«Автобиография». Вступительная заметка, публикация и примечания А. Парниса
«Ученые записки Тартуского государственного университета», вып. 664. Труды по знаковым системам. XVIII, 1984.
Имя Бенедикта Лившица (1887 – 1938/1939), замечательного поэта, видного переводчика и тонкого мемуариста, было надолго изъято из отечественной литературы и из духовной жизни нашего общества. Он был арестован 16 октября 1937 года и осужден на десять лет без права переписки за «контрреволюционную деятельность», и до сих пор не удается установить точный год его смерти: по одной версии, он, подвергнутый пыткам, был расстрелян в сентябре 1938 года одновременно с В. О. Стеничем и Ю. И. Юркуном, а по другой – официальной, – он умер якобы от сердечного приступа 15 мая 1939 года.
После его реабилитации вышел только небольшой сборник стихов о Грузии и переводов из грузинских поэтов – «Картвельские оды» (Тбилиси, 1964). Но читателю он известен прежде всего как переводчик французских поэтов (составленная им антология вышла последний раз в 1970 году – «У ночного окна») и автор мемуаров «Полутораглазый стрелец» (Л., 1933). В настоящее время к 100-летию со дня рождения поэта в издательстве «Советский писатель» выходит том сочинений Лившица, включающий почти все его поэтическое наследие, переводы и книгу воспоминаний «Полутораглазый стрелец».
Впервые принципы поэтики Лившица сформулировал недавно М. Гаспаров в основополагающей статье с характерным заглавием: «Петербургский цикл Бенедикта Лившица: поэтика загадки» ‘. Такое определение, относящееся главным образом к третьей книге Лившица «Болотная медуза», должно быть распространено на поэзию Лившица в целом. Многие его стихи герметичны, для их прочтения требуются определенные усилия – читатель должен дешифровать коды, включающие межъязыковую словесную игру и анаграммы, географические, архитектурные и живописные реалии, а также скрытые цитаты и реминисценции из широкого диапазона текстов – от Библии и древнегреческих философов до поэтов-современников.
В своей недавней статье о Лившице А. Урбан1, цитируя работу М. Гаспарова, в сущности, придерживается другой точки зрения, хотя, кажется, не замечает этого. Некоторые положения и интерпретации текстов Лившица в статье А. Урбана вызывают серьезные возражения, но эта тема требует отдельного разговора.
Стихи Лившица строятся на обнаженной антитетичности. В его первой книге «Флейта Марсия» (1911; название восходит, вероятно, к поэме Анри де Ренье «Кровь Марсия») гармоническая «высокая» лира Аполлона противопоставлена «низкой», варварской флейте фригийца Марсия, побежденного Аполлоном, но своей кровью питающего последующие поколения бунтарей. Основная тема «Флейты Марсия» только подчеркивает закономерность того, что Лившиц, познакомившись в конце 1911 года с поэтом и художником Давидом Бурлюком, «отцом российского футуризма», воспринял его творческую и организаторскую энергию, несшую обновление застывшим эстетическим канонам, как олицетворение воспетого им бунтарства. Однако критика, писавшая о Лившице в 1910 – 1920-х годах, недоумевала по поводу его пребывания в кубофутуристической группе «Гилея».
Название второй, футуристической книги Лившица «Волчье солнце» (1914), восходящее к стихотворению Т. Корбьера «Скверный пейзаж», содержит два основных в его поэтике оппозиционных символа – солнца и луны («волчье солнце» – перифраз луны во французской традиции). Книга вобрала в себя опыт и французских «проклятых» поэтов, и русских символистов, а также включала стихи, построенные на характерных приемах раннего русского футуризма. Об этом периоде Лившиц впоследствии подробно рассказал в мемуарах «Полутораглазый стрелец».
Основная тема зрелого Лившица – противостояние культуры и стихии – реализуется в его переломной, третьей книге «Болотная медуза» (1914 – 1920) в образах и мотивах Петербурга и Невы, Медного Всадника (государственности) и бунта водной стихии (восставших масс). «В «Болотной Медузе», – писал в 1919 году Лившиц, – я поставил себе целью разрешение некоторых конструктивных задач … в частности, деформации его (слова. – А. П.) смысловой и эмоциональной сторон…» («Путь творчества», Харьков, 1919, N 5, стр. 46).
Четвертая, «эзотерическая» книга «Патмос» (1926) объединяет стихи, отражающие «пифагорейское представление о мире и об орфической природе слова», по определению самого Лившица. Заглавие книги восходит к древнегреческому названию острова в Икарии, месту ссылки апостола Иоанна, автора «Апокалипсиса». Поэт и критик Г. В. Адамович так писал о стихах Лившица, включенных в эту книгу: «Мы давно потеряли из виду его диалектическую, тяжелую и темную от усилия мысли лирику» («Звено», Париж, 1923, 10 сентября, N 32, стр. 4).
Творческая судьба Лившица обусловлена в большой мере тем, что в его поэтической системе пристрастия и взгляды всегда находились между противостоящими категориями. Поэт пытался объединить их в своем творчестве, но при этом нередко декларировал эстетические установки одной программы, пользуясь стилистикой и языком оппозиционной группировки.
В культурологической программе и практике он пытался реализовать идею синтеза поэзии и живописи, пытался объединить культуру Востока и Запада, футуристическое («гилейское») бунтарство и поэтику акмеизма, изощренные формы стиха и ломку синтаксиса, педантичную логистику юриста и эмоциональное мировосприятие поэта. «Варварство» Марсия и демократические устремления и программу «Гилей» он провозглашал на эстетизированном языке журнала «Аполлон», а «солнечную» культуру Востока воспевал «изысканным» языком французской традиции. Провидческий образ народного бунта, ожидание революционного «наводнения» он превратил в образ сокрушающего потопа, несущего гибель Атлантиде, символизирующей материк культуры.
Лившиц сам сознавал свое «двуединство», «посредничество» собственного творчества, поэтому не случайно в многозначном символическом названии его мемуарной книги «Полутораглазый стрелец», фокусирующем основную идею книги, проявляются черты самого автора – «воина Востока», «полглаза скосившего на Запад».
В исторических обстоятельствах 1930-х годов сначала была отвергнута поэтическая культура Лившица, затем был уничтожен сам поэт, но возвращение его наследия в наши дни симптоматично: оно началось с признания его заслуг как блистательного мастера перевода, то есть «посредника» между русской, французской и грузинской поэзией, и с обновленного интереса к его мемуарам, то есть к «посредничеству» между авангардом начала XX века и современностью. Сейчас наступает время возвращения Лившица-поэта.
Обращение Лившица к мемуарной прозе было стимулировано литературной ситуацией конца 1920-х – начала 1930-х годов. В этот период почти одновременно появился целый ряд мемуарных книг, посвященных недавнему прошлому. Смерть Маяковского сразу же превратила литературный процесс, его «обыкновенные будни», в историю, начиналась новая эпоха, и нужно было осмыслить прошлое. Эта эпоха ведет свой отсчет, свое летоисчисление от 14 апреля 1930 года. Так, под знаком Маяковского создавалась «Охранная грамота» Пастернака (1931), а В. Шкловский главу о Маяковском в своей книге «Поиски оптимизма» (1931) назвал «Случай на производстве» и предисловие к ней датировал 14 мая 1930 года – спустя месяц после выстрела поэта, прозвучавшего «подобно Этне» (по формуле Б. Пастернака). Хотя в последние пятнадцать лет жизни Маяковского пути поэтов не пересекались (Лившиц не принимал Маяковского лефовского периода), смерть прежнего соратника была для него тяжелым ударом, об этом он пытался рассказать в своих мемуарах.
В. Каменский в 1931 году выпустил книги воспоминаний «Путь энтузиаста» и «Юность Маяковского», на которые Лившиц иронически намекал в своих мемуарах. В. Пяст издал книгу воспоминаний «Встречи» (1929), посвященную символистам и акмеистам и противопоставленную своей «правдивостью и документальностью» откровенно фальсифицированным мемуарам Г. Иванова «Петербургские зимы», изданным в Париже (1928). Начали печататься мемуарные книги Андрея Белого («На рубеже двух столетий», 1930; «Начало века», 1933). В этот ряд мемуарных книг становится и книга Лившица «Полутораглазый стрелец», главы из которой стали появляться в периодической печати с 1931 года.
В связи со смертью Андрея Белого Лившиц писал 14 января 1934 года, через полгода после выхода «Полутораглазого стрельца», своему давнему знакомцу, поэту М. А. Зенкевичу: «Оборвалась эпоха, с которой мы были – хотим ли мы это признать или нет, безразлично, – тесно связаны. Обнажилась пропасть, куда ступить настает уже наш черед. (…) Дело не в самом факте смерти (…) а в чудовищном одиночестве поколения, к которому мы с вами принадлежим и которое гораздо крепче связано с предшествующим поколением, нежели со своей сменой (…) вы, мне кажется, не лишены того довольно мучительного чувства «историзма», которое не позволяет мне отрывать мою личную биографию от биографии моего поколения»2.
Важным и, пожалуй, основным стимулом в обращении к работе над мемуарами для Лившица послужили неизданные «Фрагменты из воспоминаний футуриста» Д. Бурлюка, написанные в 1927 – 1929 годах в США и присланные литературоведу А. Г. Островскому для публикации в СССР.
За несколько лет до этого, в письме к Д. Бурлюку от 26 января 1925 года, Лившиц подчеркивал свои глубинные связи с футуристическим движением:
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.