Дополняя друг друга
Ю. Суровцев, Поэзия Миколы Бажана. Критический очерк, «Советский писатель», М. 1970, 287 стр.; Е. Адельгейм, Микола Бажан, «Художественная литература». М. 1970, 183 стр.; Н. В. Костенко, Поетика Миколы Бажана (1923-1940), Видавництво Київського університету, Київ, 1971, 157 стор.
Три книги критиков за два года – этот факт отражает значительность творческого труда М. Бажана. Украинский поэт был и остается одним из тех пролагателей новых путей художественного освоения действительности, поэтические завоевания которых становятся достоянием всей многонациональной советской литературы.
Микола Бажан работает в литературе пятьдесят лет. Опыт его огромен. Наряду с Тычиной и Рыльским, Тихоновым и Чиковани он является певцом дружбы народов, и именно черев его стихи в украинскую поэзию широким потоком шел инонациональный материал, темы и образы братских народов. Вместе с тем Бажан – один из лучших выразителей в поэзии нового национального характера украинского народа, того, что принесено социалистической действительностью. Поэт эпического склада, Бажан обогатил украинскую и всю советскую поэзию образами людей нового склада, новыми темами и мотивами, ритмами и интонациями… Одним словом, это поэт-новатор, сумевший продолжить и развить лучшие традиции Пушкина и Шевченко, Некрасова и Франко, Маяковского и Тычины. Книги о творчестве Бажана появлялись и раньше – автора этих строк и П. Нисонского, А. Тарасенкова и Е. Адельгейма. Однако три рецензируемые книги, безусловно, свидетельствуют о новом этапе в изучении творчества Бажана, как и об общем росте нашей критики и литературоведения.
Особенно примечательна работа Ю. Суровцева. Примечательна не только тем, что книгу об украинском поэте написал русский критик и литературовед, – такие факты стали обыденными, – а главным образом тем, что он смог осветить творчество Бажана по-своему, отметая различные наслоения вульгарно-социологического типа, которые иногда весьма цепко держатся в литературоведении. Ю. Суровцев построил свой очерк, сосредоточив основное внимание на истоках поэзии Бажана, на далеких уже 20-х и 30-х годах, когда формировался творческий облик, метод и стиль украинского поэта, когда утверждались основополагающие принципы и традиции советской литературы. Надо ли говорить, что они утверждались в острейшей идейно-эстетической борьбе, и для русского критика весьма важно было выявить общую картину украинской литературы 20-х годов. Ю. Суровцев досконально разобрался в сложной ситуации «литературной дискуссии» 1925-1928 годов, в позициях таких литературных организаций, как украинские лефовцы («аспанфуты»), и особенно «Бандите», к которым принадлежал М. Бажан, и определил то особое место, которое занимали в нем М. Бажан, М. Йогансен, Ю. Смолич и др.
Немало места в книге Ю. Суровцева занимает полемика. Эта полемика с предшественниками, а иногда и соратниками весьма плодотворна: это те поправки к творчеству Бажана, которые продиктованы временем, зрелостью нашей литературоведческой мысли, но которые сами не придут, их кто-то должен сформулировать. Надо сказать, что критика 20-30-х годов, которая и тогда весьма внимательно относилась к творчеству Бажана, обладала определенной однобокостью и узостью зрения: все негативное, отрицательное, что было или виделось в творчестве Бажана, подчеркивалось и раздувалось, а то, что было нового, перспективного, часто не замечалось.
Ю. Суровцев внимательно прослеживает действительную эволюцию Бажана от внешнего увлечения футуризмом, от романтики абстрактно-революционной к романтике социалистического реализма и к реализму. Итак, проблемы романтизма, проблемы новаторства, выяснение того, как в национально-специфических формах в различных советских литературах проявляется то общее, что объединяет социалистические нации и их литературы, – вот пафос исследования Ю. Суровцева. Надо сказать, что написана книга увлекательно, с привлечением большого историко-исследовательского и критического материала, с глубоким пониманием путей развития украинской литературы.
Ю. Суровцев рассматривает творчество Миколы Бажана на фоне всей советской, в первую очередь украинской и русской, поэзии, однако привлекая и западноевропейскую. Пожалуй, самым крупным достижением автора в этом очерке является определение новых качеств романтики в искусстве социалистического реализма: поэзия Бажана весьма благодатный для этого материал.
Есть поэты, говорит Ю. Суровцев, у которых на протяжении большого временного пути существуют свои эпицентры, когда они «создают свои наиболее оригинальные, особо характерные произведения», Бажан же, по мнению автора, «относится к поэтам, чей путь отличается сравнительно с другими Солее плавным движением». Это верно: 20-е годы – «Семнадцатый патруль» и «Разговор сердец», 30-е – поэмы «Бессмертие», «Отцы и сыновья», узбекский и грузинский циклы, 40-е годы – поэма «Данило Галицкий», «Сталинградская тетрадь», «Английские впечатления», 50-е – «Мицкевич в Одессе», 60-е – поэма «Полет сквозь бурю», «Итальянские встречи», «Четыре рассказа о надежде», конец 60-х – начало 70-х – маленькие поэмы из уманского цикла. И почти всегда – это крупные события в литературе, о которых говорит критика, к которым приковано внимание читателей. И хотя Бажан тоже знал и «периоды бури и натиска», и периоды снижения творческой активности (конец 40-х годов), однако создаваемое им всегда крупно, значительно, исполнено философских раздумий. Можно согласиться с Ю. Суровцевым, что после XX съезда КПСС Бажан, как и многие поэты старшего поколения, преодолел иллюстративность и риторику, но остался верен уже ранее найденному собственному стилю.
Книга Ю. Суровцева получилась интересной, насыщенной мыслью и важными обобщениями опыта многонациональной советской литературы. Можно лишь посоветовать автору развернуть заключительные главы с той же основательностью, с которой проанализированы первые десятилетия, тем более что публикуемые сейчас поэмы из книги «Уманские воспоминания» («Соль», «Боги Греции», «Искра» и др.) дают для этого достаточно материала.
Книге Е. Адельгейма «Микола Бажан» (1970) предшествовал его очерк о Бажане на украинском языке, изданный несколькими годами раньше. Это весьма обстоятельное исследование всего творческого пути поэта, построенное, в отличие от очерка Ю. Суровцева, так, что каждый новый этап в творчестве Бажана приковывает к себе все большее внимание автора. Кроме того, здесь преобладает исследование не романтики, а философских основ творчества, движения идей.
И хотя во вступлении Е. Адельгейм подчеркивает, что творчество Бажана неотделимо от развития всей украинской послеоктябрьской литературы, ее эстетических поисков, однако не слишком много внимания уделяет общему фону, считая, что эта общая картина дана в «Истории украинской советской литературы» и в других трудах подобного плана. Меньше в книге Е. Адельгейма и полемики, ссылок на других исследователей. Автор неуклонно идет к цели: как можно полнее и последовательнее выразить свою собственную концепцию творчества М. Бажана. Надо сказать, что исследователь и критик искал и нашел близкого себе по духу и направлению писателя, сжился с ним и «прочитал» поэта тщательно, своеобразно, не слишком считаясь с мнениями других исследователей. В этом две книги о Бажане – Ю. Суровцева и Е. Адельгейма – противоположны, надо сказать, и в стиле.
Если Ю. Суровцев старается писать о вещах весьма сложных все же просто и доступно, то Е. Адельгейм о сложном (а Бажан, как поэт, весьма сложен и
никак не похож на непосредственного Певца событий и чувств) и пишет сложно. И хотя мне больше по душе стиль Ю. Суровцева, я вовсе не отрицаю необходимости и возможности той манеры изложения, к которой обращается Е. Адельгейм. Что же касается литературоведческого, научного уровня его книги, то он весьма высок, здесь присутствует своя концепция творчества Бажана.
Выше мы соглашались с утверждением Ю. Суровцева, что стиль, однажды выработанный Бажаном, впоследствии существенно не менялся (в отличие, скажем, от Межелайтиса, Мартынова, Расула Рза); Е. Адельгейм же сделал ударение на другом качестве – в новый период общественного развития многие поэты как бы еще раз вернулись к самим себе, к манере своей молодости и явили ее обновленной и обогащенной. Говоря о новых послевоенных циклах М. Бажана «Мицкевич В Одессе», особенно «Итальянские встречи», об их интернациональном звучании, Е. Адельгейм обращает внимание на то, что, «в значительной мере возрождая лучшие черты индивидуальности поэта, стихи его вводили нас не только в новую тему и новый материал, но и в новую область глубоко личных, субъективных взаимоотношений художника и действительности, где каждый шаг – шаг в неизвестное» (стр. 92).
Да, это характерно для Бажана. Исследователь очень увлекательно проанализировал развитие традиций Леси Украинки в «Итальянских встречах»; как и великую украинскую поэтессу, Бажана интересуют не экзотические красоты Италии, – рисуя Сардинию и Сицилию без прикрас и экзотики, он показал нищую, голодную, смелую, рабочую Италию, как бы заново открывая ее для своего читателя, И в стихах о рабочей Италии, и в стихах об искусстве («Перед статуями Микеланджело») критик подчеркивает возрожденный «интерес поэта к детальному психологическому анализу скрытых процессов человеческого сознания и подсознания» (стр. 100). Вспоминая «Гофманову ночь», «Разговор сердец», «Гетто в Умани», с этим нельзя не согласиться.
Вообще, сопоставляя книги Ю. Суровцева и Е. Адельгейма, невольно думаешь о том, как много материала для наблюдений дает творчество настоящего, глубокого художника, как оно многомерно и неисчерпаемо. И поэтому оба автора не повторяются, а как бы взаимно дополняют друг друга.
Ю. Суровцев специально остановился на таком жанровом образовании, как поэтический цикл. Для Бажана циклизация лирических впечатлений особенно характерна; она является как бы переходным этапом от лирики к эпосу, внося в самую лирику элементы эпоса. Ю. Суровцев находит, что «форма поэтического цикла вообще схожа с композицией музыкальной сюиты». И если Е. Адельгейм много места и внимания отдал «Итальянским встречам», то Ю. Суровцев досконально обследовал циклы «Киевские этюды» и «У Спасской башни», не обойдя и последующих – «Английские впечатления» и «Итальянские встречи».
Чем ближе подходили исследователи к современному этапу в творчестве Бажана, тем в большей мере они становились критиками, иногда вынужденными впервые оценивать то или другое произведение поэта.
И конечно, оба автора шли, каждый по-своему, к синтезу. У Ю. Суровцева обстоятельно рассмотрены особенности романтического стиля у Бажана, «взаимопроникновение пластики и мысли в его стихе, его умение создавать «образы идей» (стр. 264); у Е. Адельгейма еще точнее зафиксированы основные признаки индивидуальности Миколы Бажана, подчеркнута героическая направленность его поэзии, «широкая историческая и философская перспектива, интеллектуализм, строгая дисциплина мысли, подчиненность лирики эпосу, весомая пластика слова, взаимодействующая с рядом смежных искусств, психологическая напряженность, диалектика Статики и динамики, синтетизм образов, объединение современных и вечных тем на почве господствующей в творчестве поэта проблемы победы жизни над смертью» (стр. 130).
Оба автора в конце своих книг переходят к анализу своеобразия стиля, шире – к поэтике Миколы Бажана. Видимо, знамением времени в нашей литературоведческой науке является признание той простой истины, что все те «образы идей», которыми насыщено творчество значительного поэта, Существуют не вне, не над, а только в их словесной оболочке, в лексике и фонике, в поэтической семантике и в поэтическом синтаксисе, то есть в тропах и фигурах, в сфере тех определений, которые можно объять более емким понятием поэтики и более узким и конкретным понятием поэтической стилистики.
Е. Адельгейм предпринял исследование поэтики Бажана в ее, тан сказать, историческом развитии; ведь в стиле любого поэта существуют в постоянные и переменные элементы – эстетические, психологические, языковые. Весьма интересны наблюдения исследователей о связи поэзии Бажана с другими искусствами, как статическими (архитектура), так и динамическими (кино).
Попытку подробно и тщательно рассмотреть поэтику М. Бажана предпринимает и молодой исследователь Наталия Костенко, сделав главное ударение именно на технологию, но? конечно, в строгом соответствии со смыслом и общими закономерностями развития поэта. Нужно ли говорить, как важны работы, специально посвященные поэтике и поэтической стилистике. Разве мы не замечаем, что нередко, когда речь идет о содержании произведения, исследователи пользуются инструментом своей науки, а чуть обратились к словесному материалу – оказываются в области соседней науки – лингвостилистики, в то время как для этих целей существует своя научная дисциплина – поэтическая стилистика, достаточно уже разработанная.
Н. Костенко исследовала поэтику Бажана, так сказать, «начального периода», однако сумела подметить общие закономерности стиля Бажана и таким образом косвенно подтвердила мысль Ю. Суровцева о том, что у Бажана, как и у Н. Асеева, Н. Заболоцкого, М. Рыльского, С. Чиковани, «художественно резкого стилевого перевооружения… не произошло». И в то же время основной пафос исследования Н. Костенко в том, чтобы показать эволюцию художественной формы (прежде всего языка и стиха) довоенных произведений Бажана (1923-1940) под влиянием, как она говорит, «идеологических факторов». В сущности, это всегда верно; искусство весьма зависимо от идеологических сдвигов, от биения общественной мысли. Это тем более верно в отношении поэта такого «идеологического» склада, каким является Бажан.
Н. Костенко очень внимательно проследила путь Бажана от футуристических увлечений молодости, от экспрессионистских влияний к романтическому стилю, к социалистическому реализму; сумела убедительно показать новаторство его стиля, глубину исканий, в том числе в области смежных искусств, и проанализировала сложную ритмику стиха Бажана, его рифму. Теперь уже ни один исследователь поэзии Бажана не может обойтись без наблюдений и выводов молодого ученого. Более того, она начисто опровергает измышления наших идейных противников о консервативности образной системы социалистического реализма. Реализм развивается на основе всех истинных достижений мирового прогрессивного художественного гения. Бажан обогатил мировую поэзию многими открытиями, главным образом в поэтизации непоэтического материала, в раздвижении границ лирики и эпоса, вообще поэзии.
Н. Костенко удачно воспользовалась работами своих предшественников по изучению творчества Бажана и существенно их дополнила.
Нашу рецензию хотелось бы закончить указанием на то, что все три исследования особое внимание уделяют воплощению идей интернационализма, дружбы народов как в поэтической, так и в переводческой практике Миколы Бажана. Его новаторство, обогащение инонациональным материалом (тематика, образы героев, лексика, ритмика, тропика) национального искусства слова, а вместе с тем и обогащение всесоюзного, общесоветского творческого опыта – весьма значительны.
Что касается характера изложения, умения говорить о специфических явлениях языком понятным для всех (разумеется, для читателя, подготовленного к восприятию специфики поэтического искусства), то писать интересно, занимательно надо стремиться всем. Более доступно написана книга Ю. Суровцева, труднее – книга Е. Адельгейма, еще сложнее, в силу ее «технологической» специфики (версификация, рифма) – книга Н. Костенко. Хотелось бы пожелать авторам: Ю. Суровцеву детальнее осветить последние десятилетия творчества Бажана, где особенно заметен поворот от романтизма к реализму, Е. Адельгейму внимательнее присмотреться к эпохе формирования метода и стиля поэта, Н. Костенко – продолжить исследование поэтики Бажана. Однако все три книги, взаимно дополняя друг друга, являются новым словом как в изучении творчества Бажана, так и в решении общих вопросов литературоведения, что соответствует духу Постановления ЦК КПСС о литературно-художественной критике, где особо подчеркивается долг критики – глубоко анализировать явления, тенденции и закономерности современного художественного процесса.
г. Киев