Читать модно!

1

Литературы у нас нет. Этот грозный тезис был очень популярен примерно год-полтора назад. Сейчас что-то подобных заявлений не слышно. А тогда даже передачи делали, ток-шоу с подобными броскими названиями. (Да, забыла уточнить: под отсутствующей подразумевалась не вся русская литература, а только современная.) Имел ли тезис основания? И да, и нет. Отчасти это был ловкий рекламный ход, или, как теперь говорят, пиар, стремящийся раздразнить, раздражить, толкнуть в книжный магазин, в спор, в опровержения. Отчасти результат тоски по «великому», к которому приучил и золотой век, и серебряный, и лучшее из соцреализма. А отчасти и снобистское нежелание тех, кто отрицал, причислять к литературе книжки только-только появившихся авторов. Подобные настроения упорно носились в воздухе. От товарищей по «цеху» можно было совершенно спокойно услышать: «Нет, критику я не пишу. Не о ком».

Возможно, тогда-то и стало более очевидным это негласное размежевание текущей литературы на два лагеря: на, условно говоря, «служивых» и «новобранцев». Пролегла между ними пунктирная линия. С одной стороны, состоявшиеся. С другой – те, кто появился недавно: сначала на страницах толстых журналов, потом отдельными тоненькими изданиями и небольшими тиражами. С одной стороны, реалисты всех модификаций, с другой – бунтари. Разумеется, в подобном делении большой оригинальности нет. Подумаешь, два течения, два поколения! Это существовало всегда. Но хорошо известное, перешагнув в XXI век, вдруг приобрело новые смысловые и даже философские нагрузки, которые выразились не только в лингвистике, но и в вещах более материальных: в интернет-журналах «Проза», «Поэзия», «Пролог», в статьях постмодернистского обозрения «Книжная масса», в «ПИРОГАХ» с их книжками из «Проекта ОГИ», в лозунгах «Читать модно!» и во многом другом.

Загадочное слово «проект». Еще недавно сложно было представить, что художника, мастера слова (!) возможно «раскручивать» и «проталкивать» на рынок, будто новую марку парфюма от Chanel. К театральному рынку с его антрепризой мы уже как-то привыкли. Хотя кастовые границы до сих пор существуют: уважающий себя театральный критик никогда всерьез не будет писать об антрепризной постановке, какая бы удача ей ни сопутствовала. В нашем устоявшемся сознании неразрывны парные слова «антреприза» и «касса», высокое искусство и низкие деньги… Разумеется, словечко это больше из сферы шоу-бизнеса. Это там раскручивают звезд и делают имена. На первом канале даже «Фабрика» придумана по их изготовлению. И вдруг литература… Хотя, вероятнее всего, «вдруг» – исключительно для нас, привыкших считать, что литература – род особый.

Отечественные литературные проекты только учатся ходить, но мнения зала уже разделились. На первый взгляд, всем понятны спрос и предложение, где результат – реальный сегодняшний читатель, который реально платит за экземпляр, а значит, гарантирует художнику обед. А на второй – риск потери читателя завтрашнего, а еще лучше послезавтрашнего, ведь глаголящее рождается из невычислимого. И что предпочесть? Конечно, возможен (и желателен) третий вариант, некая квадратура круга, соединяющая и то, и то, например проект «Вера Павлова», где и читатель доволен, и продюсер сыт. Но всегда ли это реально?

Интересно, что думают по поводу литературного клонирования сами «дети»?

«Обычные», непроектные авторы, словно театральные критики, на подобные игрища презрительно вскидывают брови. Они, как правило, из разряда и «служивых», и «реалистов», вернее «новых реалистов». Когда начинаешь изучать их прозу, то размышления охватывают тебя словно виллисы Альберта из последнего акта «Жизели».

2

Помните знаменитый всхлип Ипполита из рязановской «Иронии судьбы»? О том, что «в нас пропал дух авантюризма. Мы перестали лазить в окна любимых девушек. Мы перестали делать прекрасные глупости»? Да, да, а потом он в пальто забирается под душ, просит потереть ему спинку, ну и так далее. Здесь зритель, как правило, смеется.

Вполне возможно, что всхлип и не вспомнится: вся эта лирическая заумь в комедии проскальзывает мимо – жанр иной. Тем не менее крик души, вернее «заявленная в нем проблема» (о духе, разумеется, а не о девушках), в иных контекстах и слоях слышится все чаще.

Лишь уточним: пропал дух не авантюризма – это другое, а романтизма. Начало процесса оговаривать не будем. Данный факт для иных материалов и тем. Но так получается, что пик его стремительной убыли приходится на текущий момент.

Как известно, особенных расхождений в выкладках, что такое романтизм, нет; а потому напомним лишь тезисы А. Блока. И прежде всего те, что доказывают: романтизм – это «новый способ жить с удесятеренной силой»¹, жадное стремление создать такую жизнь, а не только литературное течение. Что литературное новаторство – «лишь следствие глубокого перелома, совершившегося в душе, которая помолодела, взглянула на мир по-новому, потряслась связью с ним, прониклась трепетом <…> захлестнулась восторгом от близости к Душе Мира»². Это стремление ко всем эпохам, ко всем областям деятельности человека, где ярко проявилось желание установить новую связь с миром. Это «шестое чувство», сближающее человека с природой, ее стихией, проявляющей себя в духе мятежа. Стихия может отступить (на время). И возникнет состояние покоя, или, как говорит Блок, «период классицизма». Но потом снова бушующие волны. И так до бесконечности. По синусоиде.

Да, только стихии бывают разные. Блок говорит о «позитивном» варианте – созидающем, объединяющем – и не упоминает обратный. А ведь именно эти, вторые стихии клокочут сейчас, как никогда. Негативные волны, которые разъединяют, крушат, так как уже лишены близости Душе Мира. Кто-то называет их «центробежными силами», тянущими в разные стороны, пытаясь тем самым, в частности, объяснить «кучкизм» нашего литературного процесса. А кто-то спросит: «Уж не живем ли мы в период «другого» романтизма, где сложное состояние текущей литературы есть один из ее результатов?»

Передо мной сборник избранных рассказов журнала «Проза» – «Ветер текущих дней»³. Избранных, а потому не нужно привлекать другие сборники для создания «атмосферы».

Действительно, имен случайных в нем нет. И подборка не «телефонный справочник». И рассказы есть хорошие: «Обида» П. Алешкина, «Куликово поле» А. Кожедуба, «Мужчина и женщина» Е. Чернова. Сюжетная линия, диалоги. Но одно но. Единая черта и этих повествований, и сборника вообще – отсутствие жизни. Отсутствие будущего.

Стоит ли повторять, что слово «жизнь» – ключевое в расшифровке романтизма. Гиперсема. На нем держится почти все здание. Причем, раскрываясь всеми слоями, данная категория остается важнейшей не столько в «текущий момент», сколько в проекции на будущее (как вектор, способный дать выход в иные слои и атмосферы). В будущее, которое сокрыто, но которое угадывается, подразумевается, предчувствуется. Помните исчерпывающую, символичную характеристику, данную Онегиным: «В чертах у Ольги жизни нет»?

Как нет ее не только в метафизическом, но и в прямом смысле и у большинства персонажей «Ветра текущих дней» (кстати, в таком случае сборнику больше бы подошел заголовок «Ветер прошедших дней»). Умирает героиня «Обиды» Дарья Сучкова, умирает Алексей Спиридонов в «Листопаде» В. Пронского и дед в рассказе М. Котовой «Рыба», умирает Сергей Сергеевич в «Учителе пения» Е. Богданова и Георгий Иванович в «Святом» Л. Суетенко. Почему умирают? Если «по факту», однолинейно – либо от болезни, либо возраст берет свое. А если «по художественной задаче» – причин нет. Берясь за такие многослойные, знаковые темы – темы Конца, Ухода, – большинство авторов* по-видимому, даже и не помышляют о том, как их раскрывать, осмыслять и вообще, что такое символика Смерти в мировой литературе. Второй план у тех же Котовой, Суетенко, Богданова отсутствует, поле подтекста пусто. Ив чем идея? А потому остается «красиво» предполагать, додумывать за создателя, что его герои умирают или от одиночества, или от ненужности себе и другим, или еще от чего-то. Они уходят, как тот старый деревенский кот, главный персонаж рассказа Э. Алексеева:

«Он отвернулся и, чуть припадая на заднюю ногу, продолжил путь в сторону леса. И как я ни звал его снова и снова, больше уже не останавливался, пока совсем не скрылся из виду.

И больше мы его не видели.

Да разве можно одному выжить в лесу? Без зубов, старому и совсем уже больному? Одному, всеми отвергнутому…»

Чувствуете интонацию? Каков набор эпитетов: одному, старому, совсем уже больному, одному, всеми отвергнутому…

Или: «И ему сразу же захотелось в свое сумеречное от северной стороны и никогда не мытых окон жилище. Постель всегда разобрана, в термосе не переводится крепкий чай, пусть не фирменный, как здесь, да зато такой, какой нравится. Нырнул под одеяло, раскрыл свеженький журнальчик, и будничная сиюминутная чертовщина тут же уносится прочь».

Или вот еще: «Алексей печально смотрел на посеревшие от дождей яблони, с кое-где забытыми краснобокими плодами, на стыдливо голую после листопада аллею, за которой непривычно сквозил пожухлый луг, и понял, почему именно сейчас захотелось побыть одному, именно в эти прощальные тихие минуты, когда с уснувших деревьев опадали последние сиротские листья» (курсив мой. – Ж. Г.).

Если перейти от литературно-разговорного стиля данной статьи (хотя такого стиля, как известно, нет ни у Розенталя, ни у Фоминой) к языку научному, то так и хочется констатировать: тяготея к единым синтетическим формам, авторы распространяют метафоричность (или метафору) на однородные ряды определений, на структурно-семантический блок однородных членов. В полотне материала внутренняя форма слова однородных рядов вкупе с отдельными глаголами (отвернуться, скрыться, выжить, нырнул, уносится, сквозил, побыть, опадали…), их предметное, образное значение и соединяющий их признак синтезируют наглядный образ «ноябрьской пустоши, мертвой тоски», гуляющей по всем страницам⁴. И не будущее, а прошлое стоит тут вторым планом, и не настоящий, а прошлый день (во всех смыслах) является источником вдохновения.

Разумеется, день за окном и календарь на стене поднимают

настроение не всем. И в конечном итоге не так важно, что подтолкнуло к перу. Только художнику, как бы там ни было, все же пристало слушать музыку дня и дня сегодняшнего. И чтобы читатель их слышал… (Тем более, если заявлено «Ветер текущих дней».) В противном случае «беззвучные», болтающиеся, неоправданно внешне и внутренне состарившиеся герои, которые разорвали все связи с Миром и которых авторы так и не приблизили к решению проблем (наверное, о распавшихся связях времен!), запрограммированы лишь на два следствия – читательский вопрос: «Во имя чего писалось?» и на быструю кончину самого текста.

«Я подошла к комнате, открыла дверь. Внутри царил полумрак: стол был отодвинут к окну, зеркало над диваном завешено, посреди комнаты стоял гроб. В нем лежал Святой, на его лице был покой и умиротворение».

Согласитесь, что эти строки и извинения героини в конце рассказа «Рыба» воспринимаются уже как символика:

«Глаза разъедает солыб, заволакивая облачной пеленой виноватую дедушкину улыбку. Прости меня, дедушка. Прости меня, девочка. Простите меня все».

К сожалению, таких подборок великое множество. В этом плане сборник «Прозы» типичен.

– Я тут еще беды не вижу.

– Да скука, вот беда, мой друг.

Надо признаться, что когда начинают оценивать, разбирать подобную литературу, то критерий «скучно», как правило, не фигурирует. Что угодно, кроме этого. Хотя не любой ли жанр имеет право на существование, кроме скучного? Но дело даже не в этом, а в том, что скучному хотят найти иную, более красивую замену – «новый реализм». Синониму, надо сказать, больше сорока лет, и связывается он в первую очередь с фильмами Годара, Трюффо, Антониони, раннего Феллини. «Новый реализм – 2»? Тем не менее. Сначала – с появлением этого понятия в литературе – в «новые реалисты» записывали авторов, которые реалистические традиции пронизали отдельно взятыми чертами постмодернизма (ирония, игровое начало). Но чистота жанра постепенно сдавала свои рубежи, и возникли притоки и ответвления. Первая группа «новых реалистов», вторая… Владимир Бондаренко насчитал их три ⁵. А кто-то пять, да еще подгруппы. Плюс к этому обозначилась альтернатива – «метафизический реализм». Запутаться в этих цифрах и группах не трудно. Особенно если дифференциация проблематична даже для самих разводящих (да и сами художники – люди непостоянные, легко «кочуют» из одной схемы в другую). Еще вчера Сергей Шаргунов своими рецензентами записывался в стойкие постмодернисты, а сегодня на тех же основаниях «превратился» в реалиста. В результате «новый реализм» выглядит как тот невод, в который может попасть почти любой современный писатель. Только чаще всего после этого невода (как после прочтения сборника «Ветер текущих дней») задаешься парадоксальным вопросом:

1. А. Блок. О литературе. М.: Наука, 1982. С. 258.[↩]
2. Там же. С. 255.[↩]
3. Ветер текущих дней. Избранная проза журнала «Проза». М.: Московская городская писательская организация, 2003.[↩]
4. Подробно (на материале М. Шолохова) см.: Голенко Ж. Текстообразующие функции однородных членов предложения в ранних произведениях М. Шолохова (на материале рассказа «Нахаленок») // Филологические науки. 2003. N 6. С. 82 – 92.[↩]
5. См.: День литературы. 2003. N 8.[↩]