№3, 1979/Жизнь. Искусство. Критика

Человек в пути

От отца или от дальних предков в нем сохранилась страсть к движению, странствованию и к утолению чувства зрения. Быть может, его далекие деды ходили когда-то с сумочками и палочками на богомолье из Воронежа в Киев не столько ради спасения души, сколько из любопытства к новым местам; может быть, еще что – неизвестно.

А. Платонов

Многих героев нашей современной прозы читатель видит в ситуации, которую можно назвать «дорожной». Герой – вне дома; он оказывается на многолюдных стройках в малоосвоенных местах Сибири и Дальнего Востока, на сельских проселках, на борту корабля.

Это и понятно: литература отражает реальное положение вещей. Ситуация «человек в дороге» стала ныне не только привычной до обыденности почти для каждого отдельного человека, но и имела серьезное значение для страны в целом на протяжении всей ее послереволюционной истории: Комсомольск, Магнитка, освоение целины, строительство Турксиба и БАМа, трагические и героические дороги войны, продвижение промышленного потенциала страны на Восток (да и не только это – миграции населения, отток людей из деревень и т. д.) делали «дорожную» ситуацию весьма заметной и в жизни, и в литературе.

Однако менять оседлый образ жизни на дорожный побуждают человека не только практические причины, но и духовные. Так, героя военной прозы заставляет покидать домашний очаг святая верность воинскому долгу, приказ о всеобщей мобилизации. Какие же внутренние импульсы выводят на дороги, пролегшие по необъятным просторам Родины, литературных персонажей, живущих в мирное, относительно спокойное время? Речь идет в данном случае не о разного рода летунах и бродягах, а о тех, кого можно назвать «праведниками дороги».

Очевидно, в такой жажде движения выражаются какие-то импульсы духовной активности, характерные для современников.

В этой связи интересно поговорить о героях нашей прозы, для которых дорога стала не отдельным эпизодом биографии, а образом жизни, призванием. Есть такой человеческий тип в современной прозе. Не перестает бороздить океаны моряк В. Конецкого, жизнь геологов О. Куваева стала нескончаемым геологическим маршрутом. Бредет дорогами России «очарованный странник» Ю. Казакова. Можно назвать и другие имена.

Но я, сразу же оговариваюсь, не буду стремиться в этих заметках к обзорной полноте. В то же время имена взяты не вполне случайно – писательский опыт О. Куваева, В. Конецкого, Ю. Казакова представляется, в избранном аспекте наблюдений, весьма характерным. При всем разнообразии и неодномерности их прозы в ней довольно четко выявлен человеческий тип, для которого постоянное передвижение в пространстве есть способ нравственного осуществления – утоление духовной жажды, стремление найти свое место в динамически развивающейся действительности.

Прежде чем присмотреться к этому герою поближе, стоит оглянуться назад, вспомнить его близкого предшественника – «дорожного человека» предыдущего десятилетия. Бессмысленно пытаться «впрячь в одну телегу» всех шедших в разных направлениях молодых тогда писателей, но куда бы ни вела их дорога – в Сибирь, в среднерусскую деревню, на Дальний Восток, – в их произведениях среди множества разноречивых представлений о жизни общим было отношение к путешествию как к духовной ценности, и оно превратилось в знак человеческой незаурядности путника, вступившего на нее.

К недавней литературной истории стоит возвратиться и потому, что интересующие’ нас писатели связаны с нею самым кровным образом, ведь и они начинали тогда же, на рубеже 60-х… Причем если многие из их сверстников начали впоследствии осваивать иные жизненные пласты, меняли порой творческие ориентации, то и О. Куваев, и В. Конецкий, и Ю. Казаков сохранили верность герою-путешественнику. Это было связано с особым характером взаимоотношений между автором и персонажем – их необыкновенной близостью. Проза эта зачастую автобиографична. Отсюда и ее лиризм, и пафос «исповедальности». Известно, что этот прием широко использовался в 60-е годы, порой вырождаясь в литературную моду. Но для многих, как показало будущее, он был органичен – собственно, не прием даже, а необходимое условие творчества.

Иное дело, что изменился во многом и характер «исповедальности», и самый тип героя-путешественника. Он стал глубже, серьезнее, основательнее. Прежде объем души часто оказывался мельче масштаба жизни, открывавшейся ему на дорогах века, теперь – он встает вровень с действительностью. Душевная активность героя не ослабела, но приобрела выраженную, граждански зрелую социальную направленность.

У Олега Куваева эта перемена особенно резко выразилась.

* * *

Мир О. Куваева – это синие далекие хребты, ледяные тундровые реки, одинокая палатка на берегу туманного моря или бревенчатая избушка в тайге, бараки в поселке геологов. Молодой инженер-геолог, и в рассказах, и в романе, – наиболее близкий автору герой. В «Территории» – это Сергей Баклаков, выразитель авторских взглядов. Его наставники – «основоположники, корифеи золотой промышленности», люди с прямыми спинами, тяжелыми подбородками и изношенными сердцами. И еще один тип персонажей широко представлен у О. Куваева: сезонники, «вольные люди, не боявшиеся ни финки, ни лома, ни расправы многих с одним».

Отличает его героев то, что в жизни неустроенной, бродячей, барачной и палаточной все они нашли состояние устойчивого душевного равновесия.

В куваевских рассказах и повестях, написанных до «Территории», процветал культ импульсивного непрактичного поступка – благородного, продиктованного романтическим порывом. Их герои вместе с альпинистами «устремлялись в гибельные выси». Когда того не требовали обстоятельства, переплывали бурный пролив на утлой самодельной лодочке с парусом из разорванной палатки – исключительно ради самоутверждения. Парень, которому неотвратимо грозила слепота, ехал на край света, чтобы успеть взглянуть на редкую и прекрасную птицу – розовую чайку.

Как и положено, фантазия рисовала юному романтику стоящего с ним локоть об локоть старого пирата – устрашающего субъекта в камзоле, в сапогах с отворотами. Пират, а также бригантина с черным флагом – непременный элемент поэтики туристского песенного фольклора. Психология рождения этих «пиратских» образов проста: распространенное юношеское бравирование своей отрицательностью, эдакий «наивный демонизм». Они нужны романтику лишь для того, чтобы почувствовать свое отличие от унылой обывательской добропорядочности и внутренней неподвижности «мещан» из благоустроенных квартир.

А «Территория»? В ней романтический порыв получил новое осмысление. Уже не одинокий «бродяга», поклоняющийся абстрактно-возвышенным символам, а целый мир, движимый верой в работу, мир в трудовом походе стал объектом авторского внимания.

Общая для всех стезя этого палаточного мира намечена главным инженером управления Чинковым, прозванным там «Буддой». Это путь к новой золотоносной провинции. Только один Чинков видит ее впереди, ее контур начертала ему гениальная интуиция. Им движет вера в собственную незыблемую правоту. Убежденность и стальная воля Чинкова («И. о. господа бога», как его называют в романе, этого геологического мессию) направляют к золоту Территории всех остальных.

Нет в романе О. Куваева дома с его семейным теплом, детским гомоном – прочного оплота, откуда уходят и куда возвращаются. Палатка, как писал О. Куваев, «кажется более надежным убежищем, чем городской дом. Потому что в палатке ты прежде всего рассчитываешь на живую силу: свою и товарищей».

В этом рассуждении (он вообще любит формулировать – постулаты этики, житейские правила) – весь О. Куваев: вместо дома – палатка, временное пристанище в пожизненном маршруте, вместо семьи – товарищи, вместо тех уз, опор, устоев, которые скрепляют жизнь вокруг домашнего очага, – сила и работа, твоя и товарищей. Сила, мужество, преодоление – основа миросозерцания героев «Территории». Слабых в романе вообще нет. Система отношений между его героями не предусматривает такого качества у человека, и вся сфера отношений со слабейшими просто отсутствует.

Работа для героев романа – единственно возможное средство выражения личности. С одной стороны, она для них – железная необходимость, диктуемая «принудительной силой реальности». Девиз рыцарей Территории: «делай – или умри!» С другой – они скроены так, что у них просто нет иных потребностей.

Автор чуть ли не по пунктам формулирует заповеди этики Территории, без которой ее мир распался бы. «Твоя ценность по тем законам определялась, во-первых, умением жить в коллективе, шутить и сносить бесцеремонные шутки. Еще главнее было твое умение работать, твоя ежечасная готовность к работе. И еще главнее была твоя преданность вере в то, что это и есть единственно правильная жизнь на земле».

Отсюда – нелюбовь куваевских героев к отвлеченному философствованию. Они обладают словно бы врожденным иммунитетом против вопросов вроде: во имя чего работа? может ли быть что-нибудь еще, кроме работы? откуда возникла направляющая их жизнь железная необходимость? Само желание задавать подобные вопросы вызвало бы у тружеников Территории непонимание и презрение: ведь «проклятые вопросы» несовместимы с преданностью «вере в то, что это и есть единственно правильная Жизнь на земле».

В чем секрет читательского успеха этого «романа без любви»? О. Куваеву влюбленного удавалось написать с трудом, и любви в «Территории» нет. Зато он умел написать другое, особое счастье.

Вот Сергей Баклаков в маршруте. Он не просто выполняет задание, вернее, командирский приказ Чинкова. Нет, своим неимоверно трудным, одиноким маршрутом он упивается. Здесь и сознание ответственности и сложности его работы, и азарт «доказать себе, что ты можешь», и счастье творчества, реализующегося таланта. И радость привала, когда, окутавшись сладковатым махорочным дымком, он вкушает «тот особый уют, который везде сопровождает бродячего человека». Здесь его ждут мгновения, заставляющие этого сдержанного парня вздыхать от избытка счастья: «Ах, боже мой, боже мой!» – когда он видит, как «над дальним синим туманом отрешенно и чисто сверкал ледовый конус горы, на которой никто не бывал».

Счастливы и Чинков, и Монголов, и Колков. И бич по образу жизни, промывальщик золота по кличке Бог Огня, подкрепляющий себя чифирем, тоже во время работы иногда вдруг «улыбался острой, счастливой улыбкой, хотя, – пишет О. Куваев, – трудно себе представить счастливым человека с распухшими от ледяной воды кистями, согбенной над лотком спиной и гарантированным на остаток дней ревматизмом».

«Острая, счастливая улыбка», вдруг появляющаяся на их лицах в самых нечеловеческих испытаниях жизни, которую сам писатель назвал из-за ее трудности и безжалостности «инопланетной», – самое поразительное в героях «Территории».

Эта улыбка и поможет им все выдержать. Переживая дикие трудности, утопая в ледяных тундровых речках, стирая ноги в бесконечных маршрутах по гибельным мхам, они все-таки придут к золотоносной провинции и найдут золото. Стоит уточнить: речь идет не о том золоте обогащения, которым бредят обычно жертвы эпидемий золотой лихорадки. Это золото для Страны. И главная радость будет выражена в крике безвестного работяги: «А ведь могём, ребята! Ей-богу, могём!»

Можно предположить, что они, эти героические землепроходцы, долго будут представлять для читателей О. Куваева места, о которых рассказал писатель: так география очеловечивается литературой, которая каждое место на земле населяет живыми характерами.

Один из критиков даже назвал «Территорию»… историческим романом, потому что, по его мнению, там достоверно запечатлены история открытия золота Чукотки и методы работы треста «Дальстрой». Жанр так определен для красного словца, хотя и понятен соблазн увидеть в произведении невыдуманную историческую основу: за этим романом отчетливо просвечивает реальность. Все-таки рассматривать этот роман как прямой слепок действительности не следует.

Жанр «Территории» можно, вероятно, определить как «героическое предание». Не случайно автор, рассказывая о земле, овеянной, как он пишет, изыскательскими и иными легендами, настойчиво относит действие в некое эпическое прошлое и ведет повествование в романтически-приподнятом тоне. И обратим внимание хотя бы вот на что. Ведь на Территорию все герои романа попали разными путями. Кто сознательно, в силу интереса или профессионального долга, а кто и, так сказать, по распределению жизни, иные же, вроде бичей-алкоголиков, просто скатились туда и застряли на всю жизнь. Логично было бы представить, что не всем такая судьба могла понравиться. Ведь мы знаем, в каких трудных не только природных, но человеческих условиях происходило освоение тех мест. Но в романе царит единодушное приятие всех условий этой «инопланетной» жизни.

«Острая, счастливая улыбка», освещающая роман, принадлежит автору. «Территория» – роман-монолог, в нем с полной последовательностью правит психологический закон, по которому собственный духовный опыт кажется непререкаемым; им считают возможным объяснить и все чужие жизни.

Отличие открывателей золота в «Территории» (в том числе и Чинкова) от молодого романтика из рассказов О. Куваева не есть плод некоего перелома в сознании писателя, а результат процесса воплощения. Это похоже на то, как в поведении взрослого человека видны черточки – мимика, непроизвольные жесты, — которые были присущи ему и в детстве, но только с возрастом они наполнились содержанием, для которого и были предназначены. (Один пример: за словами Чинкова «нет заповеди, которую бы я не нарушил» стоит уже не прежний юношеский «наивный демонизм»; слова эти теперь означают: попробуйте-ка делать реальное дело и остаться чистенькими!)

О многих чертах художественного мира «Территории» критики писали. Можно вспомнить, например, статьи Ю. Андреева, И. Дедкова, И. Золотусского, Ю. Васильева; с некоторыми положениями этих статей я здесь солидаризировался.

Смешанное чувство владело большинством рецензентов романа О. Куваева. И восхищение, и несогласие.

Цитировать

Салынский, О.А. Человек в пути / О.А. Салынский // Вопросы литературы. - 1979 - №3. - C. 32-54
Копировать