Человек и ход истории (Из наблюдений над «Тихим Доном» Шолохова)

Критику все чаще занимает вопрос: что дала миру передовая литература XX века?

Двадцатое столетие стало для литературы эпохой новых открытий и в области внутреннего мира человека, и в изображении народа, масс. Биение «пульса века» ощущается и в том, что все больше событий объединяют вокруг себя массы людей – целые народы, и в напряженной духовной жизни личности. Обе эти особенности современной литературы ярко проявились в «Тихом Доне» Шолохова.

«Тихий Дон» – роман-эпопея. Уже сам выбор жанра говорит о том, что писателя одинаково интересует и судьба народа, и участь личности.

Некоторые зарубежные критики склонны противопоставлять эти две стороны. Они объявляют открытия в области психологического анализа в XX веке исключительно заслугой западной литературы, в то время как литература социалистического реализма, по их мнению, занимается лишь судьбами народа и теряет из своего поля зрения индивидуальность, личность.

Так ли это на самом деле?

В современной зарубежной литературе есть писатели, которые стремятся сосредоточить все свое внимание только на «внутреннем» мире личности, стараются не видеть и не слышать, что происходит в презренном «внешнем» мире, и полностью погружаются в «поток сознания» героев. Крайним выражением школы «потока сознания» явился роман Дж. Джойса «Улисс».

Джойс старается доказать, что действия, мысли и чувства людей определяются не историческими и социальными условиями, а «вечными законами» внутренней жизни человека, Герои «Улисса» – Блум и Стефан – «представители западной цивилизации вообще». Личность героев растворяется в беспорядочном потоке «общечеловеческих ощущений». Автор перенес внимание на законы внутренней жизни героя, но это не подчеркнуло индивидуальности героя, а сделало ее лишней, ненужной.

Живую, самостоятельную личность в романе Джойса подстерегало еще одно превращение. Когда поступки и чувства человека перестали зависеть от окружающей обстановки, а реальный мир сделался результатом воображения героя, пропал «контроль» обстоятельств над действиями » мыслями героя. В изображении человека открылся простор авторскому субъективизму. Писатель «заполняет» мысли своих героев, чем ему угодно – любой философией, какая ему по вкусу, «устраивает» героям любые нужные ему ассоциации и ощущения. Все семьсот с лишним страниц, густо заполненных рассуждениями и подробностями ощущений героев, оказываются в «Улиссе» вариациями авторских философских размышлений. Сквозь обилие натуралистических деталей железной тюремной решеткой проступает схема: человек «должен отказаться от иллюзии, что он сам может утверждать законы и быть создателем вместо познания самого себя как создания».

Какого «создания»? Ведь речь шла о независимом, свободном «я» в мире западной цивилизации. Но это внутреннее «я» создано богом, и вся твоя Жизнь должна быть оплошной цепью подчинений богу-создателю, матери-королеве, вечным законам жизни. Не случайно автор «крайнего» выражения «потока сознания» сделал такие крайне реакционные выводы.

Писатель социалистического реализма не делает «я» личности единственной святыней, он видит своих героев в реальном мире и не боится признать, что поступки их во многом определяются «внешними» обстоятельствами. А для автора романа-эпопеи вое то, что «вне героя» – события жизни, истории, – представляет особый самостоятельный интерес и позволяет по-новому разглядеть то, что «внутри героя».

ПРИНЦИП ИЗОБРАЖЕНИЯ ХАРАКТЕРА В ЭПОПЕЕ

Писатель создает эпопею, когда его захватывает судьба народа в целом, история. Но неверно было бы представлять, что эпическое действие «отвлекает» его от изображения человека.

Уже само эпическое повествование – это прежде всего изображение людей в их массе, изображение тех наиболее сильных чувств, стремлений, рожденных временем, которые, действуя одновременно и я совокупности, создают перевороты в истории, новые формы жизни.

Изображение эпических событий в романе-эпопее – это тоже психологическое исследование, но исследование особого рода. Автор видит, как определенные человеческие чувства и мысли берут верх над остальными, как эти чувства, оставаясь глубоко личными и уже не только личными, взаимно усиливаются, ищут выхода в действии, как творческая деятельность людей становится созиданием истории. Автор эпопеи показывает, что думает и чувствует масса людей в каждый момент развития событий, какие представления рождают у нее эти события.

Вот в «Тихом Доне» Шолохова контрреволюционная армия казаков участвует в бою против красных. Какими глазами увидели казаки незнакомую им Красную Армию, что поразило их, какие вызвало ощущения?

«…Казаков изумило то, – пишет Шолохов, – что впереди первой «ели на высокой белой лошади ехал всадник, – видимо, командир. И перед второй целью порознь шли двое. И третью повел командир, а рядом с ним заколыхалось знамя. Полотнище алело на грязно-желтом фоне жнивья крохотной кровянистой каплей».

Вот какой предстала Красная Армия перед казаками. Они увидели в ней то, что было новым, незнакомым.

«- У них комиссары попереди! – крикнул один из казаков.

– Вб! Вот это геройски! – восхищенно захохотал Митька Коршунов.

– Гляди, ребятки! Вот они какие, красные!»

Первое, что бросилось в глаза казакам, – новый для них мир невиданных; отношений. «Вот они какие, красные!» – в таких словах выразилось изумление перед этим мире.

А через несколько минут казаки слышат властно хватающий за душу напев «Интернационала», с которым наступают красные бойцы. Они улавливают слова гимна «владеть землей», и слепая ярость охватывает казаков. Эти слова напоминают им, что перед ними безземельная мужичья Русь, которая – как внушили им белые офицеры – идет отбирать их тучные, политые потом и кровью земли. Враждебное, непримиримое чувство повело их в бой.

Это был тяжелый этап в истории, этап в психологическом развитии целого слоя – казачества. Острое «чутье» истории нужно иметь писателю, чтобы» взять на себя ответственность вот так точно, смело определить состояние масс людей.

Писатель не скрывает трагического заблуждения казаков, большинство которых составляли крестьяне-труженики, чьи интересы были с большевиками, а они, обманутые, обозленные, стреляли в таких же, как они, тружеников. Автор, ощущает это состояние казаков, знает его причины, чувствует, как клокочет в… казаке ревнивая, жадная страсть к земле, заливает глаза слепая ненависть к чужакам, посягнувшим на казачье, кровное. Шолохов не просто определяет, исходя из фактов истории, вехи событий, он знает до тонкости психологию своих героев. Все оттенки их поведения – это живая, единственно возможная реакция его героев в данной обстановке.

Неверно, таким образом, думать, что автором эпопеи становится художник, которого увлекают больше события, чем человек.

В произведении может быть показано очень важное историческое событие, а произведение от этого еще не станет эпопеей.

Гюго в романе «93-й год» написал о событии, масштабы которого измеряются не одной историей Франции, которое потрясло чуть не все народы Европы. Тем не менее именно об этом романе К. Маркс пишет как о произведении» не раскрывающем эпохи. «Само событие, – пишет Маркс, – появляется» у вето, как гром из ясного неба. Он (Гюго – И. С.) видит в нем лишь акт насилия со стороны одного индивидуума».

Значит, не само событие создает эпопею, а его изображение, то, как раскрыто главное действующее лицо событий – народ, массы.

Гюго, пишет К. Маркс, показывает историческое событие с точки зрения, беспримерной в мировой истории мощи личной инициативы. «Я же показываю, как классовая борьба создала во Франции обстоятельства и отношения, позволившие посредственному и смешному персонажу разыграть роль героя» ¹.

Художник также может показать, как классовые битвы, движение масел создают историю, как они выдвигают личность, создают условия для ее деятельности. Такой принцип изображения и лежит в основе романа-эпопеи.

Эпическое действие в романе-эпопее важно не только само по себе. Сюжетные линии эпопеи становятся теми путеводными нитями, которые позволяют автору глубже проникнуть во внутренний мир ею героев.

Сложный характер Григория Мелехова нельзя было бы понять, если бы, распутывая клубок его внутренних противоречий, автор не отыскивал их концы в классовой борьбе среди казачества.

Как благоприятная почва, посылая дереву свои соки, оживляет каждый листок настолько, что в нем просвечивает каждая жилка, так и сквозь картины народной жизни и эпопее проглядывают все сложные сплетения в характере героя, делаются видимыми даже те ростки, которые завяли, не распустившись.

Из эпопей «Тихий Дон» читатель узнает, как «вырастает» на почве казацкой жизни Григорий Мелехов, как впитывает привычки и навыки своего мира. Затем Григорий становится участником большой истории, и каждое душевное движение, поступок героя читатель видит увеличенным, словно в мощном телескопе, в событиях классовой борьбы на Дону. Вот, например, как раскрывается в эпопее одно частное решение недавнего красноармейца Григория Мелехова – «его отказ покинуть хутор и пробираться к красным мри известии о разгроме красноармейского отряда под Сетраковом.

Сам по себе поступок Григория может показаться не таким уж серьезным. Ведь Григорий не сказал прямо, что порывает с Красной Армией, ни другим, щи самому себе. Он просто не вошел из хутора по первому зову, просто чуть «помедлил». И вот во что вылилось мгновенное к вроде бы случайное решение Григория в ходе развития событий.

Григорий распрощался с Михаилом Кошевым, решившим пробиваться к красным, и уже через несколько минут очутился на многолюдном станичном майдане. Он оказался среди тех, кого белоказачий офицер призывал идти против революционных армий. Когда офицер начал читать воззвание, Григорий – «вышел из толпы». Что-то связывало езде Григория с ушедшим Кошевым, с Красной Армией. Но из толпы раздались крики отца, брата, хуторян: Григория уговаривала вернуться. После некоторых колебаний он «пошел на толпу, не поднимая глаз». Сильно недовольство Григория-фронтовика войной, но глубоко захоронена в его сердце давняя привязанность к семье, к отцам и командирам. В романе-эпопее, в сцене сбора «а майдане, видно, как эта привязанность задерживает Григория, словно «бычка «а оборочке», в толпе стариков, среди тех, кто готовится громить красногвардейские части.

В разгар сбора на майдане казацкий сотник предложил выбрать Григория командиром отряда. Григорий, «подталкиваемый сзади, багровея», выходит на середину круга. Григорию льстит почет стариков. Еще не прямое желание послужить своим, а честолюбие оставляет Григория я кругу хуторян. Ведь нельзя – объяснять поведение Григория только влиянием социальной среды и классовых «противоречий. Это натура ярко индивидуальная. В эпопее «крупным планом» даются и индивидуальные черты характера. Вдруг вспыхнувшее честолюбие чуть не сделало Григория-красногвардейца командиром контрреволюционного отряда. «Опомнились» сами старики: чуть не избрали «красняка» командиром. Только тогда Григорий «отмежевывается» от них: «Да я и не нуждаюсь. На кой чорт вы мне сдались! Я и сам не возьмусь! На чорта вы мне понадобились!»

Эпопея «увеличивает» каждую черту характера, каждый поступок героя, показывая, как эта черта проявляется в классовой борьбе.

Чём становится в эпопее «частное» решение Григория не уходить из хутора? Эпическое начало «несет» это решение, раздувает его, как огонь в костре до громадных размеров. Мгновенное побуждение Григория повременить, остаться дома, едали от битв, вовлекает его в крупные схватки. Григорий под. угрозой лишения казачьего звания оказывается в отряде татарцев, направленных против Подтелкова. И вот он уже лицом к лицу с председателем Донского Совнаркома,

«Что же, расстреливаешь братов?» – спрашивает его перед казнью Подтелков. Да, Григорий уже воюет против братов, одно минутное решение приз определенном ветре обстоятельств занесло Григория в лагерь контрреволюции.. Каждая черточка в характере героя, которую невозможно сделать видимой, растворив ее в «потоке сознания», становится ясно различимой на полотне эпопеи. Когда наряду с реакцией Григория на те или иные события показывается отношение ж ним разных слоев казачества, то совершенно точно определяется природа тех или иных его колебаний, их объективный смысл.

1. »К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», «Искусство», М. – Л. 1938, стр. 295. [↩]