Частное и общее
А. Бочаров, Василий Гроссман, «Советский писатель», М. 1970, 304 стр.
О произведениях Василия Гроссмана написано немало. Перечень статей и рецензий достаточно велик. И все-таки, дочитывая критико-биографический очерк А. Бочарова «Василий Гроссман», испытываешь такое чувство, какое испытываешь всякий раз, встречаясь с творчеством того или иного писателя, отраженным в зеркале толковой, деловой, серьезной, внимательной критики. Как будто бы ты и сам достаточно хорошо изучил художника и его книги, а оказывается, благодаря посредничеству умного, знающего критика процесс узнавания совершился как бы заново. И многое теперь увиделось не то чтобы совсем по-другому, но, бесспорно, крупнее, глубже.
Конечно, в данном конкретном случае сыграло свою роль и то, что А. Бочаров прослеживает сложный творческий путь писателя на протяжении трех с лишним десятилетий, начиная от самых его истоков. И то, что для подтверждения своих обобщений и выводов критик привлек не только широко известные произведения Гроссмана, но и малоисследованные архивные материалы – письма, черновые заметки и дневники писателя. А кроме того, сыграл свою роль и самый характер критического исследования – пристального, я бы сказал, неторопливого, в чем-то родственного прозе самого Гроссмана. А стиль этой прозы А. Бочаров весьма точно определил в своей книге как «раздумывающий».
Итак, перед нами критико-биографический очерк, который отнюдь не сводится, как это, увы, часто еще случается в работах такого рода, к эмпирическому накоплению и перечислению фактов. Факты здесь дают толчок, движение мысли критика, неизменно сосредоточенной на том, чтобы понять, выявить своеобразие художнической манеры такого большого мастера, каким был Гроссман, со всей возможной полнотой охарактеризовать одушевлявшие его идеи и образы.
В рецензии на сборник чрезвычайно высоко им ценимого писателя Андрея Платонова Гроссман, между прочим, заметил, что истинным талантам присуще щедрое очеловечение всех людей, неустанные, неутомимые поиски человеческого в человеке. Этим качеством в высшей степени был одарен и писатель Гроссман. Герои его книг в самых жестоких и бесчеловечных условиях существования всегда остаются людьми – и в шахтах дореволюционного Донбасса, и в Сибири на царской каторге, и под дулами винтовок палачей в белогвардейском застенке, и на территории, оккупированной фашистами. Даже в страшном Треблинском аду, этой гитлеровской фабрике смерти, человек не поддался, выстоял. Разум оказался сильнее безумия.
Естественно, что в короткой статье, разбирающей не творчество Гроссмана, а книгу о его творчестве, я могу лишь в самой общей форме охарактеризовать те черты, которые составляют суть гуманистической прозы писателя и в различных жизненных ситуациях проявляются хотя и по-разному, но всегда выразительно, сильно и необыкновенно впечатляюще – поведем ли мы речь о ранних рассказах Гроссмана или о зрелых его произведениях последних лет. В то же время, как читателю критического исследования о Гроссмане, мне важно убедиться, что критик точен и последователен в своем анализе именно главных, коренных черт, потому что ими в конечном счете определяется внутренний пафос произведений писателя. Поиски человеческого в человеке, ни на секунду не поколебленная вера художника в нравственную силу народа, движимого идеалами социализма и свободы, в годы войны неизменно связывались для Гроссмана со стремлением утвердить суровую необходимость истребления врагов. Ведь фашизм угрожал не только жизни людей, но и всему, что составляет духовную основу нашего бытия. «Мудрая, испепеляющая сила», – приводит критик слова Гроссмана о Красной Армии. И добавляет: «Такое сочетание эпитетов мог, наверное, найти только Гроссман».
Это сказано с убежденностью, которая опирается на анализ всего творчества Гроссмана. В самом деле, короткая фраза вобрала в себя многое: любовь к жизни и ненависть к тем, кто на нее посягает, веру в несокрушимую силу народа. И гроссмановское воинствующее понимание гуманизма. И столь свойственное его стилю слияние, соединение несоединимых контрастных, казалось бы, понятий.
Уже в самых ранних рассказах Гроссмана критик постоянно подчеркивает, что суровым комиссарам времен гражданской войны, нередко идущим на смерть, страстно хочется жить. Но жить свободно, дышать полной грудью. Бескрылое существование они не приемлют. Жизнь-прозябание отвергают. И герои военных книг Гроссмана уже на другой войне ведут бой за всю полноту бытия, против сил, несущих гибель и разрушение. «Ясный социальный смысл боя «ради жизни на земле», – пишет критик, – позволяет Гроссману раскрывать философию войны как столкновение истинной человечности, оберегающей полноту бытия, и бесчеловечия, несущего гибель всему живому. И это столкновение пронизывает, словно кровеносная система, всю ткань повести («Народ бессмертен». – Б. Г.), определяет расстановку глав, структуру образов, публицистическое их наполнение».
Как? Каким образом? А. Бочаров убедительно показывает на анализе главы «Смерть города», одной из самых потрясающих по своей драматической силе в повести «Народ бессмертен». Описание завершается поразительной деталью: комиссар Богарев видит на улице раненую лошадь. Ее темный, плачущий, полный муки зрачок, «словно кристальное живое зеркало, вобрал в себя пламя горящих домов, дым, клубящийся в воздухе, светящиеся, раскаленные развалины… И внезапно Богарев подумал, что и он вобрал в себя всю ночную гибель мирного старинного города». «Не правда ли, какая великолепная художническая дерзость, – комментирует эти строки критик, – перейти от зрачка лошади к духовному миру комиссара! А рождена она общей концепцией автора – фашизм посягает на жизнь«.
Воздадим здесь должное проницательности критика, который, характеризуя творческую манеру Гроссмана и подчеркивая внутреннюю цельность его художнического облика, сумел показать, как общая концепция пронизывает всю ткань его произведений – публицистические отступления, лирические сцены и даже крошечную художественную деталь.
В том большом, сложном и богатом мире идей, проблем, образов, который с полным правом мы можем именовать миром Василия Гроссмана, есть свой «коренной», постоянный герой – работник, неутомимый великий труженик, начиная от персонажей самых первых рассказов Гроссмана, от Степана Кольчугина, вплоть до героев Сталинградской битвы – бойца Вавилова, бронебойщика Громова, сапера Власова. Все они люди нелегкой жизни, нелегкой судьбы, для которых основу жизни составляет труд, и такой же, как тяжелая, грозная работа, видится им война. Во всяком случае, нашу решимость бороться и победить для Гроссмана полнее всего олицетворяли люди, соединившие на фронте тяжкую будничную работу русского рабочего и крестьянина с доблестью воина. Разными средствами отражается мир Гроссмана в произведениях разных жанров – рассказе, повести, романе-эпопее и, наконец, в очерке военных лет, где, по наблюдениям критика, быть может, острее, чем в других жанрах, выявляются некоторые особенности «раздумчивого» по своему характеру дарования Гроссмана. Ведь именно в очерке перед ним открывалась широкая возможность анализа, оценки, синтеза событий военной поры.
Я не разбираю здесь весь круг вопросов, так или иначе возникающих перед критиком в связи с анализом творчества Гроссмана и которые всесторонне освещает в своей книге А. Бочаров. Мне хочется только коснуться еще тех страниц его монографии, где, обращаясь к роману «За правое дело», критик рассуждает о романе-эпопее.
Своеобразие его построения, по мнению А. Бочарова, заключается не в единстве лиц и положений, а в единстве идеи. Не столкновение двух армий, а двух миров, двух идеологий, двух взглядов на жизнь движет в конечном счете развитие романа, а если говорить шире, то и ряда других произведений Гроссмана.
Неверно думать, будто всякое эпическое произведение по сравнению, скажем, с романом-хроникой является высшим завоеванием. Возражая тем литераторам, которые стали безоговорочно считать роман-эпопею венцом литературы, А. Бочаров замечает, что роман-эпопея не завершение, не высшая точка, царствующая «на высоте», а один из ряда прозаических жанров, со своими задачами, приемами, способами реалистического изображения действительности. Так только и следует рассматривать романы-эпопеи, не канонизируя и не поэтизируя черты, им присущие.
Книга А. Бочарова, посвященная творчеству одного из замечательных мастеров советской литературы, чей творческий путь завершился несколько лет назад, входит в круг сегодняшних, насущных проблем литературы. Но ведь не слабеет читательский интерес и к творчеству самого Василия Гроссмана. Его книги не стали, – да и не похоже на то, что они скоро станут, – для читателей всего лишь событием далекой истории. А для писателей, критиков опыт Гроссмана-художника дает живой пример взыскательного отношения к творческому труду, высокой ответственности художника перед литературой.
Прослеживая сложный путь писателя, А. Бочаров не скрыл слабостей и противоречий, свойственных художнику. Но творческий его портрет написан с любовью к писателю, уважением к его таланту и с глубоким пониманием идей и чувств, волновавших Гроссмана.
И так же, как в каждой хорошей критической работе, в книге А. Бочарова привлекает интерес не только обстоятельное исследование «крупным планом» главного предмета, но и тех «побочных», что ли, тем, которые непосредственно подсказываются критику творчеством того или иного писателя, в данном случае творчеством В. Гроссмана. Мысли, которые высказывает в своей книге А. Бочаров о романе-эпопее, о характере положительного героя или, скажем, о такой специфической проблеме, как анималистический рассказ (в связи с разбором рассказа «Дорога»), говорят о драгоценном качестве критика – рассматривать творчество художника на широком фоне развития советской литературы, тех проблем, которые ее занимали и продолжают занимать. А благодаря этому и анализ самого творчества Гроссмана приобрел большую рельефность, объемность и глубину.