Динамичность метода социалистического реализма

Настоящей статьей редакция продолжает обсуждение теоретических проблем социалистического реализма, начатое статьями Д. Маркова, Н. Анастасьева, И. Баскевича, Ю. Андреева, Ю. Богданова, Л. Поляковой, В. Колевского («Вопросы литературы», 1983, N 1, 3, 4, 9 и 1984, N 1, 4, 6).

 

ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.

ОБ ИСКУССТВЕ ПОЛЕМИКИ

И О КРИТИЧЕСКОЙ РИТОРИКЕ

Давно ушли в прошлое времена, когда критика наша была чересчур деловита, педантична, оперировала скучными понятиями и была совершенно равнодушна к «драгоценным украшениям изящества и учености», говоря словами Сервантеса. Теперь что ни статья, то мыслительный или словесный эксперимент. Искусство красноречия, которое демонстрирует сегодня критика, достойно всяческих похвал, вот только чувство меры теряется порой, и «эпатирующее» начало нередко превалирует над содержательной стороной.

Полагаю, этим грешит статья Ю. Андреева «Для чего литература?»¹. Обидевшись на то, что его величают «содержанистом», он полемически звонко назвал своих оппонентов «поэтистами».

Преждевременно, утверждает Ю. Андреев, заниматься изучением проблем формы, поэтики, средств выражения, даже вопросами единства формы и содержания;

целесообразнее сейчас дать писателям ряд рекомендаций по обновлению тематического «репертуара». Ю. Андреев поднимается до высот настоящей патетики, упрекая литературу в недостатке внимания к жизни современного села, современной армии, рабочего класса, в равнодушии к экологической проблеме и особенно к бригадному подряду.

Обо всем этом говорится темпераментно, горячо, но кто с этим спорит? Оппоненты Ю. Андреева, «поэтисты»? Нет. Писатели, к которым он обращается, советуя поддержать отважный «батальон публицистов», смело берущихся за подобные темы? Да они давно уже «за».

Критик подсказывает художникам ряд интересных и значительных тем, которые они почему-то не заметили. Вот, вот и вот о чем надо писать! – говорит Ю. Андреев. Но ведь на такие претензии критики давно уже от имени писателей ответил Виктор Гюго в предисловии к сборнику «Восточные мотивы»: «Автор этого сборника не принадлежит к числу тех, кто признает за критиком право допрашивать поэта относительно его фантазий и требовать от него ответа, почему он выбрал именно этот сюжет, смешал на своей палитре именно такие краски, сорвал плод с такого-то дерева, черпал из такого-то источника. Хорошо ли произведение или дурно – вот что должно интересовать критика. И при этом все похвалы и упреки – не краскам, которыми пользовался автор, а лишь способу их применения. Если подняться над мелочными соображениями, то можно убедиться, что в поэзии нет хороших или плохих тем, а только плохие и хорошие поэты» ².

Эти слова Гюго отнюдь не стоит толковать в том смысле, что критике предписывается следить лишь за тем, что уже создано, никак не прогнозируя, не определяя сам ход литературного процесса. Все дело в том, что в задачу критики входит не только выявление общественной значимости поставленных писателем проблем, – в конце концов, это в состоянии сделать любой подготовленный читатель, – но и оценка творческого результата. Это, впрочем, азбука, и достойно сожаления, что столь опытный литератор, как Ю. Андреев, пренебрегает ею в пылу полемики.

Как бы долго и увлеченно ни говорил критик о гигантских преобразованиях в «стране Тюмении» или об изменениях «человеческой личности» в связи с бригадным подрядом, он оставляет читателя холодно-спокойным, потому что здесь нет и речи о художественном слове, которое подвластно своим законам.

Мысль Ю. Андреева о том, что достижения советской литературы крайне скромны в пределах перечисленных им тем и что нет пока что здесь «протуберанца мировой значимости» (стр. 30), кажется справедливой: требования к искусству должны быть высоки. Но она, эта мысль, очень сомнительна как раз по рекомендациям, которые вытекают из нее для писателей, да и для самой критики. Первым нужно как можно скорее взяться за эти темы, значения которых они до сих пор не осознали, «не доросли», по-видимому. Что же касается критики, то ей, увы, остается ждать, пока появится желанный шедевр «мировой значимости».

Не лучше ли, однако, ей все-таки начинать работать уже сейчас, анализировать то, что есть, помогая тем самым и писателям пробиться к высокому грядущему художественному образцу? «И коль скоро, – пишет Ю. Андреев, – задача эта (изображение нравственных проблем современного человека. – В. Ф.) решается пока художественной литературой далеко не удовлетворительно, о поэтике ли прежде всего должна болеть наша душа?» (стр. 32). Да, разумеется, о ней, о поэтике, о принципах выражения авторской идеи, проблемах сюжетосложения и композиции, о целостности образной структуры произведения, о поэтических функциях языка, об индивидуальности художественного мышления писателя…

Не случайно, видимо, «содержанисты» тяготеют к несколько отвлеченной постановке вопросов, питают слабость к не вполне четким терминам, размывают отчетливую диалектику понятий «искусство и действительность», «художественное мышление и мировоззрение», гипертрофируют, произвольно выделив ее, какую-нибудь одну черту явления за счет другой или других и т. п. Сумбур в отправных тезисах рождает путаницу и противоречивость в выводах. «Лиризация» или «эпизация» определяет сейчас главное Направление в развитии социалистического реализма? – задается вопросом Л. Полякова в статье «Споры о методе – спор о человеке»³. Осторожно! – предупреждает, она читателей: нас тоже коснулся процесс деэпизации. К чему это может привести?! Ведь генеральная черта социалистического реализма – «как раз эпизация субъективного начала, укрупнение его», а сам этот, метод не что иное, как «эпический способ мироотношения» (стр. 27), Туманно, сказано, но зато энергично. Однако выделение эпического как доминирующей черты метода социалистического реализма, то есть фактическая абсолютизация одного элемента, не есть ли это все та же, только на иной лад, попытка «искусственного замыкания» метода «в каноническую теоретическую систему» (стр. 28), против чего предостерегает сама Л. Полякова. Порой возникает впечатление, что автор статьи опровергает свои собственные доводы, едва успев их сформулировать…

Вот ведь какие неловкости случаются, когда в дело идет критическая, риторика. Впрочем, «содержанисты», отдавая очевидное предпочтение теории, все-таки занимаются и практическими анализами. Приведем ряд примеров из статьи Ю. Андреева «Для чего литература?». Эти анализы в высшей степени интересны, так как это методика «содержаниста» в действии. Это уже не слова, не призывы, это все-таки аргументы.

Повторим их дословно, чтобы не идти «против правил». Дело в том, что из статьи Ю. Андреева начинающие полемисты могут узнать о том, как надо спорить: в дискуссиях следует повторять дословно (!) тезисы предыдущих выступлений, чтобы не возникло никаких недоразумений и слишком вольного истолкования чужих мыслей. К сожалению, эта рекомендация трудновыполнима при нынешнем дефиците бумаги и времени. Но, впрочем, попробуем и ею воспользоваться, отправившись на критическое поле брани с карандашом в руках, и просто подчеркнем отдельные положения; так и короче будет, и объективность окажется соблюдена.

Но сначала небольшое отступление. «…К оценке современного состояния литературы социалистического реализма, – пишет Ю. Андреев, – следует подходить прежде всего со стороны содержательной. Н. Анастасьев изящно обозвал меня в своей статье, правда, укрывшись за спину классика, «содержанистом». Что ж, этим он только укрепил мою уверенность в правоте и предпочтительности избранного мною подхода: о диалектике соотношения содержания и формы давайте будем говорить тогда, когда не будет столь остро беспокоить нас проблема содержания» (стр. 38). Здесь важно последнее слово – «содержание». Ради него и^: затеян весь великолепный словесный хоровод. Но ведь дело в том, что при разрушении диалектики содержания и формы сам разговор о содержании становится бессодержательным (простите невольный каламбур)! У полемиста здесь ум с сердцем не в ладу. Сердце отдано содержанию, это ясно. Но что оно такое, содержание, по Юрию Андрееву? Не тут ли зарыта собака, то бишь «изюминка» концепции «содержаниста»?

Попробуем разобраться в этом подробнее. Читая опять-таки с карандашом в руках. Вот интересный пассаж о примате содержания над формой. Приведем его дословно и целиком: «Вспомним: форма «Дон Кихота» была традиционной для своего времени – рыцарский роман, но из мириад рыцарских романов «Дои Кихот» выделился и воссиял на века своим небывалым дотоле открытием гуманистической личности, своим неслыханным демократизмом» (стр. 39).

Вот это да! До сих пор мы думали, что «Дон Кихот» написан как пародия на рыцарские романы, «свергнуть власть» которых предполагал своим сочинением Сервантес. Значит, новаторство – в содержании («открытие гуманистической личности» и «неслыханный демократизм»), а форма – от лукавого, даже нет, простите, форма самая традиционная? «Дон Кихот» с этой точки зрения ничем не выделяется из «мириад рыцарских романов». Как хотите, но это настоящее открытие! Впрочем, продолжим чтение: «Вспомним (Ю. Андреев любит поэтизировать свою речь, любит анафоры; он очень пристрастен к форме своих статей, о содержании пока что умолчим. – В. Ф.): форма, в которую отливались сонеты Шекспира, была традиционной и осталась таковой на века». К ней обращались до него многие «выдающиеся поэты» (видимо, и Данте, Петрарка?). Но Шекспир делает нечто новое: он оставляет в стороне богоматерь и возвышенную, идеальную красавицу и «говорит о своей могучей, вполне земной любви к вполне земной женщине» (стр. 39 – 40). Следовательно, форма в понимании Ю. Андреева – всего лишь схема сонета: она действительно неизменна, перекочевывает из века в век, повторяется бесчисленное множество раз; но это лишь один из уровней формы, лежащий в основе самых различных поэтических изменяющихся систем. Что же собой представляет «содержание», мы уже слышали.

Дальше в лес – больше дров, и даже уже летят щепки. Ю. Андреев переходит к формулировке закона развития литературы вообще. «Генеральное направление развития литературы, – пишет он, – на протяжении веков заключается в том, что доля безличностного, сугубо семантического, необязательного (!) для художественного произведения материала неуклонно снижается» (стр. 54). Перелистав «для компактности изложения»»несколько веков», Ю. Андреев переходит к XIX веку, чтобы «вплотную» приблизиться к нашему времени: «Начинаем читать «Человеческую комедию» Оноре де Бальзака и задумываемся: а ведь совершенно отчетливо видно, что целый ряд экономических, социологических, демографических, этнографических и т. д. и т. п. свидетельств, которые столь добросовестно приводит этот гигант мировой литературы, в наше время вполне мог бы стать достоянием очеркистики, экономических зарисовок, социологических исследований» (стр. 55).

Читаешь Ю. Андреева и невольно приходишь к разгадке одной из важнейших проблем искусства XX века, которая занимает и его самого, когда он пишет об отсутствии «протуберанцев мировой значимости». Может быть, современные «гиганты» совершают роковую для себя ошибку, отдавая на откуп социологии, демографии и т. д. и т. п. все то, что так «неразумно» включал в свои романы Бальзак и что Энгельс в известном письме к Маргарет Гаркнесс относил к величайшим победам этого писателя, к торжеству реалистической правды? Если вспомнить «Чрево Парижа» Золя, то, пожалуй, с точки зрения «сугубо семантической» информации здесь не какой-то ряд свидетельств, а едва ли не все станет достоянием товароведов и этнографов. От эстетического содержания романа останутся рожки да ножки. Нет, все-таки, что ни говорите, а замечательная тенденция историко-литературного процесса! Мы можем быть совершенно спокойны за нынешнюю литературу (почему волнуется сам Ю. Андреев?): ведь открыт новый закон развития! Тит Лукреций Кар в превосходных стихах писал о «внешнем и внутреннем строении природы», Гесвюд в стихотворной же форме «изложил всю технологию земледельческого труда» (стр. 54), у Гёте и Шиллера семантической информации уже, должно быть, поменьше, однако она, к сожалению, все-таки есть, например в «Песни о колоколе». Но процесс продолжается, «необязательный» для литературного произведения материал «неуклонно снижается», и – о чудо! – у А. Вознесенского и Е. Евтушенко уже сплошь эстетическая информация, так как (цитирую); «вектор исторического развития литературы, безусловно, направлен в сторону увеличения в ней эстетического, ценностного слоя информации… к поэтизации литературы в целом, ибо именно поэзия представляет собою концентрацию, субстрат в литературе преимущественно личностного, ценностного элемента» (стр. 55).

Дальше аргументов уже нет, дальше – всплеск подлинного вдохновения критика:

«И поэтому «Мертвые души» Гоголя – поэма.

И поэтому поздний Чехов (простите, а ранний разве… Ах да: «субстрат личностного и ценностного»! – В. ф.) – поэтичен.

И поэтому «Конармия» Бабеля – это поэзия…» (стр. 55).

Да, ничего не скажешь, – выразительно представленная история литературы (и теория тоже). Но не слишком ли мало для XX века и для метода социалистического реализма «Конармии» Бабеля?

Впрочем, вопросы излишни, потому что больше мы от Ю. Андреева ничего на этот счет не услышим, разве только последний совет писателям, еще одно предупреждение: «…Для подавляющего большинства читателей, не подготовленных эстетически, преимущественный интерес вызывает как раз собственно логическая, повествовательная сторона литературы, и не учитывать этого фактора в практической работе художник, который хочет быть понят и принят народом, не может» (стр. 55).

Конец, как говорится, венчает дело⁴. Сначала нужно эстетически воспитать «народ». Затем, когда он окажется достаточно воспитанным, можно будет наконец, не опасаясь с его стороны холодного приема, писать без «не обязательного» для литературного произведения материала, без «протокольной обстоятельности», без «непоэтической информации» (стр. 54, 55). Словом, писать гораздо рациональнее в художественном отношении, чем это делал, скажем, автор «Человеческой комедии».

Но ведь когда это будет? К тому же возникает замкнутый круг: читатель воспитывается не статьями, а самими произведениями искусства. Так стоит ли писать абы как, спеша, только бы схватить тему?..

Стоит, уверяет Ю. Андреев, потому что главное – содержание.

EXCEPTIS EXCIPIENDIS

(За исключением того, что следует исключить. – лат.)

Итак, вместо реального литературного процесса появляется некая мистификация, не дающая увидеть ни корни метода социалистического реализма, ни пути его развития.

1. «Вопросы литераторы», 1983, N 9.[↩]
2. Виктор Гюго, Собр. соч. в 15-ти томах, т. 14, М., Гослитиздат, 1956, с. 132.[↩]
3. »Вопросы литературы», 1984, N 4. [↩]
4. Я уж оставляю в стороне словесную путаницу: «собственно логическая» – это не «повествовательная» сторона литературного произведения, как думает Ю. Андреев.[↩]