетиями этой любви. И разрешает сомнения – от странного списка действующих лиц: в нем просто поименованы сперва все персонажи подлинной завязки пьесы.
«Горе от ума»- это пьеса Софьи.
Это вовсе не значит – «о Софье» или преимущественно о Софье. Почему? Пьеса и о Чацком – и может, больше, чем о ней. И о Молчалине, и о Фамусове, и о Скалозубе, и о гостях, что составляют вместе пресловутый «круг» – общество.
Но Софья «прокладывает курс» в пьесе. Именно ею движим, как любят выражаться шекспироведы, «магистральный сюжет» комедии.
Невероятная дерзость грибоедовского плана и состояла в том, что Чацкий – «главное лицо»- приезжает в дом, где все главное уже произошло. Без него. Еще Гончаров отметил это «страдательное» положение Чацкого. Герой поставлен в пьесе в «страдательном залоге». То есть он «не действует сам, но подвергается действию со стороны объекта» (по определению).

1. М. Блок, Апология истории, или Ремесло историка, М., 1973, с. 38.[↩]
2. А. С. Грибоедов, Сочинения, М., 1956, с. 555 – 556.[↩]
3. Кроме особо оговоренных мест – подчеркнуто всюду мной. – Б. Г.[↩]
4. Ю. Н. Тынянов, Пушкин и его современники, М., 1969, с. 374.[↩]
5. А. С. Грибоедов, Сочинения, с. 406.[↩]
6. Вероятно, следует согласиться с теми исследователями, которые считают, что «заметка представляет собою набросок предисловия к неосуществленному изданию «Горя от ума». – Там же, с. 716, комментарий Вл. Орлова. Тогда слова о «суетном наряде», возможно, скрывают в себе извинение перед читателем за ту неизбежную порчу – то есть правку, которую автор должен будет (или должен был) произвести под давлением цензуры.[↩]
7. Н. К. Пиксанов, Душевная драма Грибоедова. – «Современник», 1912, N 11, с. 239. Статья приведена также в сборнике Пиксанова «Грибоедов. Исследования и характеристики», Л., 1934, с. 322.[↩]
8. Александр Блок, Об искусстве, М., 1980, с. 145 – 146.[↩]
9. Там же, с. 142.[↩]
10. Список из так называемой «бехтеевской копии» комедии. По имени владельца – И. П. Бехтеева. (См.: Н. К. Пиксанов, Бехтеевский список. – В кн.: А. С. Грибоедов; Полн. собр. соч., т. II, СПб., 1913, с. 230 – 231.)
    Н. Пиксанов сомневался в авторской принадлежности списка действующих лиц в копии самому Грибоедову и считал возможным, что список составлен владельцем копии. Это неверно, судя по всему. Списки отличаются друг от друга лишь во второй части – после Чацкого, порядком поименования лиц… Но общий принцип построения один и тот же. Оттого в первой части списки практически идентичны. Никто, кроме автора, не мог бы допустить – паче повторить след в след – такой «ошибки» в распределении «по значимости» персонажей комедии!
    Напомним попутно, что самый авторитетный «манускрипт» первой московской редакции пьесы (так называемый «музейный автограф») вообще дошел до нас без списка действующих лиц. Если на основе приведенных соображений «бехтеевский список» находит своего автора – это помогает нам заполнить пробел.[↩]
11. »А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», т. 1, М., 1985, с. 102 – 103.[↩]
12. Почему, к примеру, Пущин уезжает в ту же ночь, и даже не, заночевав в доме друга? (Что было, право, не совсем прилично!) Почему так вдруг оборвался разговор о тайном обществе?.. Тут много недоговоренностей, к которым мы привыкли.[↩]
13. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, М., 1958, с. 122.[↩]
14. Там же, с. 121, 122.[↩]
15. В другом письме тех же дней, к Вяземскому (там же, с. 120), о нем речь дальше, Пушкин сказал иначе: «A propos. Читаля Чацкого…» Но здесь о комедии говорится именно «а propos», без подробностей. Заметим только, что глагол «читать» еще может заменить собой «слышать в чтении»- но никак не наоборот![↩]
16. В. К. Кюхельбекер, Путешествие. Дневник. Статьи, Л., 1979, с. 228.[↩]
17. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, с. 120.[↩]
18. Там же, с. 121.[↩]
19. Там же, с. 122. (В скобках дана сноска Пушкина.)[↩]
20. П. А. Катенин, Размышления и разборы, М., 1981, с. 252.[↩]
21. Там же, с. 252.[↩]
22. Юрий Лотман, Биография – живое лицо. – «Новый мир», 1985, N 2, с. 235 (подчеркнуто Лотманом).[↩]
23. И. А. Гончаров, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 8, М., 1955, с. 26.[↩]
24. Та же мысль (правда, без достаточных доказательств) высказана несколько раньше в статье поэта Николая Доризо, также посвященной «проблеме Софьи» в комедии Грибоедова. (Это следует подчеркнуть, имея в виду приоритет публикации Доризо.) «Думаю, – пишет автор, – что бунт Софьи против своей среды не меньший, чем бунт Чацкого». – Н. К. Доризо, «…И гений, парадоксов друг…» (Полемическое прочтение). – «Юность», 1986, N 7, с. 81. Некоторых положений указанной статьи мы коснемся еще.[↩]
25. А. С. Грибоедов, Сочинения, с. 580.[↩]