А. Г. Головачева. Пушкин, Чехов и другие: поэтика литературного диалога

Было бы непростительно для читателя упустить из виду эту книгу лишь из-за невзрачной обложки и более чем непритязательного заглавия. Перед нами отнюдь не очередное дилетантское упражнение на тему «нашего всего», а грамотная работа автора, превосходно разбирающегося в своем предмете и задачах. Наиболее примечательны строгая фактографичность и доказательность, столь редкие в современных компаративных исследованиях. Если автор и отдается полету интуиции, то неизменно старается верифицировать свои соображения, как, например, в случае с пушкинским фрагментом о доже и догарессе (с. 80 – 109).

Метод работы А. Головачевой отвечает наиболее острой и насущной проблеме современной компаративистики – проблеме исторически адекватного истолкования, которая до сих пор еще осознана у нас не вполне. Если Головачева сравнивает Чехова с Шекспиром, она рассматривает именно те переводы и издания Шекспира, которые мог знать Чехов, вплоть до анализа пометок на полях чеховских экземпляров (с. 39 – 40). Кстати, на аналогичную тему была не так давно защищена кандидатская диссертация Е. Виноградовой. То, что два исследователя независимо друг от друга пришли к осмыслению литературных связей в их исконном историческом контексте, – хороший признак. Это показатель того, что сравнительная поэтика мало-помалу выбирается из леса «мифов» и «символов» вольной эссеистики и возвращает себе статус строгой науки.

Ценности исследования не умаляет даже некоторая кумулятивность построения: нанизывание цепи литературных эпизодов выглядит вполне органично. Весьма свежо и приятно смотрится глава о Г. Спенсере. Из билетов к экзаменам по философии все помнят, что был такой позитивист, но историки литературы XIX века обычно ограничиваются глухими ссылками на влияние Спенсера на писателей или, в лучшем случае, невнятными пересказами его взглядов. Головачева же действительно сопоставляет конкретные тексты Спенсера в русской публикации XIX века с текстами Чехова, в которых упоминается Спенсер, и с отзывами о нем в тогдашней российской печати. Она привлекает материалы высказываний не только Чехова, но и людей чеховского круга, чтобы понять, что в Спенсере могло интересовать русского читателя рубежа столетий. И как нельзя более умело и корректно использованы биографические материалы (не только Чехова, но и его друзей и знакомых). Исследовательница смотрит незашоренным взглядом и не боится давно скомпрометировавшего себя поиска «реальных прототипов», при этом с необычайным тактом избегая именно того, что скомпрометировало этот жанр (то есть попыток вчитать сведения о реальных лицах и событиях в текст, как бы текст этому ни сопротивлялся). Дело в том, что «поиск прототипов» для нее вообще не является целью – ее задача куда менее самонадеянна: попытаться через поступки и высказывания реальных современников Чехова выйти на те мыслительные процессы, которые руководили писателем во время создания конкретного сюжета. Герои Чехова не становятся в книге Головачевой зашифрованными портретами таких-то и таких-то, но обретают органическую связь с культурным контекстом эпохи.

Особенно хороша глава о связи образа фонтана с утопической тематикой, где сплетаются воедино данные литературы, публицистики и повседневной жизни: философический анализ садово-паркового искусства достоин того, чтобы почтить память Ю. М. Лотмана.

Даже столь рискованный ход, как проецирование чеховских сюжетов и на прошлое, и на будущее здесь видится абсолютно оправданным, так как автор книги обладает острым чувством исторической преемственности, и то, что у более легкомысленного литературоведа превратилось бы в порхание свободных ассоциаций, здесь оказывается прочно скованной цепью, притом благородного металла.

Это не значит, что книга лишена недостатков. Упущением, с нашей точки зрения, является то, что перевод «Гамлета» Вронченко лишь упоминается в книге (с. 41), но не рассматривается, а, поскольку речь заходит об источниках Пушкина, это следовало бы сделать – иначе сопоставление «Русалки» с «Гамлетом» Кронеберга, вышедшим после смерти Пушкина, вызывает некоторую сумятицу в уме читателя. Подчас простой пробел в сведениях заводит в сторону: так, автор напрасно считает «розы и мирты» цитатой из какого-то произведения (с. 92 – 93). Розы и мирты – древнейший топос европейской культуры, эмблема любви (поначалу – цветы, приносимые в жертву Венере). Устанавливать на этом основании источник Чехова вряд ли имеет смысл. Из фактических ошибок укажем лишь на две: 1) перевод «Гамлета» Полевым сделан не в 1837 году (с. 39), а не позднее 1836 года, так как в январе 1837-го спектакль уже шел; 2) чересчур буквально понят каламбур Андрея Белого насчет «спенсера» (с. 215) – куртка «спенсер» не имела никакого отношения к Герберту Спенсеру, так как была женской и вошла в обиход еще в 1790-е годы.

Заметим, однако, что ни один из этих недостатков не является решающим и что абсолютно все они могут быть устранены при надлежащей доработке книги. Вообще же книга Головачевой – неплохой образец того, как должно проводить сравнительные исследования, и хотелось бы порекомендовать ее для обязательного прочтения всем, кто занимается компаративистикой.

М. ЕЛИФЁРОВА