Небольшие мои воспоминания о журнале «Вопросы литературы» были задуманы в редакции и написаны как вполне функциональный текст — для каталога выставки об истории журнала, но первоначальный замысел неожиданно приобрел актуальность. В последнем номере журнала «Знамя» за 2024 год его главный редактор Сергей Чупринин поделился собственным видением этой истории в свете современной позиции нашего журнала.
Отвечу только на то, что и спровоцировало Чупринина: «…начиная с 2014 года «Вопросы литературы» все последовательнее разрывают свои отношения с миром толстых журналов и все радикальнее меняют свой формат, дизайн, соотнесение печатной версии с виртуальной. Сначала редакция перестала полностью выкладывать свои материалы в сетевом «Журнальном зале», а позднее и вовсе ушла из этого корпоративного сайта…» [Чупринин 2024: 112].
Все сказанное правда, но почему в жанре инвективы? Мы отбились от стаи, сбили строй? Воспользовались своими возможностями не только литературного, но и академического журнала, учимся зарабатывать на своей востребованности, ушли с коллективного сайта, но открыли и разрабатываем собственный. Когда у всех журналов тиражи безнадежно падали, мы остановили падение подписки и вернулись на реальный уровень двадцатилетней давности, что сейчас почти невероятно для бумажного издания. Это о том, что касается журнальной стратегии развития. Удачна ли? Раньше на вопрос, как живет журнал, я отвечал: «Неплохо, но никто не завидует». Теперь во втором пункте засомневался.
Не менее принципиально (хотя более уклончиво) сформулировано недовольство нашей позицией, выражением которой Чупринин справедливо счел слова И. Берлина (напомню, признанного теоретика либерализма в ХХ веке), сказанные в интервью, данном мне в 1996 году: «…что такое либеральное общество: это общество, умеющее между различными ответами на одни и те же вопросы находить неустойчивые компромиссы. Они неустойчивы, они ломаются, и тогда нужно находить новые. Это не та идея, которая воодушевляет молодых людей, но это правда» [Шайтанов 2000: 134].
А в журнале «Вопросы литературы» эта идея воодушевляет. Мы пытаемся слышать разные голоса, а если полемист вслушивается только в один голос, вырывая из публикации, оформленной у нас с «двух точек зрения» (я имею в виду ссылку на обсуждение стихов Анны Долгаревой в третьем номере за 2024 год), и выдает его за позицию журнала, то это… Обычное дело, конечно, в полемике что-то передернуть1. О чем-то промолчать. Сошлюсь на один свой не очень давний разговор с Чуприниным по острому вопросу. Он выслушал мое мнение, сообщил, что рад слышать разумный голос, но засомневался: «Ведь публично ты этого не скажешь». Я удивился: «Это именно то, что я и говорю, и отстаиваю в журнале». Теперь Чупринин это заметил, более не счел разумным и изложил с точки зрения одного мнения, то есть нарушив основной принцип нашей позиции — сопряжения несогласного, того, что в Век Разума когда-то почитали, называя concordia discors.
Можно, казалось бы, поблагодарить за внимательное… Нет, прочтения нет, есть вычитывание идеологических ошибок главного редактора и донесение о них. Нормально: жанр, всегда уважаемый в советской критике (часто подается под соусом «помпадур»). А о журнале? О круге авторов и идей, о критических жанрах, о чем все-таки «Вопли» ведут полемику?.. Об этом ничего.
Вот такая славная галерея российских журналов намечена Чуприниным.
…Как критик я печатался в разных толстых журналах, но очень рано посчитал своим — «Вопли». Так журнал критики и литературоведения «Вопросы литературы» по-семейному именовался в читающей среде и так до сих пор известен: под несколько фамильярно-ласково-уважительным именем. Оно соответствует тону, принятому в журнале.
Думаю, что это правильно — внутренне связать себя с каким-то одним изданием, не исключая возможности напечататься где-то еще. Невольно чувствуешь, что отданное в другой журнал (как прежде говорили — «отданное в люди») может прозвучать с пользой. Но в «своем» журнале начинаешь чувствовать не единичность каждой публикации, а личное присутствие, связь. Необязательно и даже не нужно, чтобы связь была регламентирована «позицией», но широко понимаемым единомыслием. Оно всегда было присуще кругу «Вопросов литературы».
Первые семнадцать лет своего существования — с апреля 1957 года — «Вопросы литературы» сменили несколько помещений, пока в 1975 году не обосновались прочно и по сей день на верхнем этаже знаменитого (некогда самого высокого в Москве) Дома Нирнзее (по имени его архитектора) в Большом Гнездниковском переулке, 10. Самый центр — Пушкинская площадь, с видом на нее, на Моссовет — до Кремлевских башен.
В апреле 1921 года здесь, на верхнем этаже, свою первую московскую ночь провел М. Булгаков:
…Верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее (так у Булгакова. — И. Ш.), а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабричные трубы и маковки сорока сороков… («Сорок сороков», 1923)
Теперь это наш верхний этаж. Наша крыша, на которую выходят окна моего кабинета.
Сюда я и нанес свой первый визит — то ли в конце 1977-го, то ли в начале 1978 года — в журнал, читаемый/почитаемый не только филологами и гуманитариями. Я лично знал музыкантов, врачей, инженеров, бывших подписчиками «Воплей». В лучшие для литературных журналов годы тираж «Воплей» достигал 30 тысяч! Напечататься здесь было знаком качества и свидетельством профессионального достоинства. Как много позже на мое предложение прислать статью с серьезностью пошутила преподавательница теории литературы в одном из наших федеральных университетов: «Это молодые, дерзкие вам шлют статьи почем зря, а в нашем поколении было трепетное отношение: напечататься в «ВЛ» — и умереть».
Тогда лифт оставался еще от прежних времен — обшарпанный, но покрытый лаком под красное дерево, а может быть, и в действительности отделанный красным деревом. Дом был построен в начале 1910-х с шиком московского модерна. Старый лифт шел до двери редакции на десятом этаже.
Современный давно уже останавливается на девятом, а дальше — пешком с остановкой у решетки, навешенной в 1990-х в целях безопасности.
Итак, на десятом этаже — длинный коридор с дверями на обе стороны. Мне была назначена встреча заместителем главного редактора Лазарем Ильичом Лазаревым. Я сначала заглянул в открытую дверь налево — бухгалтерия. Показали на дверь направо, то ли первую, то ли вторую, — я прошел, комната была пуста.
Я ждал, осматриваясь. На стене портрет Горького с факсимильно воспроизведенной размашистой подписью в углу: «Всем хорошим во мне я обязан «Вопросам литературы»». Горьковская фраза была тогда расцитирована: «…я обязан книгам». Подпись сразу задавала тон, корректируя академическую серьезность и непререкаемое почтение к великой советской традиции. Это был воплинский стиль. Надеюсь, и остался таким.
Беседа с Лазарем, как к нему обращались старшие сотрудники, а те, кто помоложе, — за глаза, повлекла за собой публикацию двух моих больших статей, каждая по два печатных листа. «Непроявленный жанр» (слова из ахматовской фразы: «Какой-то непроявленный жанр мемуары. Как писать — не знаю») и о загадочном адресате тютчевского стихотворения «Не то, что мните вы, природа…» — «Забытый спор» (лет тридцать спустя Сергей Бочаров мне сказал: «Я помню вашу тютчевскую статью». Спустя тридцать лет, и сколько разной воды утекло!).
Потом я уже печатался в «ВЛ» ежегодно. Моими редакторами были Татьяна Бек и Олег Салынский, хотя иногда и старейшая сотрудница, проработавшая в журнале, в том числе заведуя отделом русской литературы, с момента основания «ВЛ» и до 2010-х, то есть до своих девяноста лет, — Нина Николаевна Юргенева (вдова Георгия Мунблита).
Основанный в разгар оттепели журнал, так сказать, хранил традиции, в годы литературно-идейного размежевания мыслил себя рядом с «Новым миром» А. Твардовского. Журнал был органом Союза писателей СССР. Главный редактор назначался где-то в административных сферах, имел персональный автомобиль и личного шофера Анатолия Андреевича, который оставался в журнале, исполняя разные работы по хозяйству, долго после того, как «Волга» оказалась утрачена в перестроечные годы.
Первый главный редактор А. Г. Дементьев занимал пост всего два года (1957–1959). То ли партии он понадобился как идейный куратор при Твардовском, для чего и был возвращен замом в «Новый мир», то ли его подсидел (передавалась и такая версия) следующий главный редактор, остававшийся в этом кресле двадцать лет (1959–1979), — Виталий Михайлович Озеров… В «Википедии» Озеров значится как «литературовед и литературный критик», но прежде всего он был партийным литератором и бойцом идеологического фронта.
Эти бойцы не были на одно лицо.
Конечно, свои 18 книг и 400 журнальных статей Озеров посвятил образу большевика в советской литературе, однако его лицо определяли не только партийные посты и связи, но и то, что до войны он окончил ИФЛИ, а значит, был связан не только с партийной номенклатурой, но и с интеллигенцией, впоследствии во многом оттепельной и либеральной. Женат он был на Мэри Озеровой (его любовь на всю жизнь), заведующей отделом прозы в катаевской «Юности». Озеров не пропустил бы крамолы и чуждой идеологии, но имел возможность издавать журнал на грани допустимого и даже чуть заступать за эту грань… Таковы были правила идеологической игры. Все были равны, но проверенные товарищи — равнее других: под их ответственность больше разрешалось. А Озеров был тертый калач, хотя и его, неизменно гнувшего главную партийную линию, в конце концов тоже подсидели в результате разыгранной в аппарате Союза писателей комбинации злые на него «славянофилы».
Направление журнала сейчас легко восстановить даже по оглавлению номеров. Сразу же появляются имена, впоследствии приобретающие общественное или академическое значение: в первом же номере 1957 года — Зоя Богуславская и Марк Щеглов, затем — Юрий Манн и Зиновий Паперный… Они далеко не в большинстве. И рядом свидетельства другой общественной памяти: Зоя Кедрина, общественный обвинитель Андрея Синявского на известном процессе, статьи о соцреализме и прочей обязательной программе советского литературоведения… Ее озвучивает даже сам Н. С. Хрущев — «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа» (1957, № 6).
Есть обязательная и неизбежная программа, она занимает основное место. По ней можно судить о том, каким был уровень и склад преобладающей литературной мысли. Впрочем, даже эту мысль в «ВЛ» пытались оживить, подавая, насколько было возможно, в ходе если не дискуссии, то разговора на круглом столе об истории, теории литературы и о ее сегодняшнем дне. А была и произвольная программа, звучащая новым тоном, новыми идеями. Здесь опубликует свою первую статью о трагическом у Шекспира вернувшийся из лагеря Леонид Пинский, а чуть позже здесь одновременно с книгой о Рабле будут напечатаны первые статьи Михаила Бахтина и начинающего свой путь Сергея Аверинцева… Каждый читал свое, и тот, кто хотел, находил в «Воплях» то, что тогда было новым отношением и ходом мысли, литературоведческой, философской и общественной.
А эпоха менялась. Обязательная программа утрачивала железобетонную жесткость, произвольная ширилась. Это время я и застал в конце 1970-х, следил за ним не только по тому, что мог читать на журнальных страницах, но и слышать в редакции. Тогдашнему главному редактору, Озерову, я был представлен, иногда встречал его, но не помню, чтобы с ним о чем-то важном говорили. Видимо, нет. Следующего редактора (опять переведенного из «Нового мира»), М. Б. Казьмина, я знал достаточно хорошо, хотя общаться с ним было бы трудно и такого желания не возникало. Месяц я провел с ним за одним обеденным столом в Переделкине, где он молчал, а говорила его жена. Как только дело пошло к перестройке и партийное регулирование ослабело, его сменил (не без внутренней борьбы: редакция его не хотела) Дмитрий Михайлович Урнов. Он был прямой противоположностью молчащему Казьмину. Много говорил и писал. Специалист по английской литературе и лошадям, в литературной среде он вольно пересекал разделительные линии: Джойсу предпочитал Пришвина, раскритиковал «Доктора Живаго», когда роман появился среди «возвращенной» литературы, чем вызвал негодование либеральной части литературного населения. Он по всему должен был быть «нашим», а все время срывается с цепей! Наконец Урнов совсем сорвался, когда, будучи в Штатах, выступил в августе 1991-го в поддержку ГКЧП. Так что ему пришлось остаться там уже до конца жизни, обезглавив журнал и лишив его части документации.
Впрочем, Урнов сам рассказал свою любопытную жизненную историю в московской литературной среде в обширных мемуарах «Литература как жизнь». Два увесистых тома автор успел переслать в «Вопросы литературы», а я успел написать на них рецензию (2022, № 2), вышедшую буквально в те недели, когда в Америке умирал Урнов.
Он был очень любопытным, неординарным персонажем литературного круга, оценившего его неординарность жестким прозвищем: «Всадник без головы». Меня же Урнов интересовал и своей талантливостью, и своими лучшими работами, например маленькой книжечкой «Робинзон и Гулливер», и книгой о лошадях «Словами лошади». Как-то (когда мы пережидали летний ливень в вестибюле ИМЛИ) он мне поведал давнюю, восходящую к началу ХХ века, историю общения наших семей, о чем я не знал.
С отъездом Урнова ситуация в журнале сложилась отчаянная: без денег, без каких-то важных ключей и документов (так мне рассказывали впоследствии), без главного редактора… Тогда-то и убедили взять на себя эту ношу Лазаря Лазарева. Он согласился с условием, что финансовыми делами заниматься не будет, они будут возложены на директора. Так журнал прожил 1990-е, не меняя своего состава, следуя убеждениям, которые теперь можно было в полной мере обнаружить и развить. Главным делом стало продвижение «возвращенной» литературы и публикации архивных документов о литературной и политической истории советского времени.
Хотя я был давно уже связан с журналом, приглашение занять место первого зама главного редактора было неожиданным. Я и раньше отказывался от журнальной работы, которая в любом периодическом журнале превращалась в конвейер, а я не собирался оставлять ни писания, ни преподавания, тем более что профессорствовал теперь в РГГУ и был этим вполне доволен. Но меня склонили, поманив достаточно вольным посещением, впрочем, как у всех, — один-два дня в неделю. Ну и, конечно, было интересно влиять на журнал не со стороны, а изнутри.
Необходимость перемен была насущной.
Когда я начал обзванивать авторов, чтобы обновить состав участников, мне нередко отвечали вопросом: «А что, «Вопли» еще живы?» Они были живы, но стали в основном хранилищем «возвращенной литературы» или документов из советских архивов. Это было интересно и важно, но узко для литературного журнала. Так что когда я пришел к Лазарю Ильичу, обдумав его предложение, то его реакция на мое согласие была поспешной и деловитой: «Ну и отлично, а статью принесли?» Принес. Ее буквально вырвали из рук и отправили на верстку — объем нечем было заполнить.
Это была «»Бытовая» история» (2002, № 2) — первый тур моей полемики с журналом «НЛО» — в тот раз по поводу new historicism. Хотя статья была написана до моего прихода, но сыграла свою роль в обновлении журнала и его литературного явления из архивного небытия. Эта статья и последующая полемика с нашей стороны («НЛО» один раз по-хамски огрызнулось и замолчало) напомнили о журнале, сделав его объектом возмущенных и одобрительных отзывов: «Спасибо, кто-то должен был это сказать». Не раз мне приходилось слышать от университетских преподавателей: «Без вашей полемики не знаю, какие бы давать темы курсовых и дипломов по современной теории». Конечно, «НЛО» в избытке поставляло теории и особенно термины, принесенные западным ветром, но в 2000-е теоретическое обновление, в отношении которого в «НЛО» называли себя шатлом, доставляющим продукцию с Запада на Восток, уже померкло, ряд теорий облетел, осыпавшись терминами, а новые совсем уводили в сторону от литературы — к идеологии и социологии.
Тем не менее перед публикацией «»Бытовой» истории» у меня произошел показательный разговор с редактором этой статьи — Олегом Салынским. Он позвонил и попросил о встрече один на один. Мы встретились. Он был обеспокоен: «Я знаю, что Лазарь и Таня Бек в восторге от вашей статьи (действительно, Таня говорила: ею мы войдем в историю критики), но откажитесь от ее публикации». На мой вопрос «почему?» Олег ответил: «Вы же знаете, какая сейчас репутация у них, какая у нас. Они всех громят…» — «Да, громят, и мне надоела их глубоко либеральная точка зрения: «Как скажем, так и будет»». Олег завершил разговор, предрекая: «Вы погубите репутацию журнала и собственную». Я заверил, что в литературе никогда всем мил не будешь и не нужно.
Не буду рассказывать, как трудно складывалась тогда финансовая жизнь журнала. Соросовские гранты ушли, и, пока не появилась государственная поддержка грантами и субсидиями, каждый год мы начинали без уверенности, что сможем его закончить. Впрочем, так было со всеми толстыми журналами, в пул которых входили «Вопросы литературы».
С первых же попыток улучшить финансовое положение журнала я понял, что это не удастся, пока мы не обновим его содержание, не представим на его страницах современную динамику и литературы, и критической мысли. Так что первые изменения, которые я предложил, касались введения отдела «Литературное сегодня» и изменения отдела рецензий. Я предложил назвать его «Книжный разворот» и следовать в заявленном формате этого объема — один разворот или двойной. Мой аргумент был читательским. На первом же заседании редакции по обновлению журнала я признался: ни одной рецензии в «ВЛ» я не могу дочитать до конца. Они затянуты, плохо структурированы, тонут в пересказе и перечислительности, занимая порой десятки страниц. В редакции несколько обиделись, поскольку вольная рецензия была гордостью журнала. Затем мне возразили: кто это будет укладываться и считать строки? Трудности с тем, чтобы посчитать знаки и уложиться в объем, ощущались пару месяцев, а потом тексты стали легко соответствовать и формату, и его требованиям: представить книгу информативно — очертить ее контекст, чтобы она не повисала в безвоздушном пространстве, — оценить ее новизну в разговоре о предмете или ее отсутствие. Ну и, конечно, написать динамичный текст.
Современность и динамика сделались своего рода девизом журнала. Содержательно же основным направлением отдела теории и «филологии в лицах» стало формирование представления об исторической поэтике, о русской филологической школе и о том, что вносил в нее каждый, начиная с ее создателя — А. Н. Веселовского. Мы исходили из того, что имена и особенно вырванные термины были на слуху, но понимания того, чтó их создатели хотели сказать, а тем более применения исторической поэтики после ста лет ее существования серьезно так и не дождались.
Тогда же начал складываться современный состав молодой редакции. Она действительно была очень молодой. Сегодняшние редакторы пришли в журнал аспирантами, если не прямо со студенческой скамьи. В общем, пришли, едва переступив границу двадцати, а сегодня они тридцатилетние кандидаты наук (а то и завершающие докторскую диссертацию). Они и сформировали состав редакции: ответственный редактор, занимающийся теорией и русской классикой (а также редактурой английских метаданных и аннотаций), — Мария Переяслова; отдел рецензий и синтез искусств — Елена Луценко; отдел современной литературы — критик и поэт Елена Погорелая. Впрочем, непроницаемых границ между отделами нет, так что каждый редактор может получить или заказать что-то не по своей непосредственной специализации.
Наконец, директор редакции, кардинально изменивший финансы журнала и расширивший круг его проектов — от создания современного сайта до школы «Пишем на крыше» и литературных выставок, — Игорь Дуардович. Сегодняшние полторы тысячи бумажного тиража (притом что большинство читателей теперь — на сайте) — это один из самых высоких тиражей среди «толстяков».
Кроме основного состава редакторов, в «ВЛ» всегда было немало народу, преимущественно молодого, из тех, кто занимался делами редакции, дизайном, сайтом, архивом (для этой работы всегда привлекали студентов, приходивших на практику из московских вузов) или даже какое-то время помогал в редактуре. Я уже не говорю о том, что важным делом было и общение с авторами — работа над их текстами, обдумывание заявок или просто разговор с теми, кто зашел на воплинский огонек на Пушкинской площади.
Подводя итог, скажу, что я начинал в журнале, в котором была жива и действенна его советская (и, насколько возможно, антисоветская) история, включая тех, кто работал в «ВЛ» если не с первых дней, то с первых лет. Сегодня история продолжается, но уже обновленная современностью в руках тех, кто изменил лицо журнала и будет менять его, надеюсь, в ближайшие и даже не очень близкие годы.
- Приведенный пример характерен для данного полемического метода, и не буду множить другие. Но один комментарий необходим — к ссылке на мемуары Г. Красухина. Этот работающий член редколлегии, когда я стал главным редактором, каждое свое посещение начинал с того, что убеждал меня назначить его своим заместителем. Мол, и годы требуют статуса, и жена настаивает. Исчерпав в отказе деловые и дружеские аргументы, я был вынужден сказать ему прямо: «Гена, ты каждый приход в редакцию пьян, иногда непотребно». Ответом было: «Так что, мы больше не друзья?» Я пожал плечами. Последовали интриги с вовлечением ряда членов редколлегии. Пришлось удалить Гену из редакции, на что он откликнулся потоком пасквилей в Сети. На один из них и ссылается в подтверждение своей правоты Чупринин.[↩]