Что в твоих закромах?

Каждую книгу я пишу, словно дневник. О времени, жизни и о себе. Что и говорить, жизнь щедро одарила меня, не скупилась она, грех жаловаться. Что же это за богатство?

В молодости мне не приходило в голову, что будничная жизнь и испытания, выпавшие на мою долю, – это и есть настоящие сокровища для писательского творчества. Ведь когда-то я о нем и мечтать не смел. Подростком ездил с братом в бор пилить деревья, пахал с отцом землю, жал рожь, словом, жил так, как должен был жить деревенский мальчуган. И еще учился. Пропитана потом рубашка, набрякли от работы руки, ноги еле волочишь к вечеру. Зато в сумерки, когда присядешь на лавку у стены горницы, станет легко и отрадно от отцовских слов: «Вот и хлеб под крышей. Устал?» Я мотаю головой: нет, нет…

Создавались колхозы, самая тревожная пора. По ночам гремели выстрелы, полыхали пожары во все небо. Брату предложили работать колхозным бухгалтером. Согласился, бухгалтерию целиком носил у себя в портфеле, по ночам и сам хоронился, и бумаги прятал. К концу года на трудодни – горстка зерна. «Может, в город податься? В слесари бы пойти», – поговаривал брат. А кругом то и дело слышалось: «Под тихий шелест тополиный ушел, покинул дом родимый…» Пели эту песню и у нас – мы видели, как с соседнего двора трое ушли в Каунас, на городскую работу. Уходили и из других ломов – не верилось, что земля сможет прокормить. Но мой брат Антанас остался, не смог оторваться от земли, слишком уж было тут все родное, невозместимое. Чуть ли не в тридцать лет осенними, зимними вечерами одолевал долгую дорогу в школу. Потом заведовал фермами и учился в Капсукском сельскохозяйственном техникуме, закончил его, стал работать заместителем председателя колхоза. Наивными нынче кажутся ему помыслы той поры о городе.

С чего это я пустился в такие излияния? Дело в том, что и голодная послевоенная земля, и нынешняя колхозная пашня, где под знойным летним небом цветет непосеянная рожь тех, кто покинул деревни, – все это часть моей жизни. Остается только порадоваться – есть кому сеять и жать рожь, кто сохранил верность земле. И есть те, кто строит дома, кто трудится на заводе. Они есть! Ведь именно о них, прежде всего, и думаешь, когда пишешь книгу. О них пишешь, для них пишешь.

«Неужели вправду – о рабочих? – удивился один мой добрый знакомец, когда я обмолвился о своем новом произведении. – Если бы о деревне, об учителях, детях, юношестве – это еще куда ни шло, а так… Ведь о ком бы ни писал, положено, как говорил Балтушис, пуд соли со своими героями съесть. – И с глубоким сомнением закончил: – Занятно, занятно…»

Что верно, то верно – сомнения и меня не обошли стороной. Всякий раз, когда я заканчиваю роман, ощущаю неясную тяжесть на сердце. Люди делятся с другими своими невзгодами в надежде, что потом полегчает. Но бывает, что стоит выговориться, как обнаруживаешь, что не только не полегчало, а к прежней тяжести прибавилась еще и неуверенность: так ли тебя поняли, не посмеялись ли над твоей бедой? А ведь книга – это тоже исповедь. Все, что было тебе дорого, мило – и не тебе одному, – все всплыло теперь наружу.

Но меня отнесло в сторону. Я знаю, что читателя мало интересует, как ты писал, откуда что брал – важно, чтобы книга была хороша. Знаю и то, что никакими сладкими речами, никакими мудреными комментариями читателю зубы не заговоришь.

Как же получается, что «колхозник» берется за городскую тему, да еще рабочую? Как быть с пресловутым пудом соли?

Тщетны старания построить что-то из ничего.