«Альгаротти где-то сказал…»

В октябре 1833 года, завершив работу над поэмой «Медный всадник», А. С. Пушкин к строкам «Природой здесь нам суждено // В Европу прорубить окно…» сделал примечание: «Альгаротти где-то сказал: «Petersbourg est la fenetre par Iaquelle la Russie regarde en Europe» («Петербург – это окно, через которое Россия смотрит в Европу»)».

Кто такой Альгаротти? Где, по какому поводу родился у него этот, навсегда запавший в нашу память, образ?

Два с лишним столетия назад имя его было хорошо известно образованным людям России. Еще в 1772 году императрица Екатерина II с гордостью писала в Париж барону Фридриху Мельхиору Гримму: «Романы нам наскучили и мы пристрастились к Альгаротти…» Еще через двадцать лет писатель и общественный деятель, отец двух сыновей – будущих декабристов, Михаил Никитович Муравьев посвятил Альгаротти восторженное эссе: «Фонтенель нашел себе достойного подражателя в Графе Алгаротти, который оказал такую же услугу Невтоновой философии, какую предшественник его Декартовой. Прекрасное сочинение его имеет всю прелесть романа…» Вслед за восторгами Муравьева, увы, наступает скорое забвение. Так кто же он, этот граф, кем восторгалась Европа XVIII столетия?

Род Альгаротти из прославленной Венеции. Фамилия была старой и уважаемой. Возвысилась столетия за три до описываемых событий, когда гордую Венецианскую республику называли Владычицей морей. В ту прекрасную для нее пору почти четыре тысячи ее торговых кораблей трудились без устали, приумножая и без того несметные богатства республики. Однако настало время, когда корабли других городов и государств стали теснить на морских дорогах купцов Владычицы. Стала тускнеть недавняя слава Венеции и худеть кошельки ее нобилей. Возможно, поэтому очередной наследник рода Альгаротти, Франческо, появившийся на свет в 1712 году, вынужден был нарушить семейную традицию.

Следуя моде начавшегося века, прозванного на закате Веком Просвещения, юный Франческо решил посвятить себя точным наукам. Своей «альма-матер» он избрал Университет Болоньи, существовавший уже пять столетий. Сначала юноша прилежно посещал лекции знаменитого математика Габриэля Манфреди и профессора физики и химии Джакомо Бекариа. Даже сам провел несколько необычных оптических опытов, чем заслужил похвалу своего наставника. И вдруг, все бросив, поспешил во Флоренцию изучать древнегреческий язык. Видимо, еще силен был в Италии дух недавно завершившегося Ренессанса. Но и во Флоренции Франческо задержался недолго. Прервав занятия, отправился путешествовать по Италии.

Некогда дальними путешествиями средневековые подмастерья завершали годы учения. За месяцы странствий свой окончательный выбор сделал и Альгаротти. Он твердо решил посвятить себя ньютоновской философии, поведать всем и каждому необходимость научного познания природы, опирающегося на практику и приносящего практическую пользу. Весной 1735 года Франческо оказался в Париже – законодателе европейской моды и вкуса. Неведомо, сколь увесист был его кошелек, но пухлая рукопись и рекомендательные письма, конечно, занимали место в его бауле. Одно из писем было к маркизе Габриэле дю Шатле, подруге Вольтера, писательнице, известной своими увлечениями математикой и философией. Маркиза жила в поместье Сирэ, на границе Лотарингии и Франции. Здесь же укрывался от очередных невзгод Вольтер. Всего несколько месяцев назад по требованию церковников сожгли экземпляры его книги «Философские письма», которая служила продолжением предыдущей – «Истолкование основ Ньютоновской философии». Поэтому молодого итальянца – единомышленника маркизы и Вольтера – пригласили в Сирэ. Там Альгаротти прочел свой труд «Ньютонианство для дам, или Диалоги о свете и красках». В последний вечер он выслушал похвалу и доброе напутствие хозяйки и ее друга. Окрыленный, итальянец вернулся в Париж. Город жил в атмосфере бесконечных театрализованных забав, пасторальных сюжетов и эротических ситуаций. В уютных будуарах очаровательные фаворитки, интриганки и даже мошенницы решали судьбы людей, а порой и государства. Поэтому книга, адресованная этим дамам и вдобавок одобренная самим Вольтером, уже была обречена на успех.

Существовала, правда, некая тонкость, способная помещать триумфу. Завистники готовились обвинить молодого автора слепом подражании великому Фонтенелю и его прославленному труду «О множественности миров». Альгаротти нашел выход. Вместе с первым экземпляром напечатанной книги он послал маркизе дю Шатле письмо-исповедь. С наивной непосредственностью итальянец поведал о своей безмерной любви к Фонтенелю, к его своеобычному стилю- порой грациозному, порой подчеркнуто активному. Такому стилю следует учиться, ему следует подражать… Письмо, конечно, быстро стало известно в парижских салонах. Откровенность молодого итальянца, его преклонение перед французским ученым приняли благосклонно. Для Альгаротти наступил звездный час. Просвещенная Европа с восторгом читала его труд.

С интересом и вниманием изучали труд Альгаротти в Англии. Ведь книга восхваляла учение их великого земляка. Одним из первых читателей оказался посол России при Сент-Джеймс ком дворце князь Антиох Кантемир. По свидетельству современников, он говорил и писал по-французски лучше, чем по-английски. Кроме того, ближайший круг его друзей составляли обитавшие в Лондоне итальянцы. (Возможно, потому, что князь совершенствовал свое знание итальянского языка у поэта Паоло Ролли, обучавшего одновременно итальянскому и английскую королеву. Кстати, именно под влиянием Ролли в 1737 году Кантемир первым перевел стихи Анакреонта на русский язык.) И наконец, самое главное: с юношеских лет Антиоха, как воспитанника Петровской эпохи, привлекали точные науки – математика, астрономия, физика. Еще в 1730 году он перевел на русский труд Бернара Фонтенеля «О множественности миров», популярно излагавшего учение Коперника. Перевел и передал в Петербургскую Академию наук с тайной надеждой увидеть свой труд напечатанным. Вот почему Кантемир с пристальным вниманием прочитал книгу Альгаротти, подражавшего стилю Фонтенеля. Прочитал и пришел в восторг.

Видимо, весной 1738 года состоялась личная встреча посла и автора. Альгаротти приехал тогда в Лондон, где решили издать его книгу.