Диалектика художественной правды
В. Новиков, Художественная правда и диалектика творчества. «Советский писатель», М. 1971, 400 стр.
Проблема художественной правды – поистине вопрос вопросов эстетики и литературоведения. В то же время этот вопрос далеко не ограничен академическими рамками. Современные буржуазные теоретики и ревизионистские идеологи обрушиваются на социалистический реализм прежде всего потому, что для них неприемлем его главный творческий принцип – правдивое изображение существенных явлений жизни в их революционном развитии. Тем большую актуальность приобретает новая книга В. Новикова.
Критик рассматривает художественную правду, исходя из марксистско-ленинского понимания познавательно» функции искусства в ее слитности с функцией эстетической. Он трактует художественную правду широко, как эстетически претворенную правду жизни, не сводя ее к «правде факта» или «достоверности», «жизнеподобию» пли «документализму».
Понятие художественной правды В. Новиков тесно связывает с реалистической типизацией как особой формой познания, без которой писатель не может достичь полного и глубокого эстетического освоения действительности. Вот почему, рассматривая новые критерии художественной правды, получившие развитие в литературе социалистического реализма, В. Новиков одновременно анализирует в новые принципы типизации. Один из таких фундаментальных принципов исследователь справедливо усматривает в обновленном чувстве историзма.
Оно проявляется уже в самом жанровом многообразии творчества Горького советской эпохи. Писатель создает новый тип романа-эпопеи – «Жизнь Клима Самгина», новый жанр исторической по своей природе пьесы – «Достигаев и другие», новые виды очерков и рассказов о современности – «По Союзу Советов», «Рассказы о героях».
Углубленный историзм, характерный для «Тихого Дона» М. Шолохова и «Хождения по мукам» А. Толстого, обусловливает обогащение приемов типизация и форм изображения. Логика истории и логика характеров здесь взаимодействуют, выявляя характерное в самой жизни. И в этом проявляется диалектика художественной правды.
В книге В. Новикова наглядно представлена зависимость художественной правды от уровня исторического осмысления писателем действительности и – шире – от его мироощущения и мировоззрения. Историческое мышление художников социалистического реализма не ретроспективно, оно обращено прежде всего к современности и поэтому помогает наиболее полному и достоверному изображению новых явлений и новых героев. Весьма поучительным в этом отношении представляется исследователю опыт прозы 30-х годов, заложившей основы многих новаторских принципов изображения человека труда советской литературой, в частности художественные открытия А. Малышкина в романе «Люди из захолустья», К. Паустовского в повестях «Кара-Бугаз» и «Колхида», Ю. Крымова в «Танкере «Дербенте».
С процессом углубления исторического мышления В. Новиков соотносит и поиски новых приемов конкретизации и форм обобщения, развития аналитического начала и художественного синтеза, роет эпичности и расширение лиризма в литературе 50 – 60-х годов.
По его убеждению, большое философское дыхание роману Л. Леонова «Русский лес» сообщают прежде всего историческая конкретность и социальная определенность при раскрытии явлений жизни: «каждая картина, образ предстают не отдельно, а в связи с историей, обрастают историей». Однако и в «Русском лесе», и в других примечательных произведениях история не сводится к хронике событий, а обретает художественное бытие: писатели лепят своеобразные характеры и через их судьбы отражают процессы движения истории.
Справедливо оцениваются в книге достижения современной прозы о Великой Отечественной войне, в которой автор видит продолжение лучших традиций советской литературы военного и послевоенного периода. Но он не ограничивается установлением традиций и выявляет то новое, чем обогащают военную тему такие талантливые и разные книги, как «Дом и корабль» А. Крона, «Последние залпы» и «Горячий снег» Ю. Бондарева, «Танки идут ромбом» А. Ананьева, «Дикий мед» Л. Первомайского, «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются» К. Симонова, «Костер» К. Федина. Исследователь убеждает, что «дистанция времени» значительно расширила поле зрения писателей, обращающихся много лет спустя к художественному осмыслению событий минувшей войны, позволила им смелее соотносить конкретные факты и явления с общей картиной жизни военного четырехлетия. Это определило и расширение тематического диапазона произведений о войне, и суровый реализм в освещении ее трагических сторон, и глубину психологического анализа в обрисовке советского человека.
В свете основной проблемы рассматривает В. Новиков и современные произведения о колхозной деревне. «Сложная диалектика жизни, – не просто с ее противоречиями, а с движением вперед, как вечным процессом обновления», по-разному открывается исследователю в произведениях «Две зимы и три лета» Ф. Абрамова и «Липяги» С. Крутилина, «Тронка» О. Гончара и «Хлеб – имя существительное» М. Алексеева, «Горькие травы» П. Проскурина и «Память земли» В. Фоменко, «Деревня на перепутье» Й. Авижюса и др.
Однако не проходит В. Новиков и мимо неудач и срывов, которые сопутствовали сложному процессу освоения литературой деревенской проблематики, не замалчивает серьезных просчетов, допущенных иными писателями то под воздействием «теории бесконфликтности», то под влиянием «теории факта», то из-за нарушения принципа единства социального и психологического. Так, отвлеченно-морализаторская трактовка важной социальной темы в «Кончине» В. Тендрякова приводит к тому, что «драматически конфликтная повесть по ситуациям, характеризующим моральный облик героев, оказывается бесконфликтной по исследованию важных социальных процессов, по изображению причин, предрешивших «кончину» Лыкова».
Освещая многообразные идейно-тематические и стилевые потоки советской литературы, В. Новиков особо выделяет лирическую прозу, успехи которой связывает прежде всего со все возрастающим вниманием к внутреннему миру советского человека, к разнообразному проявлению духовного и нравственного богатства современного героя.
При этом исследователь не ограничивается уже ставшим привычным рядом – «Дневными звездами» О. Берггольц, «Владимирскими проселками» и «Каплей росы» В. Солоухина, «Ледовой книгой» Ю. Смуула. Он анализирует и такие яркие явления нашей многонациональной литературы, как «Мой Дагестан» Р. Гамзатова и повести Ч. Айтматова, «Японское море, декабрь» Ю. Смуула и «Альпийская баллада» В. Быкова, «Гуси-лебеди летят…» и «Щедрый вечер» М. Стельмаха.
Новое прочтение этих произведений позволяет В. Новикову утверждать, что лирические формы типизации в прозе не существуют сами по себе, в «чистом» виде. Они сочетаются с многообразными эпическими формами, включают в себя жанровые признаки то путевого очерка, то автобиографического рассказа, то собственно эпического повествования.
В. Новиков раскрывает огромные возможности литературы социалистического реализма, способной отражать живую реальность во всем богатстве и многомерности, во всей диалектической сложности и обусловленности. И очень убедительно звучит его отповедь Р. Гароди, который обвиняет социалистический реализм в… натурализме, отдавая предпочтение модернистским, сюрреалистическим формам творчества, более соответствующим, по его разумению, художественному мышлению XX века.
Возражая Р. Гароди, исследователь резонно ссылается на Горького, который всегда резко выступал против натуралистических тенденций и утверждал способность социалистического реализма давать «гипотетические формы обобщения», основанные на глубоком постижении настоящего и на предвидении будущего, на умении выявлять в действительности то, чему суждено победить. Эту горьковскую идею В. Новиков считает очень современной и необычайно плодотворной для решения проблемы художественной правды в советской литературе. Посредством создания гипотетических образов, пишет он, «искусство социалистического реализма может «обгонять время», давать крупные художественные синтезы реального, провидеть будущее, «брать жизнь на буксир».
Исследователь верно подходит и к столь сложной проблеме, как соотношение положительного и отрицательного в литературе социалистического реализма. «Утверждающий и критический пафос в социалистическом реализме находятся в неразрывном единстве», – замечает В. Новиков. Он резко выступает и против сторонников однобоко-негативного изображения «трудностей, недостатков, теневых сторон, вызывающих страдания людей», и против догматиков и вульгаризаторов, заявляющих, что «отрицательные явления у нас обобщать нельзя», «нельзя типизировать «недостатки». «Видеть диалектику жизни» – это не только название одной из глав, это пафос всей работы В. Новикова. Художник социалистического реализма, по его убеждению, «должен соединить в себе качества историка, глубоко знающего действительность и законы общественного развития, философа, всесторонне осмысливающего события и дела народа, поэта (в высоком смысле этого слова), умеющего правду века выразить в новой образной форме».
С удовлетворением воспринимаешь ту идейно-эстетическую взыскательность, с какой В. Новиков подходит к анализу литературных явлений и процессов, тем более, что его взыскательность не идет в ущерб объективности большинства оценок и суждений.
Это отличительное качество книги обязывает прямо сказать и о ее отдельных пробелах и недочетах, о содержащихся в ней спорных положениях и неточных формулировках.
Как можно было убедиться, литературовед предпочитает концептуальный анализ явлений и фактов. И это в целом оправдывает себя. Но иногда, увлекаясь «суммарностью», автор мало вникает в конкретную поэтику и архитектонику произведения, почти не утруждает себя рассмотрением «первоэлемента литературы» – языка. А это в свою очередь обусловливает приблизительность отдельных характеристик и определений. Вот одна из них: «Прежде всего поражает в повестях К. Паустовского динамическая сгущенность красок, внутренняя энергичность и емкость образной ткани» (стр. 129). Подобные определения настолько «универсальны», что вполне пригодны для оценки любых по содержанию и даже по стилю повестей самых разных писателей, где в той или иной мере дают себя знать и сгущенность, и энергия, и емкость словесных образов…
Не всегда прав исследователь в сопоставлениях и выводах. Тая, едва ли можно согласиться с его суждением о сходстве главных героев «Альпийской баллады» В. Быкова и «Судьбы человека» М. Шолохова, а тем более о «чертах сходства в основных принципах реалистической манеры изображения жизни у обоих художников» (стр. 335). Жанр и стиль, образная система и язык произведений этих художников существенно отличаются, тем более что автор «Альпийской баллады» следует не реалистической, а явно романтической манере письма. Можно также спорить по доводу оценок некоторых произведений. В самом деле, вряд ли правомерно отдавать предпочтение повести Ю. Смула. «Японское море, декабрь» перед его «Ледовой книгой» или пьесе М. Стельмаха «Правда и кривда» – перед одноименным романом писателя.
Подчас не до конца выверены отдельные формулировки книги. Когда В. Новиков пишет: «Если к реальному добавить, домыслить – по принципу вероятности – возможное, то мы получим гипотетический образ» (стр. 397), – он, но сути, сводит на нет горьковскую идею гипотетического обобщения жизни. Ведь не только гипотетический образ включает в себя элементы творческого домысла. Нужно ли доказывать, что диалектическое единство жизненной правды и художественного вымысла – это общий закон образного отражения действительности искусством…
Конечно же, все отмеченное, как и многое неотмеченное, – явные промахи мысли и стиля автора интересной и серьезной работы. Работы, которую прежде всего характеризуют научная основательность и партийная убежденность. Именно эти качества позволили В. Новикову органически сочетать теоретический, историко-литературный и критический аспекты исследования в сказать немало нового о литературе социалистического реализма.
г. Ровно