Демаркационные линии в «почерках эпохи»

Статьями Д. Урнова «Демаркационные линии в «почерках эпохи» и В. Днепрова «Нужно разобраться» продолжается обсуждение проблем, связанных с развитием стилевых течений в современных зарубежных литературах, начатое выступлением В. Ивашевой «Почерки новой эпохи» (1975, N 9).

Подобно тому, как явилась ныне возможность увидеть земной шар целиком со стороны, с Луны, так и в движении времени достигнут перевал, откуда виден уже почти весь текущий век. Соответственно и современная литература приближается к столетнему возрасту. Многое в литературе века для нас одновременно и старо уже, и злободневно. Мы все еще спорим о Джойсе и Элиоте, хотя это ведь седая старина…

«Я воспринимаю его так, будто он давным-давно умер», – сказал молодой английский поэт об Элиоте, об элиотовском влиянии. Мэтр тогда еще здравствовал, и его вовсе не думали обидеть. «…Давным-давно умер, – сказал его младший собрат, – подобно Вордсворту или Китсу». Это своеобразная канонизация, возведение в живые классики и вместе с тем задвижение на такую полку, с которой книги снимаются не каждый день.

В. Ивашева в своей статье «Почерки новой эпохи», предлагая подумать «над довольно уже четко выявившимися признаками литературы второй половины XX века» (стр. 76), считает некоторые писательские имена, произведения и литературные проблемы первой половины века как бы снятыми самим временем: «Сегодня надо думать уже не о том, что такое модернизм или что такое реализм (едва ли демаркационные линии все еще не ясны!)» (там же); «…Многоплановые эпопеи или хроники, столь популярные в начале века, – «Будденброки» Т. Манна, «Сага о Форсайтах» Д. Голсуорси, «Семья Тибо» Р. Мартен дю Гара, оставаясь произведениями большой художественной силы и значимости, сегодня по своему характеру воспринимаются как достояние истории литературы» (стр. 85); «Даже У. Фолкнер, еще недавно воспринимавшийся как один из титанов искусства XX века, сегодня, оставшись величиной неоспоримой, начинает отходить в историю литературы и не ощущается уже как представитель живого художественного процесса. То же самое можно было бы, пожалуй, сказать и о Г. Грине…» (стр. 103); «Поиск «утраченного времени» М. Пруста столь же «несовременен» сегодня, как выкрики и истерика автора «Смерти героя» Р. Олдингтона» (стр. 115 – 116); «Философский роман А. Жида кажется написанным очень давно…» (стр. 116).

Видный специалист, представитель старшего поколения наших литературоведов имеет на такую постановку вопроса особые права. Память многих из нас хранит немало поучительного из летописи литературных споров, которые подчас излишне затягивались, и пока новые имена считались «спорными», все те же Голсуорси и Т. Манн служили «представителями зарубежной литературы наших дней»… Прочли мы Фолкнера и Пруста недавно. Все собираемся читать Дж. Джойса. О Д. – Г. Лоуренсе практически еще не имеем представления, – выходит, что его книги, написанные, в самом деле, давно, в достаточно уже далеком прошлом (писатель умер в 1930 году), представляют для нас даже не современность, а некую литературу будущего. Ненужный анахронизм! И В. Ивашева сосредоточивает свое и наше внимание прежде всего на том, с чем «едва ли есть основания спорить» (стр. 79), что выявлено и утверждено как «почерки эпохи» самим временем.

Действительно, спорить с тем, что «все они», то есть многие известные западные писатели современности, «имеют учителей в лице М. Пруста, Г. Грина и, конечно, Дж. Джойса» (стр. 106), – бесполезно, бесплодно. Да, это так: Д. Оутс и С. Хилл, М. Дюра и Г. Бёль прошли школу поисков «утраченного времени» и «Улисса». Однако вопрос вовсе не бесспорный – чему или, вернее, на кого они выучились? Кому из многочисленных учеников Пруст или Джойс, действительно уже отошедшие в некую классику, могли бы «прислать» портрет «От побежденного учителя»?

В. Ивашева предлагает и об этом не спорить, равно как и о том, что в литературе «лучше» или «хуже» (стр. 102). В таком случае дискутировать поистине не о чем и можно согласиться с тем, что «Бальзак живет, конечно, сегодня в книгах Эрве Базена, а Золя в романах Клавеля» (стр. 77). Только в каком смысле «живет»? «Ранний Вальзер немало заимствовал у Генриха Манна» (там же), – следует ли это понимать примерно так, как мы понимаем утверждение, что молодой Чехов кое-чему научился у Лейкина?

Сняв проблему «лучше» или «хуже», В. Ивашева все же утверждает: «Мифологическую эпопею Т. Манна «Иосиф и его братья» вытесняет насыщенный документами «Групповой портрет с дамой» Г. Бёля, «Машину времени» Г. Уэллса – «Возвращение со звезд» и «Солярис» Ст. Лема. Философский роман А. Жида кажется написанным очень давно – по сравнению с лапидарной философской новеллой Х. Кортасара или «India Song» М. Дюра» (стр. 116). Но по какой шкале устанавливается вытеснение? Ведь цифры, которым мы особенно доверяем сегодня, преподносят неожиданные парадоксы, показывая, что на современном книжном рынке такие «дорогие покойники», как Шекспир и Толстой, теснят многие модные имена. Ведь говоря о новейшей научно-фантастической литературе¹, В. Ивашева сама признает, что наряду со смелостью выдумки в ней еще мало литературы – «превалирует штамп» (стр. 91).

Спору нет, Ст. Лем фантазирует изобретательно, однако еще не написал он ничего, способного вытеснить или упразднить Уэллса. А главное (с точки зрения литературно-критической) заключается в том, что манера современных фантастов, в том числе лучших, таких, как Ст. Лем или А. Кларк, даже и не соперничает с пером, написавшим первую главу «Человека-невидимки», то есть такие страницы, после которых научная фантастика стала полноправной литературой, каковыми были к тому времени бытовая новелла или «семейный» роман.

Т. Манна «вытесняют»? А что, если через год хотя бы через год, не говоря уже о следующем этапе художественного развития, к этому «вытеснению» вернуться и посмотреть, кто кого вытеснил, где книги Т. Манна и где «Групповой портрет»?

Безусловно, А. Жид – это «очень давно», но тем яснее теперь становится, что в своей традиции автор «Фальшивомонетчиков» – фигура очень крупная, не вытесненная новыми, более поздними именами.

Когда Дж. Апдайк был в Москве, его спросили, можно ли говорить о том, что на него повлиял Джойс. Автор «Кентавра» ответил, что так говорить нельзя из-за несоизмеримости их талантов: для него Джойс – гора, в тени которой находится он сам вместе со многими своими современниками. Может быть, это излишняя степень самокритики² и на самом деле «Кентавр» давно уже вытеснил «Улисса», подобно тому как «Групповой портрет» вытесняет «мифологическую эпопею» Т. Манна?

Так что, безоговорочно соглашаясь с постановкой вопроса, предложенной В. Ивашевой: есть за рубежом в нашем веке книги, литературные школы, тенденции, «мимо которых невозможно пройти, сколько-нибудь внимательно всматриваясь в процессы, характеризующие ныне эволюцию литератур наиболее развитых стран» (стр. 101 – 102), – соглашаясь с этим, в то же время трудно принять критерии³, в силу которых ремесло и претензия объявляются наследниками величия («Бальзак живет… в книгах Эрве Базена»), а вслед за Д. – Г. Лоуренсом упоминается А. Мердок – через запятую, так, будто это писатели одного ряда, хотя и «разных измерений» (стр. 102).

Представляется, что итоги века говорят о другом, о том, в частности, что фигуры, стоящие у истоков модернистской традиции, такие, как М. Пруст, Дж. Джойс, Т. – С. Элиот, А. Жид, остались в своем роде крупнейшими. Но именно эти крупные фигуры, послужив многочисленным последователям ориентиром и образцом, привели в итоге к тому, что современные западные писатели «порывают со своим писательским прошлым во имя литературы факта» (стр. 82), а «читатель испытывает недоверие к художественной форме» (стр. 83).

Думать о том, что такое модернизм, сейчас уже действительно поздновато, – понятие «модерн», возникшее в 80-х годах прошлого века, скоро будет справлять столетний юбилей⁴. А вот некоторые «демаркационные линии» провести сейчас самое время, потому что как раз теперь, на исходе века, по отношению к явлениям достаточно давним и все еще современным вступили мы в полосу тонких разграничений, которые как необходимый этап исследования имел в виду Гегель. Тонкие – в смысле трудные, требующие пристальной разборчивости, поскольку явление и старо, и вроде бы знакомо, и занимает оно прочное место в наших представлениях о художественном движении эпохи, а природа его все же не прояснена.

«До сих пор, надо признать, – пишет В. Ивашева, – довольно широко распространено смешение понятий модернизма как идейно-эстетического направления (реакционного по своей сути и нам чуждого) с такими явлениями, в которых очевидно влияние модернистской эстетики. Очень часто в наше время встречаются произведения, где заимствованы стилистические приемы модернистов, но философская основа этого направления либо отвергается, либо претерпевает существенные изменения» (стр. 106).

«Смешение понятий», связанных с модернизмом, действительно распространено настолько, что у нас выработалась стойкая аллергия к слову «модернизм». И все же это разные проблемы – содержание понятия и отношение к нему. Без принципиального определения, что же такое модернизм, мы не обойдемся, если, в самом деле, хотим понять, что подчас происходит с литературой в наше время, если так называемый «серьезный писатель» порывает с писательским прошлым, а так называемый «умный читатель» испытывает «недоверие к художественной форме», иначе говоря, под разными предлогами, разными путями и с помощью разных паллиативов они обоюдно стараются уйти от литературного творчества как способа деятельности и общения.

О «форме XX века» в статье В. Ивашевой сказано, что эта форма «была заложена в своем своеобразии в большой мере именно модернистами (или, если угодно, авангардистами)» (стр. 106).

Не точнее ли будет сказать «использована», потому что, например, «поток сознания», который сам по себе считать модернистским приемом не следует и который широко использовался модернистами, освоен был уже Толстым. Развивая возможности психологической прозы, в которой он был так хорошо начитан, Толстой выявил «поток» как прием и создал с его помощью несколько эпизодов. В дальнейшем были попытки сделать «поток сознания» универсальным эпическим методом, но считать попытки «созданиями» значило бы совершать ошибку, называемую в современной зарубежной критике «завышением замысла». Это именно попытки, а не создания в силу того, что они «лишены органического принципа, соединяющего, оформляющего и организующего в живое целое эту изощренную структуру, все это невероятное разнообразие технических средств, все эти опыты исчерпывающего изложения работы сознания, которыми отличается «Улисс» и которые признаны международным литературным миром за начало нового этапа» ⁵. То, что критик определяет как «отсутствие органического принципа», читатель чувствует в тех случаях, когда, вместо того чтобы читать, ему приходится одолевать книгу в поте лица.

Можно, конечно, свести разговор к вопросу о вкусах, которые, как известно, не подлежат обсуждению. «А мне интеллектуальная гимнастика нравится. Вам нет? Ваше дело…» Разумеется, один любит чай, а другой – кофе, и бесполезно спорить о том, кто и что любит, но ведь можно, по крайней мере, установить, что любит… Чай не кофе, правда? Выдать одно за другое трудно, и, главное, с какой целью делать подмену? Помните, как у Марка Твена Том Сойер и Гекльберри Финн роют потайной ход лопатами, однако делают вид, что – ножами.

– Подай мне нож, Гек! – сказал Том. Гек осмотрелся и протянул ему свой нож.

– Подай нож! – настойчиво повторил Том.

Гек сначала не понял, а потом догадался и подал ему лопату.

Это – игра, сплошная символика, построенная на обусловленной подмене предметов и соответствующих им понятий. Такая же символическая игра с большим размахом ведется сейчас в западном литературном мире: говорится «книга», «писатель», «литература», но это вовсе не книга, не литература, хотя похоже на книгу даже больше, чем, скажем, нож на лопату или чай на кофе.

Слово на странице, страница под переплетом – чем не литература? А если осложнено образами и «мастерством в передаче…», то и совсем трудно отличить. Трудность увеличивается в атмосфере незаинтересованности выяснять все эти отличия. «В конце концов, разницу между «Королем Лиром» и «Джентельмены предпочитают блондинок» установить невозможно» – вот мнение, и принадлежит оно не какому-нибудь постороннему, а высказано в предисловии к солидной академической антологии⁶. Методы, изложенные в этой антологии, предполагают кропотливое проникновение в первоматериал литературы – текст, слово. И этими методами вдохновленный специалист объявляет, что ничего особенного нет: Шекспир или мы с вами возьмемся за перо – все имеет одинаковые основания считаться «литературой».

1. »Другой (наряду с документализмом. – Д. У.) тенденцией, определяющей облик художественной литературы второй половины XX века, нельзя не считать бурный рост научной фантастики» (стр. 86). [↩]
2. См. в том же плане самокритику и критику сверстников в статье Н. Мейлера «О некоторых детях богини» (сб. «Писатели США о литературе», «Прогресс», М. 1974). В. Ивашева называет Н. Мейлера «одним из крупнейших художников страны» (стр. 81), сам же он подчеркивает «второразрядность» даже «самых даровитых» фигур в современной литературе Америки («Писатели США о литературе», стр. 328 – 329).[↩]
3. Измеряя движение идей и времени, В. Ивашева пишет: «Вопросы, которые человеческая мысль не ставила, да и не могла ставить перед собой сто, даже пятьдесят лет назад, во весь рост вырастают перед нею сегодня» (стр. 93). «Вырастают во весь рост» – с этим спорить не приходится, но – вырастают, развиваются, получают ответ, а сами вопросы поставлены были как раз в начале века – те наиболее фундаментальные вопросы и идеи, для развития и роста которых потребовалась столетняя современность.[↩]
4. Своего рода «юбилейный» сборник «Идея модерна» («The idea of the modern») вышел в США еще в 1968 году под редакцией Ирвина Хоу. А в книге английского критика Джона Гросса «Подъем и падение литератора» отмечено: «Литература нашего века называется «литературой нашего века» уже давно» (Jonn Gross, The rise and fall of the man of letters, Penguin books, 1969, p. 255).[↩]
5. Мнение профессора Ф. – Р. Ливиса из его книги «Великая традиция», 1948 (F. R. Leavis, The great tradition, Pelican books, 1972, p. 37).[↩]
6. Сборник работ по структурализму в литературоведении, выпущенный под редакцией Майкла Лейна из университета Эссекса в 1970 году, – «Structuralism». Edited by Michael Lane, L. 1970, p. 38.[↩]