№11, 1972/Публикации. Воспоминания. Сообщения

«Черный араб» (От путевого дневника М. Пришвина к очерку путешествия по степям Киргизии)

У Пришвина есть автобиографический рассказ на тему о любви мастера к своему ремеслу, называется «Мои тетрадки». Это те рабочие тетрадки, которые он наполнял услышанными в народе выразительными словами, поговорками, пословицами, где записывал впечатления прожитого дня, свои наблюдения, мысли – словом, все то, что составило его накопленную годами «драгоценную словесную кладовую».

Пришвин рассказывает, как он не раз многим рисковал, чтобы только спасти свои ничем не возместимые «сокровища»: то в 1909 году, когда случился пожар в селе Брыни, Смоленской губернии, где писатель тогда жил с семьей, он вбежал в уже объятый пламенем дом и, схватив свои тетрадки, едва успел из него выскочить; то в 1919 году, в Ельце, хитростью спас себя и свое «богатство» от банд Мамонтова. Пришвин возил свои тетради с собой всюду в 20-е годы, в период «бродячей» жизни в Талдомском и Переславль-Залесском краях, пока наконец не осел в 1926 году более или менее прочно в Загорске, откуда переехал потом в Москву.

Но самые ранние тетради-дневники Пришвина все же почти все погибли. К числу счастливых исключений принадлежит хранящаяся в его архиве черная клеенчатая тетрадь с надписью на обороте обложки:

«Михаил Михайлович

Пришвин

СПб. Географическое общество. Демидова 8А.

Нашедшего прошу доставить в Геогр. общество,

Обещается награда!»

Тетрадь, которой так дорожил ее хозяин, содержит путевой дневник его путешествия в Сибирь, озаглавленный «Киргизские степи. 1909».

Пришвин отправился туда в качестве корреспондента либеральной газеты «Русские ведомости», где уже с 1905 года сотрудничал как автор злободневнопублицистических фельетонов из деревенской жизни. Теперь редакция газеты предложила ему поездку в Сибирь, чтобы ознакомиться с условиями жизни переселенцев в Павлодарском крае.

Пришвин с радостью согласился и, получив небольшой аванс, под залог будущего гонорара, от дяди И. Н. Игнатова, работавшего в редакции газеты, выслал 80 рублей жене с детьми и в начале августа 1909 года тронулся в путь.

Это было четвертое путешествие Пришвина. Первые два совершены были на Север России, полюбившийся ему на всю жизнь: в 1906 году в неизведанный тогда еще Выговский край, через год – на Беломорское побережье к рыбакам-поморам, на Соловецкие острова, в Лапландию, Скандинавию. Созданные по следам этих поездок книги очерков – «В краю непуганых птиц» (1907) и особенно «За волшебным колобком» (1908) – открыли Пришвину двери в литературу.

Критика заговорила о рождении нового, талантливого и своеобразного писателя, о «чистом воздухе», пахнувшем от его очерков, о выразительной образности их языка.

Вскоре началось знакомство Пришвина с А. Ремизовым и рядом других писателей символистского лагеря, посещение кружка Д. Мережковского и З. Гиппиус, заседаний Религиозно-философского общества. Не без влияния «духа тогдашнего богоискательства» 1 и несмолкаемых споров на мистико-религиозные темы возникла третья поездка Пришвина на Ветлугу, Керженец, в глухой лесной край старообрядцев-раскольников. Итогом этой поездки явилась книга «У стен града невидимого» (1909). Пришвин захотел сам познакомиться с этим таинственным миром религиозных фанатиков, «лесных мудрецов» – отшельников, скрывающихся в скитах и пещерах, вождей различных сект – и по-своему рассказать потом о них людям. Но ничего, кроме этнографического интереса, как признался себе Пришвин, никакого человеческого уважения и симпатии эти люди в нем не вызвали. Никакого духовного контакта с этими богоискателями из народа у него, естественно, не произошло, в отличие от Д. Мережковского и З. Гиппиус, которые побывали на Керженце несколькими годами раньше Пришвина. О «сближении» петербургских богоискателей с заволжскими сектантами, и в частности с самой «нелепой» мистико-рационалистической сектой «немоляков», почитавших «умнейшего господина… Мережского» своим шефом, с глубокой и тонкой иронией рассказывает Пришвин. Здесь немало прекрасных описаний мрачных ветлужских лесов, странствия автора вместе с паломниками на Светлое озеро, куда в Иванов день сходятся все «беспокойные духом» молиться, беседовать о боге, а кто достоин – слушать колокольный звон из затонувшего на дне озера града Китежа. Описание этого праздника на берегу озера, вечернего шествия со свечами вокруг него, страстных споров у костров на холмах, чья вера правильная, принадлежит к одним из лучших страниц очерка. Но добровольная дань богоискательской теме, как признается автор, «давит» его. А в феврале 1909 года, уже сдав в журнал «Русская мысль» свой очерк о поездке в Заволжье и покидая Петербург с его богоискателями, Пришвин писал З. Венгеровой: «Еду к себе в именьице, к земле… Какое это счастье броситься от религии в свою родную стихию» 2. Теперь понятно, почему с такой охотой, не задумываясь, воспользовался Пришвин предложением газеты и отправился в ту самую «небывалую страну» – Азию, куда когда-то пытался бежать гимназист Пришвин.

Первая запись в путевом дневнике датирована 13 августа – днем, когда Пришвин отправился в кибитке по почтовому тракту в заиртышскую степь. Заканчивается путевой дневник 2 октября – днем приезда Пришвина в Москву, откуда на другой же день он выехал в Петербург. Эту основную часть тетради, плотно исписанную довольно мелким почерком, частью чернилами, по преимуществу карандашом, и составляет та драгоценная кладовая впечатлений, которые «рекой потекли» 3 в дневник Пришвина, как только он тронулся в свое шестисотверстное путешествие из Павлодара в маленький степной городок Каркаралинск.

Вслед за путевым дневником в той же тетради идут записи, сделанные уже в Петербурге в октябре – декабре 1909 года, одна – в апреле 1910 года. Все они связаны с проделанным путешествием и представляют собой или дополнительный материал к нему в виде воспоминаний, заметок, или несут на себе уже следы начатой обработки дневниковых записей. Но, к сожалению, эта последняя треть тетради в очень плохом состоянии: часть страниц оторвана, многих нет совсем.

Читать страницу за страницей рукопись путевого дневника Пришвина довольно трудно технически, но удивительно увлекательно4. Рукопись полна многочисленными пейзажными зарисовками, всевозможными географическими и этнографическими сведениями о жизни и быте степного края, записями народных легенд, пословиц, ходовых выражений, рассказов местных охотников, встреч и разговоров с переселенцами и т. д. и т. п. Но все это не сухо-протокольное изложение фактов, не заметки для памяти (хотя есть, конечно, и такие), а образные (художественные наброски изображения нового для автора мира природы, людей. За этими путевыми набросками, изобилующими личными ассоциациями, отступлениями, так близко чувствуешь автора, его мысли, настроения, реакцию на окружающее, будто сам едешь вместе с ним, будто ты первый читатель того, о чем он расскажет и что лежит сейчас еще в непричесанном, неодетом виде.

Как радовало Пришвина это путешествие по просторам киргизских степей, под палящим солнцем, среди новой, неведомой природы! Как непохоже оно было на прошлогоднюю поездку писателя к заволжским «лесным мудрецам»!

Пришвин будто расправил крылья. Вновь, как на Севере, обрел в себе свободного, не сдавленного темой художника и, «сбросив в необъятных семиреченских степях и пустынях все следы богоискательства и все страхи своего личного «черного бога», превращается в призрачного Черного араба5, как назван будет один из основных очерков киргизского цикла. Читаешь путевой дневник и думаешь: вот этот пейзаж, диалог, эпизод, образ, это предание, словечко вошли в такой-то очерк, это – в другой. Каждый очерк в большей или меньшей мере присутствует в путевом дневнике, обязан ему своим происхождением.

И одновременно, сколько законченных, самостоятельных пейзажных фрагментов, лирических размышлений, философских медитаций так и осталось только достоянием этого путевого дневника!

Вот для примера несколько таких путевых набросков из числа художественно наиболее законченных. Первая короткая запись о верблюде, сделанная 12 сентября посла ночного снежного бурана:

«Утро: белая снежная степь, белые горы. В дверях юрты лежит голова верблюда на земле, горб в снегу… и думает он думу, отдельную, такую далекую от всего аула».

Вторая запись:

«Глава верблюда. Как уродлив, как нелеп его вид, похожий на птицу. Но почему-то, встречаясь с верблюдом в пустыне, долго не можешь оторвать от него глаз. В этих отрешенных от жизни глазах чудится какой-то сознательный и, главное, давно-давно взятый крест на себя… Что-то бесконечно более глубокое и сильное, но дикое. Нелепость природы и глубочайшее сознание этой нелепости… И вечный укор красивому и упрек.

Мне хочется плакать, когда смотрю на верблюда. Мне хочется думать: нет того. И вот оно есть, когда я гляжу в эти старые глаза… Оно есть, оно неизбежно. Они открывают желтые сопки, холмы степные, тысячи лет лежавшие и ожившие. У меня есть приятель, похожий на верблюда» 6.

А вот этюд от 19 сентября о каплях на ветках после майской грозы:

«Я люблю, когда после грозы в майский день капли, капая с листьев, собираются в большие и снова падают до тех пор, пока самые, самые большие не повиснут на ветках на целый день. Тогда конец грозе. И большие, спокойные капли вспоминают на ветках, как непонятно сливались тучи на небе и огонь, и вода, и земля, непонятно и грозно объяснялись… О чем?

  1. М. Пришвин, Мой очерк, Московское товарищество писателей, М. 1933, стр. 58.[]
  2. Цитируется по статье-послесловию И. Мотяшова к кн.: М. Пришвин, Избранное, «Московский рабочий», 1971, стр. 494.[]
  3. М. М. Пришвин, Собр. соч. в 6-ти томах, т. 3, Гослитиздат, М. 1956, стр. 559. При цитировании по этому изданию в дальнейшем в тексте указываются том и страница.[]
  4. Большую помощь при прочтении рукописи-дневника оказала машинописная копия его текста, сделанная женой писателя – В. Д. Пришвиной и вместе с оригиналом дневника любезно предоставленная автору настоящего сообщения.[]
  5. М. Пришвин, Мой очерк, стр. 68.[]
  6. Эта запись приведена в числе других отрывков из путевого дневника 1909 года в статье В. Д. Пришвиной «Поехали в Азию» в журнале «Турист», 1969, N 11.[]

Цитировать

Реформатская, Н. «Черный араб» (От путевого дневника М. Пришвина к очерку путешествия по степям Киргизии) / Н. Реформатская // Вопросы литературы. - 1972 - №11. - C. 137-148
Копировать