Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество

Специалистам по проблемам русской мысли и литературы имя Анджея де Лазари хорошо известно. Профессор двух польских университетов (Лодзинского и им. Николая Коперника в г. Торуни), преподающий историю русской мысли, издавший на четырех языках пятитомный словник «Идеи России», а также на русском и польском антологию – «Польская и русская душа: от Адама Мицкевича и Александра Пушкина до Чеслава Милоша и Александра Солженицына» (Варшава, 2005).

Проблемой почвенничества польский профессор занимается давно. Естественно, что эта тема тесно связана с творчеством Достоевского и его идейным кругом в 60-е годы XIX века. В анализе почвенничества он опирается и постоянно ссылается на труды своих коллег, прежде всего на публикации и книги Б. Егорова. Автор предпринимает попытку выявить характерологические черты почвенничества, обрисовать его основных идеологов и определить место Достоевского в этом кругу.

Автор рассматривает взгляды М. Достоевского, А. Григорьева, Н. Данилевского, Н. Страхова и, разумеется, Ф. Достоевского, замечая при этом: «Только творчество Достоевского, но вовсе не его почвенничество, продолжает стимулировать русскую и мировую мысль» (с. 188).

С одной стороны, почвенничество было дрейфом славянофильски настроенных, но достаточно реалистических мыслителей в сторону западничества (А. Григорьев), но с другой – попыткой понять правду славянофилов и в каком-то смысле продолжить и развить их идеи (Н. Данилевский). Григорьев все время отталкивался от славянофильства, самоопределялся по отношению к нему (это и непрочность русского быта и русских браков, и недоверие официальной церкви, и признание реформ Петра Великого). Достоевский через почвенничество освобождался от западнической прививки Белинского и его друзей 40-х годов.

Тем не менее почвенничество выдвинуло несколько ключевых идей, которые были достаточно существенной результирующей русских споров. Взять хотя бы разделение понятий «народности» и «простонародности». «Для всех почвенников, – пишет де Лазари, – простонародность была просто фольклором и как таковая составляла лишь элемент народности» (с. 74). В 60-е годы и Достоевский задавал риторический вопрос, почему так решено, что народность должна принадлежать одной простонародности. Но в самый свой последний год он требовал призвать «серые зипуны», чтобы услышать от них настоящую «народную» правду. Стоит также отметить расхождение Данилевского и Достоевского в их отношении к славянству и православию. Де Лазари пишет: «»Россия и Европа» – это историософский трактат, обобщающий русские панславистские концепции» (с. 95). Достоевский всегда любил эту книгу, однако четко обозначил момент расхождения. «В отличие от Данилевского почвенники, – по словам де Лазари, – гораздо большее значение придавали православию как основе русской, а следовательно, общеславянской и даже мировой культуры» (с. 97). И это правда. Так, Достоевский в письме А. Майкову (9 октября 1870 года), по-прежнему восхищаясь Данилевским, пишет, что не нашел у него самой важной мысли – об исключительно православном назначении России для человечества. Ибо, по справедливому соображению автора, православие у Достоевского «становится историософской категорией» (с. 123). Почвенники хотели увидеть мировое значение России, которое не вычеркивало бы ее из европейской культуры. Но де Лазари не без основания полагает, что «придание панславизму православного обличья в сущности не противоречило основным положениям работы Данилевского. Достоевский поменял только названия: «славянскую идею» заменила «православная идея», тождественная для него «русской идее»» (с. 100).

И все же в своей Пушкинской речи Достоевский, кажется, возвращается ко многим идеям почвеннического периода, резюмируя их при этом в идее всечеловечности как характерного свойства русского народа. Конечно же, в этом сохраняется момент национализма, и автор резонно заканчивает свою книгу вполне публицистическим рассуждением об идее: «Любители русской всечеловечности являются одновременно отрицателями идеи глобализации <…> Всечеловечность – глобализация по-русски – «объединенная» изоляция в вере и мировоззрении во имя будущего спасения человечества» (с. 205).

Де Лазари считает, что идея всечеловечности ведет к изоляции, а глобализации – к взаимосвязям между народами. И хотелось бы согласиться, да трудно. Дело не в наименовании идеи. Большевики, назвавшись интернационалистами, отгородили Россию от Европы железным занавесом. Мне кажется, идея всечеловечности (кстати, слово это первым употребил Гете, а не Достоевский) была высказана все же для того, чтобы органично воспринять духовный пафос всех других народов. А приписывать эту идею только русским, или только немцам, или только англичанам, или американцам – это как раз из разряда романтических фантасмагорий. И в этом можно вполне с автором согласиться.

В. КАНТОР