Бессмертие народной легенды

Многие народные предания, во всем своем блеске засверкавшие под пером великих мастеров, вошли в золотой фонд мировой литературы. В числе наиболее популярных назовем легенду о Фаусте. Этому немецкому сказанию суждено было обойти множество стран и породить большую вереницу художественных произведений. На разных этапах истории писатели обращались к этому сюжету, чтобы ответить на важнейшие вопросы жизни.

До сих пор легенда о Фаусте, подобно неубывающему роднику, служит источником новых духовных ценностей. А вместе с этим растет и критическая литература о художественных произведениях на фаустовскую тему¹. В последние годы некоторые западногерманские буржуазные исследователи – одни в небольших журнальных статьях, другие в пухлых, увесистых томах, – рассматривая эволюцию художественного образа Фауста в немецкой литературе, стремятся все больше и больше придать ему религиозную окраску, лишить его земной основы. В своих изысканиях они чаще всего оперируют фактами из бессмертной трагедии Гете и выдающегося романа Томаса Манна. Такая тенденция, например, ощущается в книге кельнского профессора Вильгельма Эмриха «Символика второй части «Фауста» Гёте» (Бонн, 1957) и в объемистом труде Бенно фон Визе «Немецкая трагедия от Лессинга до Геббеля» (Гамбург, 1958).

Все это делается для того, чтобы затушевать критику буржуазного мира, приглушить идею необходимости общественного переустройства, прозвучавшую в лучших творениях на фаустовский сюжет.

Фауст – герой бурной эпохи Возрождения – не плод творческой фантазии, а реальная историческая личность.

Устные рассказы и письменные свидетельства о знаменитом чародее и чернокнижнике слились позже в одно целое в первой народной книге о Фаусте. Первой литературной обработкой народной легенды о Фаусте было произведение Шписа, появившееся еще в середине XVI века. Оно имело огромный успех не только в Германии, но и в других странах. За короткое время народная книга была много раз переиздана в различных центрах Германии и переведена на многие европейские; языки.

С годами произведение пополнялось новыми главами, обогащалось новыми эпизодами из жизни Фауста. После романа Шписа появляются другие литературные обработки народной легенды, одна из которых и явилась источником, познакомившим Гёте и молодого Энгельса с народным преданием о Фаусте.

Каждый из великих писателей, бравшихся за фаустовский сюжет, рассказывал не просто о легендарном человеке, появившемся в пору зарождения капиталистической формации, но о своем Фаусте, о Фаусте своей эпохи. Вот почему их произведения явились своеобразными вехами не только в так называемой фаустовской литературе, но в известном смысле и вехами в Истории самого буржуазного общества.

Предшественник Шекспира, талантливый английский драматург Кристофер Марло, человек универсального ума и прогрессивных убеждений, стремился в своей театральной обработке сказания передать дух Ренессанса, избавить образ от налета средневековых верований и суеверий. Фауст предстает в его трактовке мыслителем, безгранично верующим в силу знаний и ради этого рискнувшим даже переступить границы, доступные простому смертному.

Легендарное сказание о Фаусте служило опорой для великих сынов немецкого народа в их борьбе за национальный путь развития театрального искусства. Лессинг видел основу национального своеобразия драматургии и театра в народном искусстве. Автор «Лаокоона» и «Гамбургской драматургии» не только высот ценил народную драму о знаменитом чародее, но и сам намеревался создать произведение на этот сюжет. Дошедшие до нас наброски его «Фауста» показывают, что просветитель Лессинг, глубоко веривший в силу человеческого разума, дал новую трактовку образа легендарного героя. Он нарушил фольклорную традицию, продолженную многими литераторами, по которой Фауст погибает. У Лессинга доктор Фауст – ученый, неутомимый в поисках истины на благо человечеству, – остается жив, дьявол вынужден довольствоваться лишь его призраком. Эта гуманистическая концепция толкования образа главного героя народного сказания явилась преддверием к художественному открытию, сделанному величайшим поэтом Германии Гёте.

Но прежде чем Гёте завершил свое огромное создание, немецкая литература обогатилась еще одним прекрасным произведением о Фаусте. Это был роман, написанный одним из выдающихся представителей эпохи «бури и натиска» Ф. М. Клингером. Художник, не мирившийся с убогостью окружавшей его действительности, Клингер задумал цикл социальных романов, в которых хотел воссоздать картину противоречий современного ему общественного строя. «Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад» – первое произведение этого цикла. Фауст Клингера странствует по стране, и перед его взором проходит пестрая панорама феодальной действительности. Он встречает и отчаявшуюся от безысходного положения крестьянку, и карьериста бургомистра, и взяточника судью, и тунеядца епископа. Фауст видит в жизни много несправедливости и произвола, задумывается над этим и решает отомстить угнетателям. Выполнению этой задачи он подчиняет и свое соглашение с чертом. Осуществить, однако, свое намерение ему не удается. Герой романа Клингера, как и герой народной легенды, погибает, – он вел борьбу один, он хотел изменить существующий порядок вещей, исходя лишь из своей воли, но не из действительных условий общественного развития, и поэтому потерпел неудачу.

Роман Клингера опубликован в 1791 году, то есть в то время, когда уже появился первый печатный фрагмент бессмертной трагедии Гёте – произведения, которое подняло сказание о Фаусте на небывалую художественную высоту и сделало его шедевром мировой литературы. Величайший из немцев, как назвал его Ф. Энгельс, всю свою долгую жизнь работал над «Фаустом» и вложил в него всю свою мудрость, все свои мечты и надежды.

Гений Гёте воплотил в этом великом и в высшей степени поэтическом эпосе проблемы жизненно важные не только для немецкого народа, но и для всего человечества. Недаром же Белинский увидел в трагедии Гёте «полное отражение всей жизни современного ему немецкого общества», «все философское движение Германии в конце прошлого и начале настоящего столетия» ².

Гёте создал произведение на сюжет народного сказания, переосмыслив это сказание в духе своего времени, раздвинув рамки его и наполнив содержанием своей эпохи. Захваченный идеями «бури и натиска», он делает акцент на то, что только цветущий мир природы, только богатство жизни может дать душевное исцеление мятежному Фаусту, что только в этом мире он сможет осуществить «дум высокое стремленье». Гёте вводит в трагедию линию любви Фауста к Гретхен как одно из проявлений настоящей жизни. И противопоставляет Фаусту схоласта и бездарного начетчика Вагнера, далекого от треволнений бытия. Образ Вагнера был навеян Гёте схоластичностью и сухостью тогдашнего университетского преподавания, разочарование в котором он испытал в юности сам. Идейная глубина произведения росла вместе с ростом самого Гёте, вместе с восхождением поэта на новые ступени познания жизни. Вторая часть трагедии, появившаяся в предпоследний год жизни поэта, вобрала в себя уже и опыт исторической действительности первых десятилетий XIX столетия, и опыт, приобретенный за это время Гёте. Поэтому Фауст превращается в носителя общечеловеческого, становится олицетворением устремленности в будущее. Он заканчивает свою наполненную поисками и сомнениями жизнь, убежденный в торжестве человеческого разума и труда, одержимый идеей преображения родного края, создания счастья на земле.

Легенда о Фаусте, нашедшая гениальное воплощение в создании Гёте, не перестала быть источником вдохновения для других художников слова – современников великого немецкого классика и писателей, пришедших в литературу после смерти его. Образ Фауста занимал воображение Байрона и Мицкевича. И каждый из них пытался его по-своему осмыслить и запечатлеть. Первый – в драматической поэме «Манфред», второй – в балладе «Пан Твардовский».

К легенде о докторе Фаусте обращались и русские поэты и писатели.

1. Капитальное исследование истории легенды принадлежит веру крупного советского литературоведа В. М. Жирмунского (см. книгу «Легенда о докторе Фаустусе», Изд. АН СССР, М. – Л. 1958).[↩]
2. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. X, М. 1956, стр. 310.[↩]