Диалектика развития художественного сознания
Лейла Бекизова, От богатырского эпоса к роману. Национальные художественные традиции и развитие повествовательных жанров адыгских литератур, Черкесск, 1974, 288 стр.
«Когда нарты, для которых он первый раз развел костер, наперегонки бросились к огню, Сосруко забросал огонь землею, не вытерпев проявления несдержанности – качества, недостойного настоящего нарта. Но когда его просят вторично развести костер, Сосруко преодолевает ряд препятствий – опять-таки во имя блага людей…» На этой книге словно лежит отсвет этических норм, которым следовали фольклорные герои. Обстоятельно, сдержанно и со знанием дела рассказывает Л. Бекизова о пути адыгских народов от фольклора к профессиональному повествовательному искусству, от богатырского эпоса к роману.
Облечение адыгского фольклора в эпические формы началось еще с эпоса о нартах. Преобладание эпических жанров стало его характерной особенностью. Потому из богатейшего фольклорного наследия адыгов наиболее созвучными адыгским литературам – кабардинской, черкесской и адыгской – и оказались имение традиции героического эпоса, его народная педагогика, мораль, философия и эстетика.
Я не склонна сводить все достоинства исследования Л. Бекизовой к действию этих объективных факторов, но все же не могу не заметить их влияния на убедительность самого сюжета книги, на ее структуру. Первая часть – «Национальные истоки повествовательных жанров адыгских литератур» – фольклорная; вторая – «Фольклор и становление повествовательных жанров» – обращена к литературной практике, а оба эти исторически единые звена хронологически и внутренне соединены главой «От фольклора к литературе», рассказывающей о творчестве народных поэтов – гегуако.
В первой части сразу же выделяется проблема героя. Она станет ведущей в дальнейшем и определит свой круг сопутствующих вопросов: эпические средства создания образа и принципы сюжетосложения в героическом эпосе адыгов, способы социального обобщения действительности и проблема эстетического идеала, эволюция образа в фольклоре и т. д. Л. Бекизова систематизирует материал в соответствии с тем, как отражалось в фольклоре сознание народа и как на разных этапах художественно воплощались его социальные и нравственные представления, концентрируясь в образе героя. Спираль за спиралью возникает движение художественного сознания адыгов с самых древних времен. Вначале – безымянный герой ранней фольклорной прозы, удалой джигит, которому противостоит великан – иныж, циклоп или дракон. Адемыркан – это уже своего рода первый абрек, бросивший вызов сословному высокомерию и потребовавший уважения к «беспородным» людям. А дальше – герои со все более обозначающимися чертами социальной определенности: изгой – абрек, унижаемый всеми Куйцук, дочь бедняка – прислуга и резко противостоящие им: князь, дворянин, эфенди, надзиратель, мулла, который в произведениях антикняжеской, абрекской тематики жаден и коварен уже не «от природы», а в силу своей социальной функции.
Исследуя сложную эволюцию фольклорного героя, которую «несколько фигурально можно обозначить как путь из мира волшебного в мир земной», Л. Бекизова преследует цель (правда, не всюду выдержанную последовательно) показать постепенное формирование в искусстве слова индивидуального, личностного начала. Идет далеко не одномерное, но поступательное перепоручение изобразительных функций коллективным авторским «я» – отдельной личности, индивидууму, иными словами, формируются качества, предваряющие основы литературной типизации. Вот почему, при всей эмоциональной однолинейности фольклорного героя, появившиеся в произведениях XIX века элементы его психологической характеристики выглядят уже прочным мостком к реалистическому постижению мира и, собственно, так и трактуются Л. Бекизовой. Она, впрочем, не считает, что в повествовательных фольклорных жанрах даже позднего времени была решена проблема художественного изображения человека и выработаны реалистические принципы. При всех скачках фольклорного сознания к новым качествам (в этом смысле показательны историко-героические песни адыгов 1905 года, которые по отражению в них народного революционного духа приближаются к литературным образцам тех лет), развитие фольклора оценивается ею в рамках его специфики. Особенно видно это в разделах о сказке и народной новелле адыгов – хабаре. Бегло коснувшись своеобразия и форм бытования сказочных жанров, Л. Бекизова сосредоточивается на социальном подтексте сказок, диалогах, интонационном строе, психологической и этической емкости устойчивых стилистических формул, традиционных зачинов и концовок, то есть на комплексе тех структурных моментов, которые позволяют следить за движением художественного сознания.
На примере таких сказок, как «Три совета», «Старик и петух», «Плешивый и князь», показано, как благодаря усиливающейся роли повествователя традиционные для сказок мотивы социального неравенства приобретают новые идейно – художественные оттенки, возникают новые сюжетные коллизии и формы изображения. Характеризуя хабар, этот наиболее «литературный» из всех фольклорных жанров, Л. Бекизова прослеживает изменения в нравственной и идейно-художественной атмосфере народных повествований («Князь-злодей», «Дасусь», «Генерал Шипшев», «Дамалеево войско» и др.).
Проблема повествователя могла бы быть, конечно, представлена более весомо типологически. Адыгский хабар открывает широкие выходы к грузинской народной новелле, а также абхазской, осетинской, карачаевской, абазинской и др. Но Л. Бекизова этой возможностью, к сожалению, не воспользовалась, хотя здесь таились немалые возможности показать закономерности формирования личностного начала в устном творчестве многих народов. (Анализируемый в книге богатейший материал вообще давал возможность провести содержательные сравнительно-типологические параллели.)
Социальная обусловленность соотношений коллективного и индивидуального художественного опыта своеобразно преломляется у гегуако. Посвященная творчеству народных поэтов Ц. Теучежа, Б. Пачева и С. Мижаева главка невелика, но очень емка по мысли. Л. Бекизова показывает, что связь с жизнью народа предстала у гегуако как следование коллективному опыту художественного воссоздания действительности, а новое выразилось в исторически достоверной и художественно индивидуальной интерпретации традиционных тем. Связь дореволюционного творчества гегуако с их произведениями советского времени проявилась в стремлении осмыслить значение ранее воспетой ими героической личности для социалистической эпохи, показать новому поколению людей психологические основы народного характера.
Творчество гегуако существенно для понимания ускоренного развития младописьменных литератур – процесса сложного и, как мне представляется, благодаря особым хронологическим градациям в каждой (или группе родственных) младописьменной литературе обладающего весьма четкой национальной спецификой. Одно дело – ускоренное развитие чувашской литературы, уже на заре давшей такое явление, как М. Сесиель и другое дело, при всех общих закономерностях общесоюзного литературного процесса, ускоренное развитие наших северных литератур, где крупные художественные индивидуальности появились только в наше время. У адыгских литератур – своя специфика, и хорошо, что рассуждения Л. Бекизовой исходят из конкретного материала. Полезность такого подхода читатель особенно почувствует в анализе творчества кабардинского народного поэта Бекмурзы Пачева (Ц. Теучеж представлен эскизно, а о С. Мижаеве Л. Бекизова не сказала вообще почти ничего, хотя его опыт, по ее же словам, до сих пор еще не исследован). Творчество Б. Пачева советского периода, развиваясь в русле народных традиций, совершает своеобразный «перевод» мифологических и сказочных описаний на язык индивидуально осмысленной символики. Этот перевод осуществляется путем обновления поэтических обобщений, расширения функций традиционных образов, стилистических средств и понятий. «В творчестве народных поэтов наиболее значительные идеи и образы фольклора были поставлены на службу молодому искусству, развивавшемуся в направлении социалистического реализма. Это свидетельствовало о плодотворности пути молодых литератур. Ее родоначальники сделали первые, пусть порой еще весьма несовершенные, «угловатые», но исторически необыкновенно ценные, перспективные шаги к гармоническому слиянию фольклорной традиции и социалистического новаторства».
Наблюдение очень верное – относительно угловатости, но и перспективности поисков гегуако. Такой была диалектика художественного сознания на этом этапе. Так выглядел первый – ускоренный – шаг адыгских народов от фольклора к литературе. Далее, во второй части книги, Л. Бекизова, вкратце остановившись на повествовательных принципах адыгских писателей-просветителей XIX века Адиль Гирея Кешева (Каламбия), Султана Хан-Гирея и др., разовьет основную проблемную линию, начатую анализом творчества гегуако: отношение к фольклорным традициям формирующихся адыгских литератур в 20-е и 30-е годы, а затем, правда, довольно бегло, представит состояние вопроса в наши дни.
Обращает на себя внимание попытка Л. Бекизовой наметить этапы этого процесса. Первый – 20-е – середина 30-х годов – ученический. Этому периоду во многом присуща прямолинейность в использовании фольклорных красок, механические заимствования и наивные подделки под фольклор (произведения Т. Шеретлокова, Т. Керашева, И. Цея, М. Дышекова и др.). Но наметились и положительные грани. Важна формообразующая роль фольклора, – о ней много говорится в связи с творчеством А. Пшинокова и других кабардинских литераторов. Немаловажно значение фольклора и в формировании психологизма – этот вопрос рассмотрен Л. Бекизовой в совокупности с воздействием высокоразвитых литератур, хотя диалектические связи этих факторов, особенно в 20-е – 30-е годы, ею здесь не до конца выявлены.
Итогом первого, намеченного автором, этапа явились произведения, основывающиеся на коллизиях современности, показывающие утверждение социалистических начал в характере героя (рассказы М. Дышекова, Х. Абукова, повести С. Кожаева «Новь» и С. Темирова «Радостная жизнь», роман Т. Керашева «Шамбуль»), Опасности, которые подстерегали литературу, обнаружились в угрозе фольклорных сюжетных шаблонов, в однотипности персонажей, конфликтов и т. д.
Второй этап – с середины 30-х годов и до наших дней – отмечен ускоренным освоением повествовательного мастерства, развитием реалистических форм изображения. Литературе, особенно в первое время, приходилось решать массу сложнейших вопросов, и то, что Л. Бекизова не обходит, например, проблему этнографизма, свидетельствует о том, что она не ищет проторенных путей.
Положительная тенденция, которая наметилась среди многих неоднозначных причин обращения адыгских литераторов к этнографии, справедливо трактуется Л. Бекизовой как стремление проникнуть в глубинные пласты народного мироощущения, национального своеобразия, как необходимая ступень в освоении искусства художественной типизации. Произведения Т. Керашева, И. Цея и других убеждают, что это было важное звено их предварительной работы по изучению национально – психологических особенностей народа в их исторической и социальной обусловленности. Это был путь не фольклорного, а целенаправленного, художественно – исследовательского познания и отражения действительности, – подчеркивает автор.
Показывая рождение адыгского романа, Л. Бекизова закономерно связывает романные традиции адыгских советских литератур с историко-революционным жанром и рассматривает влияние на него фольклора в трех аспектах: исторические судьбы народа и фольклор, проблема личности и народный идеал, национальное бытие и современные формы его отражения. С позиций современного литературного развития сжато рассмотрены романы Т. Керашева «Дорога к счастью». «Состязание с мечтой», дилогия А. Кешокова «Вершины не спят», романы А. Шортанова «Горцы», Х. Теунова «Род Шогемоковых». Л. Бекизова отмечает усиление историзма в адыгском романе, диалектическую сопряженность прошлого и настоящего, развитие жанровых разновидностей, трансформацию связей литературы с фольклором. Современные адыгские литературы, по ее наблюдениям, становятся все более «независимыми» по отношению к фольклору, исчезает внешняя близость форм, традиция проявляется глубиннее, избирательнее и опосредованнее. На передний план выступает строгий индивидуальный отбор, переосмысливаются в сеете новых нравственных и эстетических идеалов воспетые народом обычаи, усиливается философская и нравственно – психологическая инструментовка адыгской прозы. «Фольклорная традиция… была и остается вечно живым элементом, который органически входит в духовный мир этой литературы», – так резюмируется в книге анализ большого пути адыгских народов от фольклора к роману.
Этими словами можно завершить разговор и о самой книге – скрупулезном исследовании, методологически-выверенном и научно-перспективном.