«Алиса» и Козьма Прутков: параллельные миры

…Это было не только очень ново, но и очень в национальном духе.

Г. К. Честертон

В середине XIX века в европейской словесности ярко заявила о себе литература нонсенса. Произведениям, созданным полтора столетия назад в течение четверти века — краткого мига в истории человеческой цивилизации, будет уготована необыкновенная судьба: их станут с возрастающим интересом читать, изучать и широко цитировать не только в позапрошлом, но и в прошлом, и в нынешнем, XXI веке.

В 1846 году в Англии вышла «Книга чепухи» («A Book of Nonsense») Эдварда Лира, состоящая из абсурдистских лимериков — коротких стихотворений, основанных на обыгрывании бессмыслицы. Вскоре Льюисом Кэрроллом не без влияния творчества Лира были написаны сказки «Алиса в Стране чудес» (1867) и «Алиса в Зазеркалье» (1871), занявшие совершенно особое место в мировой литературе и культуре в целом. Исследователи творчества Льюиса Кэрролла (в их числе главным образом английские писатели) склонны видеть в литературе нонсенса исключительно национальный феномен:

Это было нечто новое; нонсенс ради нонсенса; подобно тому, как бывает искусство для искусства <…> Он (Льюис Кэрролл. — Т. П.) осознал, что некоторые образы и рассуждения могут существовать в пустоте в силу собственной безудержной дерзости; некой сообразной несообразности; этакой уместной неуместности. И это было не только очень ново, но и очень в национальном духе <…> Это был плод неукротимой фантазии одного века и одного народа, что доказывается и тем, что еще один — и только один — мастер этого рода, Эдвард Лир, писавший «нонсенсы» в стихах, был также англичанином и также викторианцем¹ <…>

Его (Кэрролла. — Т. П.) нонсенс — часть особого дара англичан; но также и неумолимого парадокса англичан. Никто, кроме них, не смог бы создать такой бессмыслицы…

…Тут есть нечто, что может понять, вероятно, только англичанин; нечто, что может понять, вероятно, даже только викторианец; чем, в конце концов, он должен просто наслаждаться, не пытаясь постигнуть².

«Англичане, пишет он (Э. Каммаэртс³. — Т. П.), — небрежно говорят о Чувстве Юмора, которое у тебя есть или нет, не сознавая, что это чувство (в том смысле, которое они ему придают) — вещь чуть ли не уникальная и может быть приобретена лишь после многих лет терпеливой и настойчивой практики. Для многих иностранцев теории Эйнштейна представляют меньше трудностей, чем некоторые из лимериков…»

Чем некоторые из лимериков! В случае необходимости, пока еще запасы не иссякли, мы можем понемногу раздавать эти драгоценные медяки, чтобы потешить слишком, слишком требовательных чужестранцев, для себя же сохраним свою драгоценную островную валюту, золото земли Хавила, где текут кристально чистые реки, золото Кэрролла и «Алисы»⁴.

А между тем в России именно в этот узкий временной интервал вписалось творчество Козьмы Пруткова (1851-1854 и 1860-1863) — поэта и мыслителя, рожденного фантазией А. Толстого и трех братьев Жемчужниковых. Его перу принадлежат стихотворения и пьесы, басни и афоризмы, государственные проекты и блестящие пародии, отличающиеся «отточенностью, иронией, доходящей до абсурда алогичностью авторского мышления»⁵.

Как и в случае с английской литературой нонсенса, соотечественники Козьмы Пруткова отмечают сугубо национальный характер его творчества. С юмором, в стиле предмета посвящения своих строк, в 1926 году Игорь Северянин так нарисовал портрет этого замечательного персонажа:

Как плесень на поверхности прудков,

Возник — он мог возникнуть лишь в России —

Триликий бард, в своей нелепой силе

Не знающий соперников, Прутков.

Быть может, порождение глотков

Струй виноградных, — предков не спросили,

Гимнастика ль умов, но — кто спесивей

Витиеватого из простаков?

Он, не родясь, и умереть не может.

Бессмертное небытие тревожит:

Что, если он стране необходим?

Что, если в нежити его живучей

Она, как в зеркале, находит случай

Узреть себя со всем житьем своим?..

А. Смирнов, автор новейшего жизнеописания поэта, также отмечает удивительную созвучность его лиры умонастроениям своих сограждан — как современников, так и их потомков:

…Козьма Прутков самым счастливым образом срезонирует с национальным духом, заденет его реально существующие, но еще никем прежде не тронутые струны <…> и этот резонанс окажется не угасающим во времени, а постоянно возбуждаемым в новых поколениях⁶.

Если «кэрролловская Страна чудес — это (крошечный и необычайный) космос интеллекта, напоминающий эйнштейновский тем, что это конечная бесконечность, допускающая бесчисленные исследования, которые, однако, никогда не будут завершены»⁷, то с полным правом мы можем сказать, что Козьма Прутков создал свой неповторимый, взращенный на отечественной почве мир противоречивости и небывальщины, который также таит в себе еще бездну непознанного.

Помимо различий на национальной почве «водораздел» между мирами нонсенса «Алисы» и Козьмы Пруткова проходит еще и по возрастному критерию. Творчество Льюиса Кэрролла олицетворяет собою детство:

В нем было скрыто детство. И это очень странно, ибо детство обычно куда-то медленно исчезает. Отзвуки его возникают мгновениями, когда мы уже превратились во взрослых мужчин и женщин. Порой детство возвращается днем, но чаще это случается ночью. Однако с Льюисом Кэрроллом все было иначе. Почему-то — мы так и не знаем, почему — детство его было словно отсечено ножом. Оно осталось в нем целиком, во всей полноте. Он так и не смог его рассеять. И потому, по мере того как шли годы, это чужеродное тело в самой глубине его существа, этот твердый кристаллик чистого детства лишал взрослого жизненных сил и энергии. Он скользил по миру взрослых, словно тень <…> обе книги об Алисе — книги не детские; это единственные книги, в которых мы становимся детьми.

<…> Немало всяких сатириков и юмористов показывали нам мир вверх ногами, но они заставляли нас видеть его по-взрослому мрачно. Один лишь Льюис Кэрролл показал нам мир вверх ногами так, как смеются дети, бесхитростно. Мы падаем, кружась, самозабвенно, в чистейший нонсенс и смеемся, смеемся…⁸

В противоположность Кэрроллу Козьма Прутков, казалось, с самого момента своего рождения, когда «в 1801 году, 11 апреля <…> впервые раздался крик здорового новорожденного младенца мужеского пола», культивировал в себе нарочитую «взрослость» — степенность, солидность, благонамеренность. «Как истинно великий писатель, Козьма Прутков не тратил времени на детские и юношеские годы, он родился — и сразу стал печататься»⁹. Примечательно, что даже единственное его творение, недвусмысленно адресованное подрастающему поколению — «Азбука для детей Косьмы Пруткова», — составлено из отнюдь не детских элементов: «Ж. Житейское море», «И. Инженер-поручик», «К. Капитан-исправник», «Н. Нейтралитет», «О. Окружной начальник», «С. Совокупное сожитие», «Ч. Чиновник особых поручений» и т. д.

В согласии со своим внутренним миром, всецело обращенным к детству, Кэрролл для повествования выбирает жанр сказки, и по законам сказки, чтобы придать своим персонажам достоверность, он прибегает к определенным приемам, как-то «оправдывающим» всю абсурдность происходящего действа (погружает свою героиню в сон, перемещает ее по другую сторону зеркала). Прутков же как на государственной службе, так и в литературном творчестве не теряет связи с реальным миром, а парадоксы свои черпает прямо из окружающей жизни. Действие его произведений происходит не в условной Стране чудес, а в губернском городе, на даче, в гостиной Санкт-Петербурга, в кабинетах должностных лиц в Париже. Его сентенции произносят не вымышленные Единороги, Мартовские Зайцы, Синие Гусеницы или шахматные фигуры, а вполне реалистичные помещики, генералы и генеральши, чиновники, министры, студенты, милорды, советники, сановники, интенданты, приказчики, начальники, врачи. «Сюжет заимствован из обыденной жизни» — авторская ремарка, предваряющая драму «Любовь и Силин», вполне приложима ко всему творчеству мэтра.

Мир «Алисы» и мир Козьмы Пруткова — это два космоса нонсенса, неисчерпаемых и самодостаточных. Зародившись в глубинах разных национальных культур, они существуют параллельно, не совпадая по направлению возрастного вектора, разделенные языковым барьером… Но, если верить фантастам, параллельные миры не глухо замкнуты на себе: из одного мира в другой можно проникнуть с помощью особых пространственно-временных каналов — «кротовых нор». Не сообщаются ли между собой два рассматриваемых мира нонсенса с помощью подобных «кротовых нор» (или в данном случае правильнее называть их «кроличьими норами»?), можно ли найти между этими мирами грани соприкосновения и области взаимопроникновения?

«Автором «Алисы в Зазеркалье» был Козьма Прутков»

Интересный повод для поиска точек сближения мира «Алисы» и мира Козьмы Пруткова ненамеренно дал сам Льюис Кэрролл. Единственный раз в жизни покинув пределы родной Англии, писатель поехал не куда-нибудь, а именно на родину Козьмы Пруткова. «Летом 1867 г. вместе со своим другом ректором Лиддоном он отправился в Россию — весьма необычное по тем временам путешествие»¹⁰. Он «побывал в Петербурге и его окрестностях, Москве, Сергиеве и съездил на ярмарку в Нижний Новгород. Свои впечатления он кратко записывал в «Русском дневнике»»¹¹. В эссе, посвященном этому путешествию Льюиса Кэрролла, в главе с символическим названием «Козьма Прутков — автор «Алисы в Зазеркалье»» Александр Седов пишет:

С точки зрения литературной хронологии Льюиса Кэрролла его «Дневник» (1867) помещается как сыр в двойном бутерброде — между визитом Алисы в Страну Чудес (1865) и ее похождениями в Зазеркалье (1871).

<…> Упомянутые выше господа литераторы (Достоевский, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Некрасов, Островский. — Т. П.), скажем прямо, не были близки мировоззрению Льюиса Кэрролла, и ему куда интереснее было бы встретить своего «зазеркального» двойника — философа, склонного к парадоксальному мышлению.

В России того времени, пожалуй, был только один «гений, парадоксов друг», с которым Кэрролл наверняка нашел бы родство душ и общий язык — это Козьма Прутков. Среди его афоризмов немало таких, которые хочется предварить словами Герцогини из Страны Чудес:

«- Отсюда мораль… (например) Незрелый ананас, для человека справедливого, всегда хуже зрелой смородины», — Козьма Прутков.

«…И устрица имеет врагов!» — так мог бы воскликнуть в сказке «Алиса в Зазеркалье» Морж или Плотник, облизываясь после обеда (но они скромно промолчали), а сказал это опять же Козьма Прутков.

Следующее наставление подошло бы к обеим сказкам: «Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? — ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц — ночью». Не знаю, как вам, а мне эти советы напоминают о сумасшедшем Болванщике и Черной королеве.

Среди афоризмов Пруткова таких вот а-ля кэрролловских перлов немало, так что в будущем нас может ждать удивительное научное открытие, что истинным автором «Алисы в Зазеркалье» был Козьма Прутков, а Кэрролл всего лишь доставил рукопись в Англию, — что, на мой взгляд, убедительнее гипотезы, будто пьесу «Гамлет» сочинил Иван Грозный.

<…> Не исключаю, что английский писатель сравнил бы Козьму Пруткова с Чеширским котом в человеческом обличье — так и выпирала из него житейская мудрость, и так гулко отзывалось в народе его нетривиальное творчество. Да и блуждала на его лице такая же, как у Чеширского кота, самодовольная улыбка, и с ней же он неожиданно исчез в 1863 году из мира живых литераторов. За четыре года до визита Кэрролла в Россию авторы и душеприказчики Козьмы Пруткова решили развоплотить литературного гения, опубликовав весьма патетический некролог в журнале «Современник», чем лишили гостя из Англии счастья пообщаться с великим русским мыслителем и большим оригиналом¹².

Но Льюис Кэрролл не подозревал о существовании своего «зазеркального» двойника. Отправляясь в путешествие в Россию со своим другом, он совершенно

не знал языка, не был знаком с русской историей и литературой, с современным состоянием умов в России, не был вхож в русские семьи, и ему приходилось полагаться на случайных попутчиков, знавших язык, — англичан, живущих в России¹³.

В театре английские путешественники пытались составить себе приблизительное представление о том, что происходило на сцене, «усердно трудясь в антрактах над программкой с помощью карманного словаря»¹⁴. За обедом Кэрролл старательно воспроизводил кириллицей и латиницей названия экзотических для него русских блюд: «Щи (произносится как shtshee)», «Суп и пирошки (soop ee pirashkee)», «Котлеты (kotletee)», «Мороженое (morojenoi)»¹⁵. И в целом русский язык для него — это «приводящая в замешательство тарабарщина местных жителей»¹⁶. Почти наверняка можно утверждать, что Льюис Кэрролл не имел ни малейшего понятия о творениях столь близкого ему по духу Козьмы Пруткова.

Но в этой связи одно мимолетное замечание в путевом дневнике Кэрролла во время его пребывания в Петербурге заслуживает особого внимания: «23 августа (пт.). Мы посвятили день различным занятиям. Встретились с секретарем графа Толстого (граф в отъезде)…»¹⁷ К которому из графов Толстых направлял свои стопы Льюис Кэрролл: к автору романа «Война и мир», написание которого в это время близилось к завершению, или к литературному опекуну Козьмы Пруткова? К сожалению, Кэрролл не оставил в своем дневнике указаний ни на имя графа, ни на его адрес. Известно, что Лев Николаевич Толстой приехал в Петербург в 1878 году после 17-летнего перерыва¹⁸. Следовательно, его предыдущее посещение столицы датировалось 1861 годом. О человеке, отсутствующем в городе в течение 6 лет (на момент визита Л. Кэрролла), вряд ли можно сказать, что он «в отъезде».

Представляется более вероятным, что Льюис Кэрролл направлялся к Алексею Константиновичу Толстому. В 1867 году, в год посещения северной столицы автором «Алисы», А. Толстого тесно связывала с Петербургом, в частности, постановка на сцене Мариинского театра его трагедии «Смерть Иоанна Грозного», премьера которой состоялась в январе того года¹⁹. Сохранились письма А. Толстого из Петербурга, датированные январем, а также октябрем — декабрем 1867 года. Что касается непосредственной даты несостоявшегося визита (23 августа), А. Толстой, возможно, в это время был за границей: сохранились его письма из Дрездена от 31 июля, из Карлсбада от 1 сентября²⁰.

«Мы часто беседуем друг с другом, и еще не было случая, чтоб взгляды наши в чем-либо расходились»

Вынесенным в заголовок изречением Козьмы Пруткова вполне можно было бы охарактеризовать воображаемые беседы героев Льюиса Кэрролла и Козьмы Пруткова, хотя оно было высказано мыслителем по совершенно иному поводу. Несмотря на то, что Прутков творил тогда, когда сказки Кэрролла еще не были написаны, а Кэрроллу познакомиться с творениями Пруткова препятствовал хотя бы языковый барьер, их герои как ни в чем не бывало ведут диалог, поясняют и дополняют друг друга, находя общие темы для обсуждения.

Некоторые афоризмы Козьмы Пруткова, как бутоны, раскрываются при чтении сказок об Алисе. «Пояснительные выражения объясняют темные мысли», — утверждает Прутков и, словно иллюстрируя эту мысль, Шалтай-Болтай берется передать главной героине смысл стихотворения «Бармаглот», предваряя свои комментарии смелым заявлением: «Я могу тебе объяснить все стихи, какие только были придуманы, и кое-что из тех, которых еще не было!»²¹ Другой афоризм мыслителя: «Девицы вообще подобны шашкам: не всякой удается, но всякой желается попасть в дамки» — получает развитие в ходе приключений Алисы в Зазеркалье. Героиня подтверждает справедливость этого суждения своей репликой: «Я даже согласна быть Пешкой, только бы меня взяли… Хотя, конечно, больше всего мне бы хотелось быть Королевой!» В свою очередь, любимое выражение Герцогини из Страны чудес («Во всем есть своя мораль, нужно только уметь ее найти!») с блеском иллюстрируется баснями Козьмы Пруткова «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул», «Цапля и беговые дорожки», «Червяк и попадья».

Героев Пруткова и Кэрролла зачастую волнуют одни и те же проблемы. Например, их роднит тревога перед лицом предполагаемой опасности, при этом принимаемые ими упредительные меры полностью соответствуют миру нонсенса, в котором они существуют.

У Пруткова:

Идут четыре ветеринара,

С клистирами на случай пожара.

У Кэрролла в Зазеркалье:

— …нужно быть готовым ко всему! Вот почему у моего Коня на ногах браслеты.

— А это зачем? — заинтересовалась Алиса.

— Чтобы акулы не укусили, — ответил Белый Рыцарь.

Сходным образом в обоих мирах одежда рассматривается в качестве необходимого признака принадлежности ее обладателя к той или иной профессии. К. Прутков заявляет: «Не будь портных, — скажи: как различил бы ты служебные ведомства?» Аналогичного мнения придерживается царственная особа из колоды карт в Стране чудес:

— А это кто такие? — спросила Королева, указывая на повалившихся вокруг куста садовников. Они лежали лицом вниз, а так как рубашки у всех в колоде были одинаковые, она не могла разобрать, садовники это, или придворные, или, может, собственные ее дети.

И у Пруткова, и у Кэрролла находим «стоящие друг друга» назидательные советы об очевидном, будто взятые из одного источника.

Из «Мыслей и афоризмов» Козьмы Пруткова:

Укрываться от дождя под дырявым зонтиком столь же безрассудно и глупо, как чистить зубы наждаком или сандараком.

Из «Алисы в Стране чудес»:

…если слишком долго держать в руках раскаленную докрасна кочергу, в конце концов обожжешься; если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идет кровь; если разом осушить пузырек с пометкой «Яд!», рано или поздно почти наверняка почувствуешь недомогание.

Столь же неуместный пафос в отношении обыденных предметов применен и в стихотворных пародиях.

1. Честертон Г. К. Льюис Кэрролл // Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье / Перевод с англ. Н. М. Демуровой. М.: Наука, 1991. С. 232.[↩]
2. Там же. С. 233, 236.[↩]
3. Эмиль Каммаэртс — бельгийский писатель, автор исследования «Поэзия нонсенса» (1926) (Демурова Н. М. Примечания // Кэрролл Л. Указ. соч. С. 349). [↩]
4. Де ла Мар У. Льюис Кэрролл // Кэрролл Л. Указ. соч. С. 248. [↩]
5. Смирнов А. Е. Козьма Прутков. М.: Молодая гвардия, 2011. С. 7. [↩]
6. Смирнов А. Е. Указ. соч. С. 73. [↩]
7. Де ла Мар У. Указ. соч. С. 244.[↩]
8. Вулф В. Льюис Кэрролл // Кэрролл Л. Указ. соч. С. 249, 250.[↩]
9. Кривин Ф. Наш доброжелатель Козьма Прутков // Сочинения Козьмы Пруткова. М.: Художественная литература, 1987. С. 4.[↩]
10. Демурова Н. М. Алиса в Стране чудес и в Зазеркалье // Кэрролл Л. Указ. соч. С. 290. [↩]
11. Там же. [↩]
12. Седов А. О путешествии Льюиса Кэрролла в России // http:// alek-morse.livejournal.com/31101.html [↩]
13. Чухно В. Льюис Кэрролл: жизнь и творчество // Кэрролл Л. Дневник путешествия в Россию в 1867 году. Пища для ума. «Месть Бруно» и другие рассказы / Перевод с англ. А. Боченкова. М.: ЭКСМО, 2004. С. 476.[↩]
14. Кэрролл Л. Дневник путешествия в Россию в 1867 году… С. 67.[↩]
15. Там же. С. 39, 80. [↩]
16. Там же. С. 40.[↩]
17. Там же. С. 101.[↩]
18. Энциклопедия Санкт-Петербурга // http://enc-dic.com/ enc_spb/ Tolsto-lev-nikolaevich-1764.html [↩]
19. Ямпольский И. Примечания // Толстой А. К. Собр. соч. в 4 тт. Т. 4. М.: Художественная литература, 1964. С. 197.[↩]
20. См.: Толстой А. К. Указ. изд. Т. 4. С. 197, 219-221, 213, 215.[↩]
21. Здесь и далее Л. Кэрролл цитируется в переводе Н. Демуровой, если это не оговаривается особо.[↩]