Через зеркало в загадке

Ровно восемьдесят два года назад была сделана запись в первой книжке 1921 года (возможно, есть более ранние записи 1921 года, но нам они неизвестны) – так долго шли записные книжки Платонова к читателю.

Встреча писателя с современной литературой всегда была драматична. Так было при жизни, так остается и после его смерти.

Записные книжки, предпринятые в 20-30-40-е годы, попадают в ситуацию, когда современная литература конца XX – начала XXI века буквально наводнена образцами и всевозможными модификациями этого жанра – кровосмесительного сращения дневника, записной книжки и автобиографии, сращения, явившегося в свою очередь следствием пышно расцветшего эссеизма, захватившего пространство прозы, критики, публицистики.

«Психопатология записных «книжек»», – как метко окрестили это явление газетчики.

Действительно, чего здесь только нет: от изданных впервые дневников Пришвина и записных книжек Ильфа до вынутых из письменного стола и не залежавшихся там блокнотов и тетрадей современных писателей.

Одним словом, «людская молвь и конский топ», как обозначила пушкинской строкой публикацию своей «порции» дневников в толстом журнале известный литературовед, автор книг о Зощенко и Булгакове.

Нынешних предьявителей записных книжек совсем не смущает обстоятельство, что они нарушают ту последовательность и стройность в развитии духа, о которой предупреждал Сенека в «Письмах к Луцилию» (LXXXIV): «Вот как должен действовать наш дух: таить то, что помогло ему окрепнуть, и показывать лишь то, чего добился сам».

Платонов таил в глубине записных книжек то, что помогало его духу окрепнуть, и не помышлял показывать их раньше окончательных творческих результатов (у нынешних как раз наоборот: дневники опережают книги).

Будем помнить: сведенные воедино в новый свод 24 записные книжки и 56 листов записей плюс не совсем уместное в этом ряду приложение из очерков – «Заметок разъездного корреспондента» 30-х годов – это во многом другая авторская воля, наше желание рассекретить Платонова сугубо научным подходом ¹. Но еще современник писателя М. Пришвин предупреждал нас в «Дневнике» от 1923 года о том, что наука дает закон и управление жизнью, в то время как искусство дарит радость жизни, оценку и качество.

Не спугнули ли мы сокровенность великого художника, переведя ее в иное качество оценки?

Платонов различал блокноты, тетради, записные книжки как жанр для небольших произведений, которые «всего удобнее и полезнее излагать именно способом «записной книжки». И как «складочно-заготовительные пункты литературного сырья»». И в таком случае «было бы странно опубликовать что-либо «из записной книжки», потому что питать читателя сырьем нельзя, это есть признак неуважения к читателю и доказательство собственного высокомерия».

Есть опасения, что записные книжки самого писателя будут прочитаны именно по второму варианту.

Современная, движимая своими целями инвентаризации, описания и систематизации всего и вся, наука попытается установил» и закрепить место каждого беглого, стихийного, «сырого» фрагмента записи в художественной целостности конкретного произведения, скажем, «мальчика с губной гармошкой» отыскать и приписать к рассказу «Фро» и киносценарию «Воодушевление». А где, в каком контексте останется это неповторимо-платоновское: «играет мальчик темным утром (на рассвете) дома в Лимане…»? Не потеряется ли?

Современная проза тоже захочет приспособить «заготовки» Платонова для своих целей. Переживая кризис воображения, испытывая острый голод от отсутствия свежих тем, задыхаясь от вторичности, тотальной иронии, бесконечного релятивизма, эклектики и цинизма, она, порой напоминающая скверный анекдот, судорожно ищет новых чистых источников для подпитки. И тут Платонов, приоткрытый в своей сокровенности, – настоящий кладезь. В подлинности которого даже самый завзятый постмодернист уверен. Как это «получалось» – его тайная сальерианская забота, постоянно грызущее чувство, не дающее покоя и передышки: об этом свидетельствуют те осколки, вкрапления, «вмятины», оставленные мощным платоновским метеоритом, которые время от времени обнаруживаются на земной поверхности современного стиля, поражая чужеродностью…

Платонову подражать нельзя. Загадка «А. П. П.» мучит своей непостижимостью: «ведь и сейчас мы видим через зеркало в загадке» (слова апостола Павла).

Автор «Чевенгура», «Котлована», «Реки Потудань» по-прежнему остается (воспользуемся пришвинским определением «личности, не составляющей среды», а именно таким был Платонов) своего рода монадой, блуждающей по далеким орбитам.

Современный прозаик признается: «Во всяком случае, воображение перестает работать в обычном режиме, когда читаешь, например, вот эту запись, сделанную Платоновым в 1942 году: «Щенок Филька в Уфе: один, без имущества, лежит на полу на холоде. Все, что можно сделать в таком состоянии, – весь инструмент… должен заключаться лишь в собственном живом туловище: ни бумаги, ни пера!!» ² Заметим в свою очередь, что пространный комментарий, предпринятый им, не только не проясняет смысл платоновской записи, но вызывает некое чувство нравственного смущения, что ли: слишком тяжелая интеллектуальная артиллерия вплоть до модной ныне индийской философии Катха-Упанишада, обрушена на бедного щенка, который продолжает лежать там, где его оставил писатель – в 1942 году, – и у которого та же задача, что и у человека военного времени, – выжить.

Современный прозаик вряд ли пройдет мимо и другой платоновской записи в 6-й книжке от 1931 года: «Человек продал свой скелет. Купивший скелет приставил к человеку сторожа, чтобы во время смерти его скелет не испортили собаки». Это – готовый рассказ, существующий в «свернутом» виде цельного законченного произведения. Где дана вся сразу структура художественного пространства. Одно действие – глагол; лишенное эпитета – повествование. Написано «сущностью, сухой струею, прямым путем» – так, как считал Платонов для себя, надо ему писать в будущем, подчеркнув эту запись в 8-й книжке двумя чертами: «Очень важно! Существо!!!»

Можно представить себе, во что превратился бы сюжет о человеке, продавшем свой скелет, окажись он в руках современного автора. Произошел бы «сдвиг», если воспользоваться названием одного поэтического сборника, в сторону постмодернизма. «Человек» исчез бы вместе со своей философско-экзистенциальной проблематикой – от Шамиссо до Кафки; «вещество существования» его заменили бы мистический триллер или автобиографические «записки» о том, как «я» продал «свой» скелет и что из этого вышло…

«…Дежурный блюститель упротоколировал бумагу. Лучше б закон блюстил», – как легко ложится эта фраза премиального автора в такое гипотетическое произведение, которое может быть собрано и сконструировано, как робот, из тысяч осколков подобных фраз, – ими буквально нашпигована сегодняшняя проза.

Но если со «скелетом» современный автор еще может манипулировать, то другая платоновская запись, страницею позже, скорее всего, поставит его в тупик: «Написать, как я воображаю со слезами человека всюду: на паровозе, на аэроплане и т. д.». При кризисе воображения, переживаемого им, представить человека в горе, со слезами на глазах, да еще движущимся в пространстве, действительно трудно. Ведь, по Платонову, «мысль, не парная с чувством, ложь и бесчестье».

Но мы видим примеры, когда мысль, не парная с нравственностью, движется и в таком направлении: «…мне, по совести говоря, никогда не было интересно, трахал Ф. М. (Ф. М. – это Федор Михайлович Достоевский. – И.Р.) кривую девочку в подвале или, только раз помысливши, потом от этой прежденабоковской грезы всю жизнь оттирался» (А. Гаврилов) ³. Эхо от современной повести, выразившееся в таком ходе размышления критика- рецензента, бросает негативный отсвет и на нее саму. «По совести говоря», отчетливее становится видно, как происходит кровосмешение представлений об авторе и герое, жизни и искусстве, биографии и

вымысле.

1. Платонов Андрей. Записные книжки. Материалы к биографии. М., 2000.[↩]
2. Отрошенко В. Книга для комментариев на скрипке // Вопросы литературы. 2001. N 4. С. 254.[↩]
3. Новый мир. 2000. N 1. С. 100.[↩]