Диапазон адекватности

 И. А. Есаулов, Спектр адекватности в истолковании литературного произведения. «Миргород» Н. В. Гоголя, М., Российский государственный гуманитарный университет, 1995, 102 с.

На первый взгляд заглавие книги И. Есаулова могло бы звучать короче: «Правильное [мое] прочтение «Миргорода». На самом деле в нем заключена иная и в чем-то даже противоположная мысль.

Историко-литературная задача, поставленная автором,- определить единство гоголевского «Миргорода» как цикла, состоящего из четырех повестей, в частности обосновать его деление на две части и заданную последовательность повестей. Наличие единства предполагается априорно. Хотя проблему этого единства поставил еще Г. Гуковский, она, по мнению И. Есаулова, либо игнорируется гоголеведами, либо решается неудовлетворительно. Он едва ли не нарочно привел мнения почти всех отечественных литературоведов, писавших о «Миргороде» в последние десятилетия, – и хороших, и посредственных, и совсем плохих, – чтобы нерешенность проблемы сомнений не вызывала. Наиболее распространенная точка зрения состоит в том, что Гоголь якобы противопоставлял героику «Тараса Бульбы» пошлости старосветских «существователей», а страшной историей гибели Хомы Брута оттенял убожество персонажей повести о ссоре двух Иванов. Третий Иван – Есаулов – задает сразу ряд вопросов: «Почему уже после «развенчания» старосветских помещиков дается сходное противопоставление? Как мотивировать тот факт, что в первой части сборника вторая повесть «опровергает» первую, а во второй части, напротив, первая повесть «опровергает» вторую? Непроясненной оказывается логика авторской последовательности» (с. 19).

Далее вполне убедительно доказывается, что никакого разоблачения старосветских помещиков у Гоголя нет, что писатель показывает нам идиллию, хотя и обреченную на разрушение. Первая повесть «Миргорода» рассматривается как «соединительное звено» между ним и первым сборником Гоголя, в котором Ю. Лотман отмечал «общий идиллический тон» ¹. Идилличность усиливается реминисценцией из Овидия (Филемон и Бавкида), она развернута в нескольких аспектах, включая «дробление» еды. «Тарас Бульба» при всех отличиях героического от идиллического не противопоставляется «Старосветским помещикам» (еще Герцен сближал славного запорожца и Афанасия Ивановича, героев обеих повестей первой части, говоря о них как о «простодушных, грациозных образах» ² ), две восходящие к архаике нормы «не опровергают, а скорее, оттеняют друг друга» (с. 41), в начале «Тараса Бульбы» приглашение к еде и отдыху напоминает о старосветских помещиках, хотя, конечно, здесь идиллика – только фон, средство создания иного типа целостности. Бульбе отнюдь не приходится преодолевать «в себе личное во имя всеобщего» ³, тогда это была бы трагическая, а не героическая в точном смысле слова личность, – «отцовское чувство в нем совпадает, сливается с преданностью Родине, они синкретичны» (с. 47). А размышляя о том, предавать ли земле убитого Андрия, он думает не о своих отцовских чувствах, но о рыцарской чести и доблести, которую надлежит уважать даже и в изменнике. Сама же схватка отца с сыном, напоминает И. Есаулов, характерна именно для эпической традиции, равно как и тягостность одиночества – для Остапа ли в момент казни, для самого ли Тараса, который, когда «остался один», «чувствовал в первый раз в жизни беспокойство».

«Начало «Вия» является как бы непосредственным продолжением«Тараса Бульбы» (с. 55) ввиду очевидного сходства казацкого и бурсацкого братства. Однако Хома Брут отпадает от своего братства, так как, в отличие от предыдущих героев, он изменяется, что в конце концов делает повесть трагической по типу ее целостности, хотя два товарища Хомы, Халява и Тиберий Горобець, не эволюционируют и остаются в границах своего прежнего мира. «Открытость» для повествователя мыслей и чувств персонажей произведения героического типа целого находится в резком контрасте с «закрытостью» миропорядка для трагического героя, а самого героя для других персонажей (т. е. для миропорядка) в «Вие»…» (с. 65).

1. Ю. М. Лотман, Из наблюдений над структурными принципами раннего творчества Гоголя. – «Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 251. Труды по русской и славянской филологии. XV. Литературоведение, 1970, с. 34.[↩]
2. А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 7, М., 1956, с. 228.[↩]
3. Г. Н. Поспелов, Творчество Н. В. Гоголя, М., 1953, с. 63.[↩]