«Быть с веком наравне»
«Формулы и образы. Спор о научной теме в художественной литературе», сборник, «Советский писатель», М. 1961, 256 стр.
Как рассказать всем и каждому о муках рождения научных открытий и об их творцах?.. Возможен ли синтез научного и художественного мышления?.. Чего мы вправе требовать от научно-художественной литературы?» – таковы основные вопросы, о которых спорят участники этого небольшого сборника, представляющего собой свод высказываний о взаимоотношениях науки и литературы, о возможностях литературы в постижении и передаче читателю научных премудростей и, наконец, о том, как следует называть тот гибрид науки и литературы, который рождается ныне на наших глазах.
Один из участников дискуссии, Д. Данин, считает банальными доводы, которые можно привести, говоря о нужности, сути и наименовании упомянутого нами гибрида. «Можно пуститься в длиннейшее рассуждение, – пишет он, – атомный век… покорение космоса… растущая жажда знаний… недоступность языка науки… общедоступность языка искусства… И в результате будет неопровержимо доказано: смесь нужна!.. Можно пуститься в другое столь же длинное рассуждение… И в результате столь же неопровержимо будет доказано: смесь невозможна!» Отвергая оба эти вывода, Д. Данин утверждает: литература о науке «… вовсе не смесь научности и художественности. Она есть нечто самобытное. И черты этой самобытности надо уловить».
Но позволительно было бы спросить: зачем? Зачем улавливать черты, характеризующие жанр еще не установившийся, по-разному понимаемый разными авторами, работающими в нем, жанр, назначение которого – отвечать самым разнообразным требованиям самых разнообразных читателей?
Для того, чтобы определить раз навсегда рамки его возможностей? Но это явно не пошло бы ему на пользу. Чтобы заложить основы его теории и тем самым помочь писателям, обращающимся к нему, усвоить приемы и опыт, уже достигнутый их предшественниками? Здесь есть, какой-то резон, но существует опасность все того же ограничения; если же говорить о пользе, то, как известно, в искусстве практика, а не теория – лучшее руководство для начинающих. Может быть, наконец, для того, чтобы, определив права и обязанности нового жанра, добиться для него «равноправия», как о том хлопочет другой участник дискуссии – А. Ивич, полагающий, что «…размежевание нужно – для того чтобы утвердить наконец в правах литературного гражданства наш полупризнанный род литературы»? Но где и когда хорошие книги, к какому жанру они бы ни принадлежали, нуждались в специальных «правах гражданства»? А если речь идет о плохих… Но, надо полагать, А. Ивич заботится не о плохих книгах.
Итак, одно из направлений спора о научно-художественной литературе выглядит, пожалуй, в достаточной мере искусственным. Да, совершенно верно, в наш век покорения космоса, в век, всего лишь половина которого ознаменована в науке и технике не менее чем десятком событий, равных по значению открытиям пара и электричества, давшим имя прошлому веку, в век, когда, с одной стороны, действительно безмерно выросла жажда знаний, а с другой – действительно стал особенно недоступным язык науки, нам необходима литература, которая помогла бы понять смысл и значение работы ученых. Так не все ли равно, как будет называться эта литература? И следует ли диктовать людям, берущимся за это столь необходимое дело, что именно им надлежит считать предметом своего искусства и как они должны об этом предмете писать? Разумеется, не, следует.
Но рассуждениями на эту тему вовсе не исчерпывается содержание сборника, о котором идет здесь речь. Ведь, кроме перечисленных выше проблем, в статье самого Д. Данина да и в статьях его оппонентов подвергнуто обсуждению множество других, гораздо более насущных вопросов, и, споря о них, участники дискуссии, без всякого сомнения, помогут читателю многое понять, а может быть, даже о многом впервые задуматься.
Возьмем, к примеру, вопрос о взаимоотношении науки и литературы, вопрос, содержащийся уже в самом названии сборника.
Язык науки – формулы (и, добавим от себя, формулировки), язык литературы – образы, и в этом их специфика, их основное различие в способах познания мира. И вот в наш беспокойный век возникает литература, претендующая на то, чтобы с помощью образов передать суть научных открытий. Так следует ли относиться к этой затее как к поискам квадратуры круга или конструированию вечного двигателя или в ней есть толк и люди, работающие над ее осуществлением, заняты полезным и важным делом?
Обсуждая этот вопрос, многие авторы предлагают вниманию читателя весьма резонные рассуждения в защиту научно-художественной литературы, но главное из них состоит в следующем: если до сих пор интерес неспециалистов к научным открытиям мог быть удовлетворен чрезвычайно простым способом при помощи популярных очерков, с одинаковым успехом сочиняемых и учеными и писателями, то теперь дело обстоит совершенно иначе. Теперь, когда, скажем, процесс самого поверхностного постижения основ современной физики требует специальной подготовки, когда истина в этой области ушла так далеко от нашего чувственного восприятия, что даже самое пылкое воображение не может помочь нам представить себе некоторые процессы, совершающиеся в странном мире, открывшемся ученым, теперь оказалась нужной литература, создателями которой могут стать только люди, одинаково уверенно чувствующие себя и в мире образов, и в мире формул.
Верно ли это? Разумеется, верно. Добавить же здесь можно только одно. Во всем, что касается приемов, какими будут пользоваться в своей работе эти ученые литераторы, им должна быть предоставлена неограниченная свобода. Будут ли они, повествуя о научном творчестве, рассказывать попутно о людях науки или обойдутся в этом случае без творцов; сочтут ли они своим предметом путь ученого к открытию или расскажут только о смысле явлений, открытых им; найдут ли они необходимым прибегать к научным формулировкам и цифрам либо, наоборот, решат ни в коем случае не пользоваться ими, а переводить на язык «образов» все, о чем повествуют, – все это их дело. Ведь и сам Д. Дания утверждает в своей статье, что «писателю годится все, что работает на его замысел», – так нужно ли регламентировать в научно-художественной литературе степень беллетризации или предписывать авторам, чтобы они повествовали о науке непременно «несобственным» для нее языком и притом особого рода.
Задача ученого литератора состоит в том, чтобы донести до читателя смысл научных открытий, о которых он пишет, и если эта задача выполнена успешно, нужно ли упрекать автора в том, что он «не так», по нашему мнению, достиг своей цели. Не будем судить в этой области победителей, так же как мы не судим авторов спектаклей, которые нас увлекли, или создателей картин, у которых мы стоим, позабыв обо всем и даже не помышляя о праве художника пользоваться теми или иными приемами.
И еще одна чрезвычайно интересная проблема возникает в размышлениях авторов сборника. Речь идет о человеке и его деле в том их понимании, какое свойственно нашему времени и нашей литературе.
Участник дискуссии Н. Михайлов вспоминает фразу В. И. Ленина из его письма А. М. Горькому: «Не понимая дела, нельзя понять и людей иначе, как… внешне». И в полном согласии с этим ленинским тезисом, в противовес мнению некоторых других авторов, Н. Михайлов утверждает, что современная литература сделала равноправными, наряду с романами и рассказами о любви, романы и рассказы о человеческом деле и в том числе – повествования о работе ученых.
Развивая это положение, он пишет: «Работать в научно-художественной литературе, осваивать сложную, крайне специализированную науку очень трудно. Но это путь для литературы обязательный, неотвратимый – того требует жизнь… Иногда думается, что постичь научные тонкости писателю просто невозможно. Но этого требуют логика жизни и логика искусства… У человека на основе растущей культуры вырабатывается новый тип мышления, способный схватывать то, что сейчас нам представляется недоступным».
Н. Михайлов имеет в виду ученых и писателей. Но есть все основания полагать, что способность воспринимать все новые и все более сложные научные откровения чем дальше, тем все более явственно становится достоянием широких читательских кругов. И, наряду с усложнением задач, стоящих перед авторами научно-художественной литературы, все более восприимчивым становится ее потребитель и все более насущным для него становится этот вид литературы, вводящий людей самых различных профессий в мир, открытый наукой. Об этом в той или иной форме пишут все участники сборника – и В. Каверин, вспоминающий о своей незавершенной работе, посвященной Лобачевскому, и Ю. Вебер, анализирующий природу научно-художественных книг, и А. Шаров, возражающий Д. Данину, который отводит науке второстепенную роль в романах, рассказах и повестях, и П. Антокольский, утверждающий, что для современного литератора «быть с веком наравне» – это значит быть осведомленным в современных научных теориях.
Заключая сборник, автор послесловия к нему О. Писаржевский следующим образом обосновывает это положение:
«Еще сравнительно недавно к науке можно было относиться по-разному – и с живым интересом, и с полным безразличием. Это было «частным делом» каждого. Введение начатков химии в гимназический курс в первые годы нашего века расценивалось как значительная, реформа. Преуспевающие приват-доценты от юриспруденции могли позволить себе роскошь не подозревать о том, что в мире существуют такие науки, как механика тел переменной массы, теория относительности или физика электронов… С тех пор тысячекратно оправдались пророческие слова Энгельса о науке как об исторически движущей революционной силе. И сегодня любой наш современник, вне зависимости от его профессии и степени подготовленности, всем ходом истории и культуры поставлен перед необходимостью иметь дело с наукой, которая объективно приобретает все большее значение в жизни всего общества».
Трудно сказать, в чем здесь причина – в бескорыстной склонности быть с веком наравне, свойственной нашим современникам, или в насущной близости к практическому человеческому существованию всех, даже самых отвлеченно-теоретических отраслей современной науки, – но в кругах нынешних «приват-доцентов» трудновато было бы найти людей, не подозревающих о существовании, скажем, математической логики или небелковых форм жизни.
И отчасти поэтому есть все основания полагать, что выход в свет книжки, о которой идет здесь речь, будет встречен читателями с самым подлинным и живым интересом.