Большая литература для маленьких и больших
С. Маршак, Воспитание словом. «Советский писатель», М. 1961, 542 стр.
Если попытаться в самой общей, конечно, форме определять главное в критических работах Самуила Яковлевича Маршака, то надо прежде всего сказать о том, что автор, не дипломатничая в оценках, не считаясь с «мнениями и авторитетами, воюет за «большую литературу» – для «больших» ли, для «маленьких», – но обязательно большую. Воюет уже много лет.
Стоит особо подчеркнуть это, потому что такой большой и признанный мастер, как Маршак, мог бы ограничиться и просто, как говорится, «личным примером» – пишите, мол, как я, будьте требовательны к себе, как я, и всё тут. Кто бы осудил или упрекнул его за подобное «олимпийство»?
Но Маршак – один из писателей горьковской «школы», горьковского склада, – вот откуда его постоянная озабоченность делами современной литературы и чувство ответственности за ее будущее. Характерно, что очерк о Горьком Маршак начинает рассказом о том, что Алексей Максимович «был страстным читателем. Каждую новую книгу он открывал с тем горячим любопытством, с каким извлекал когда-то книги из черного сундука в каюте пароходного повара Смурого…
– Способный литератор, серьезный писатель, – говорил он, и было ясно, что эти слова звучат для него по-прежнему, как в годы его юности, веско и свежо.
И это после сорока лет литературной деятельности!»
Надо ли говорить о том, что такое отношение к литературе кажется Маршаку единственно правильным, что он здесь пишет о той черте Горького, которая ему особенно дорога и близка. После этого не приходится удивляться, что в нашем сознании Маршак-поэт неотделим не только от Маршака-переводчика, но и от Маршака-критика и, к слову сказать, Маршака-редактора (об этом, кажется, пришло время сказать подробнее, чем говорилось до сих пор).
Часто можно слышать; критика недолговечна. Надо бы, конечно, уточнить: плохая критика, которая не ведет литературу, а в лучшем случае плетется за ней, а то и стоит у нее на пути. Почему сохранили актуальность, например, статьи Маршака о детской литературе, написанные три десятка лет назад? Право же, они и сегодня могут служить прекрасной программой для издательств, выпускающих книги для детей и юношества. Хотя с той поры наша детская и юношеская литература стала и богаче и разнообразнее, о чем немало пишет Маршак в статьях более позднего времени.
Все дело в том, что «большая литература» – не рубеж, завоеванный однажды и раз и навсегда. После отличных вещей – стоит только ослабить требования и снизить критерии – тотчас же появятся книги-«эрзацы», воспитательное воздействие которых равно нулю или даже отрицательному числу. Они могут быть «удобны» для издательств, заполняя бреши в тематических планах, даже популярны, паразитируя на читательском интересе к тем или иным явлениям или предметам, – что это меняет? Вот почему Маршак, воюя против халтуры и пошлости, против серости и посредственности, утверждая и отстаивая высокие принципы подлинного искусства, даже статьями, написанными много лет назад, помогает сегодня создавать «большую литературу».
Как много мы находим в этом сборнике мыслей, высказанных иной раз в связи с обстоятельствами, ныне уже забытыми или не представляющими для нас особого интереса, но сами эти мысли освещают многие явления современного литературного развития. Впрочем, суть не просто в проницательных наблюдениях или, как иногда пишут литературоведы, в отдельных положениях. Пафос книги Маршака, который точно выражен в названии – «Воспитание словом», отвечает одной из чрезвычайно важных и жгуче современных идеологических задач, – я имею в виду активное участие литературы в этическом и эстетическом воспитании народа.
В самом деле, разве не об этом идет речь, когда Маршак пишет о «талантливом читателе», который для литературы «лицо незаменимое»: «Без него не только наши книги, но и все произведения Гомера, Данте, Шекспира, Гете, Пушкина – всего лишь немая и мертвая груда бумаги»? Разве тот бой, который дает Маршак вульгаризаторам – ну хотя бы по поводу сказки, например, – не ту же цель преследует? Раскрывая несостоятельность позиции сторонников «бескрылой», примитивно правдоподобной сказки, он пишет: «У сказки есть счастливая возможность перелетать через пропасти, охватывать бесконечные пространства, сталкивать различные времена, сочетать самые крупные вещи с вещами самыми маленькими, преодолевать непреодолимые препятствия. Если сказка этими возможностями не пользуется, значит, плохо ее дело».
За этим стоит мысль о многообразии искусства, о том, что правда жизни добывается искусством самыми разными способами, – мысль, в другом месте книги выраженная автором уже в более общей форме: «…Подлинный реализм требует и от автора и от читателя самого смелого поэтического воображения… молнии фантастики острее и явственнее озаряют действительность, чем тусклое освещение писателей-натуралистов».
Вновь и вновь напоминает Маршак читателям – и не только читателям, но и «судьям искусства», – что «линейные меры» совершенно непригодны для настоящей, «большой литературы»: «…До сих пор еще у нас встречаются судьи искусства, полагающие, что сущность живописи, скульптуры, поэзии и даже музыки заключается в одном лишь беллетристическом сюжете, который можно пересказать своими словами. Ценители менее наивные понимают, что у художественного произведения должны быть и другие качества, кроме интересного сюжета. Однако весьма многие из них измеряют эти качества линейными мерами, упрощающими оценку и позволяющими сопоставлять и сравнивать степень мастерства совершенно несхожих между собою поэтов и художников».
Стоит только вспомнить, что вульгаризаторство, «арифметически-линейный» подход к искусству и сегодня еще довольно реальная опасность, чтобы понять серьезность и злободневность того, что говорит здесь Маршак. И сегодня приходится сталкиваться не только с читателями, требующими, чтобы была сожжена «Муха-цокотуха» К. Чуковского, ибо она «восхваляет» вредное насекомое и «вводит в заблуждение советских детей», чтобы немедленно был изъят из продажи «Том Сойер» Марка Твена, ибо книга эта «поэтизирует сомнительные похождения распущенного и испорченного мальчишки» и пропитана «идеологией буржуазного накопительства». Куда хуже, что существуют литераторы, которые отстаивают и сеют подобного рода взгляды. Ведь начал же войну против знаменитой книги Даниэля Дефо один весьма уважаемый писатель, доказывая, что Робинзон – «стяжатель, беспредельный эгоист, человек, лишенный каких-либо интересов, кроме собственной выгоды, тупой в своем упорстве, убогий в своих целях», что «в неокрепшем юношеском сознании этот роман должен оставлять борозды, которые в наше время никак не нужны». Ведь появилась же совсем недавно статья, в которой сказка для дошкольников Д. Самойлова «Слоненок пошел учиться»»анализировалась» следующим образом: «Книжка про зверей, но все, что автор рассказывает о них, не дает ребенку представления ни о том, где эти звери живут, ни об их поведении и привычках. Многое в книжке просто лишено здравого смысла. Д. Самойлов, например, решил сдружить слона и мышей. Слоненок, по воле автора, помогает мышам в борьбе с котом, хотя, по правде-то, «все должно быть наоборот. Слон боится мышей, а кота держат в доме для ловли этих грызунов. Слоненок в норе вместе с мышами – такая же нелепость, как и утверждение автора, что свинья пригласила в гости волка… В книжке что ни строчка, то неправда. Слон, оказывается, ест брюкву и клюкву, которых и в помине нет на родине слонов»,
Все это, конечно, крайности, нелепость которых большей частью очевидна. Но вульгаризаторская методология, лежащая в их основе, к сожалению, не редкость, и одолеть ее не так просто. Она широко проявляется в не бросающихся в глаза, менее очевидных и потому более опасных попытка судить о правде жизни в искусстве исходя из «здравого смысла» житейского правдоподобия, поэтический язык толковать буквально, игнорировать юмор или иронию, отождествлять автора с его героями. Как бы по-разному ни давала себя знать эта «болезнь», корень ее – в неумении анализировать образный строй произведения.
«Произведение искусства не поддается скальпелю анатома, – пишет Маршак, – Рассеченное на части, оно превращается в безжизненную и бесцветную ткань, Для того чтобы понять, «что внутри», как выражаются дети, нет никакой необходимости нарушать цельность художественного произведения. Надо только поглубже вглядеться в него, не давая воли рукам. Чем пристальнее будет ваш взгляд, тем вернее уловите вы и смысл и поэтическую прелесть стихов».
«Не давать волю рукам» – это сказано так метко, что должно бы стать заповедью для критиков и литературоведов. Но в данном случае речь о другом, еще об одной особенности статей Маршака. Они ценны тем, что дают блестящие примеры тонкого и точного анализа, помогают овладевать очень трудным искусством постигать «смысл и поэтическую прелесть стихов».
Небольшая – всего две книжных страницы – статья «Об одном стихотворении», посвященная лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу…», может служить образцом этого искусства. Статью эту я непременно включил бы в школьные хрестоматии или учебники – скольких ребят она научила бы понимать и любить поэзию. А страницы, где Маршак пишет о своих любимых поэтах – Пушкине, Некрасове, Твардовском, – собранные вместе, составят три основательных «монографии», лишенные, правда, академической аргументации, но поражающие глубиной проникновения в «секреты» поэзии.
Маршак относится к образам и словам «неравнодушно и непривычно» – вот почему он умеет писать о поэзии так, что мы чувствуем «вес» каждого слова; каждый образ, каждая рифма, на которых он задерживает наше внимание, «играют всеми своими красками, звучат неожиданно, веско и ново».
Нельзя не отметить широту авторского взгляда на литературу. Я имею в виду не эрудицию, а нечто, на мой взгляд, гораздо более драгоценное и исключительное: умение понять «внутренний закон», естественно войти в поэтический мир художника даже не близкого тебе и умение бескорыстно, от всей души радоваться каждой удаче литературы, каждому ее успеху. И еще одно. Недавно в «Литературной газете» Н. Хикмет писал: «Поэты похожи на красивых женщин. Они ревнуют друг к другу… Это явление существует до сих пор и даже в нашем социалистическом мире». Вот почему так дорого вовремя сказанное доброе слово о первой книге молодого писателя, напутствие, открывающее ему дорогу в литературу. И не менее важно, быть может, отдать должное тому, кто когда-то на твоих глазах ходил в «начинающих», сказать о нем как о зрелом мастере.
В те годы, когда А. Твардовский был лишь подающим большие надежды молодым поэтом, Маршак был уже известным, признанным мастером. И вот нынче Маршак пишет большую работу – она вышла и отдельной книгой, – посвященную творчеству А. Твардовского, – работу, в которой горячая любовь к поэту, восхищение им сочетаются с ясным пониманием значения его творчества, его места в русской поэзии. В одном ряду Маршак называет имена Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Блока, Маяковского, Твардовского. «Когда читаешь Твардовского, кажется, будто сам народ говорит о себе, говорит богато, красочно, щедро, подчас мешая слезы со смехом». Может ли быть оценка сделанного поэтом выше этой?
Есть у Е. Винокурова такое стихотворение:
Художник, воспитай ученика,
Сил не жалей его ученья ради,
Пусть вслед твоей ведет его рука
Каракули по клеточкам тетради.
Пусть на тебя он взглянет свысока.
Себя на миг считая за провидца.
Художник, воспитай ученика.
Чтоб было у кого потом учиться.
Маршак и в том, что он пишет о современной литературе, и просто в «житейской практике» – это хорошо знают те, кому приходилось с ним встречаться, кому посчастливилось беседовать с ним о литературе, – предстает как такой художник, как такой человек.
Пусть в данном случае я невольно отступил из критики в область нравственных проблем. Но это именно те проблемы, которые сегодня в немалой степени определяют развитие нашей литературы, Пополнившейся большим отрядом «молодых».
Сейчас, когда традиции и новаторство находятся в центре острой дискуссии, статьи Маршака могут служить ориентирами в некоторых сложных и запутанных вопросах. Поставив эпиграфом к статье, открывающей раздел «О мастерстве», известные слова Белинского: «…Когда форма есть выражение содержания, она связана с ним так тесно, что отделить ее от содержания – значит уничтожить самое содержание; и наоборот: отделить содержание от формы – значит уничтожить форму», – слова, которые чаще цитируются, чем используются как ключ для анализа, – Маршак последовательно развивает мысль, в них заключенную. Словно бы подводя итог некоторым критическим баталиям наших дней, он замечает: «Было бы несерьезно и неумно делить поэтов на два враждующих лагеря-приверженцев классической метрики и сторонников свободного стиха. Это было бы похоже на свифтовскую войну «остроконечников» и «тупоконечников» – то есть тех, кто разбивает яйцо с острого конца, и тех, кто разбивает с тупого».
Маршак весьма скептически относится к тем поэтам, которые обновление поэзии представляют как изобретение необычных рифм, приемов, ассоциаций. Всячески отстаивая индивидуальность и самобытность художника, он нетерпим к нарочитой самобытности, к сконструированной индивидуальности:
«Нельзя требовать от поэта: будьте оригинальны, прежде всего – оригинальны, ищите свои рифмы, свою манеру, вырабатывайте свой – особенный – почерк.
Как будто человек может по своему желанию быть оригинальным.
В результате такого стремления к оригинальности во что бы то ни стало многие из молодых авторов как бы гримируются, наскоро приобретают ложную индивидуальность».
Подлинную оригинальность Маршак видит там, где есть новые мысли и свежие чувства. Он говорит часто: «работающий стих» – то есть стих, рожденный реальностью окружающего нас мира, открывающий поэтические ценности в «житейской прозе», – и это для него мерило поэтической подлинности. «Работающий стих» противостоит стиху «праздному», кокетничающему необычной или просто модной «одеждой», но не оригинальному по своей внутренней сути.
Но существует ли прогресс в сфере изобразительных и выразительных средств искусства? Каково здесь направление развития? Мысль, которую высказывает Маршак, представляется мне чрезвычайно плодотворной для понимания того, что происходит сегодня в искусстве:
«…Развитие науки, техники, искусства расширяет возможности творчества, дает ему большую свободу маневрирования, освобождает его от излишнего статического равновесия во имя равновесия динамического.
Подлинное новое искусство, опираясь на прошлое и отражая реальную жизнь, приобретает новые темпы, делает понятным с полуслова то, на что требовалась прежде большая затрата художественных средств и времени».
В заключение я хотел бы сказать еще об одном достоинстве критических работ Маршака. Вот как определяет Маршак одну из важнейших обязанностей критика: «Свои окончательные выводы критик должен делать вместе с читателем… Он должен уметь убеждать, как убеждает талантливый поэт или прозаик, ведущий за собой читателя силой мысли и жаром чувств». И это не декларация – прекрасная, но неосуществимая. Этими качествами обладают критические статьи Маршака. Они написаны так, что самые сложные вопросы художественного творчества делаются доступными для широкого читателя. Рожденные любовью к литературе, они заражают этой любовью. Посвященные произведениям искусства, они сами поэтические произведения.